Анна выплакалась и уснула беспробудным сном, пока ее не разбудил трезвонящий будильник. Она приготовила себе завтрак и села на кухне читать досье. В восемь часов утра Анна оделась и собралась к выходу. Сомнения и кошмары минувшей ночи развеялись без следа.
* * *
За ночь изменилось и настроение Дэниэлса. И когда в половине десятого начался новый допрос, он вел себя уже не так нагло и самодовольно. Анна принялась задавать ему вопросы о шестой жертве — Мэри Мерфи. Затем о четвертой — Барбаре Уиттл.
Когда они решили прерваться и позавтракать, дело дошло до очередной жертвы — Берил Виллиерс. Дэниэлс охарактеризовал Берил иначе, чем остальных проституток. Он назвал ее красивой, живой и жизнерадостной молодой девушкой и обвинил в ее падении Макдоуэлла. «Из-за него она сделалась наркоманкой», — уверенно проговорил Дэниэлс. И добавил, что его мать пользовалась Берил и торговала ею, когда та сидела на игле и даже не знала, какой теперь день.
— Берил была другой, непохожей на них. И я ее жалел. Пытался вылечить от наркомании, «поднять на поверхность». Невыносимо было наблюдать, как Берил на глазах превращалась в «старую слизь»: дешевую и отталкивающе мерзкую.
Анна отметила, что он три раза сказал о том, как ему нравилась Берил. И в конце концов уточнила:
— Берил не была наркоманкой, когда ее убили.
— Что?
— Берил Виллиерс не употребляла наркотики, когда ее убили. По правде говоря, она уже долгое время воздерживалась от наркотиков. И к тому же была значительно моложе ваших предыдущих жертв.
— О чем это вы, Анна? — нахмурившись, спросил Дэниэлс.
— Вы можете сказать о ваших отношениях с остальными женщинами?
— Что?
— У вас были сексуальные отношения с другими, молодыми и привлекательными женщинами?
— Я был знаком с массой очень красивых и сексуальных женщин.
— Я спрашиваю вас не об этом. А о полноценных сексуальных отношениях.
— Наверное, Анна, вы сейчас начнете строить разные догадки. — Он склонил голову набок и улыбнулся, желая ее спровоцировать. Она опустила взгляд, углубившись в чтение заметок.
Дэниэлс понял, что сумел ее смутить, и пожал плечами.
— Какого черта? Ответ очевиден, если у вас есть хоть капля здравого смысла. Нет.
— У вас не было нормальных сексуальных отношений?
— Нет. Я занимался сексом лишь с проститутками.
— И чаще всего с женщинами, похожими на вашу мать? Которые вели такой же образ жизни?
— Я никогда не обижал нормальных женщин. А расправлялся только с человеческим мусором, с отбросами. Вот почему все эти дела столько времени оставались нераскрытыми.
Он огляделся по сторонам и долго не отводил глаз от Лангтона, сидевшего за спиной у Анны.
— Они были отбросами общества. Ими никто не интересовался. Никто даже не заметил их исчезновения. Они никого не волновали. А я помогал обществу: в сущности, я был санитаром и очищал улицы от этих шлюх с их наркотиками и пьянством.
— Однако вы находили их сексуально привлекательными?
— Я и вас нахожу привлекательной, Анна, однако вовсе не собираюсь вас трахать. — Он как-то злобно зевнул. — Это пустой разговор, он никуда не ведет. Я устал и не желаю больше о них рассказывать.
— Но Мелисса Стивенс была девственницей, семнадцатилетней девушкой. Как же ее убийство связано с вашим стремлением очистить улицы от «человеческих отбросов»?
Дэниэлс пронзил ее взглядом.
— Она была в Сохо и разгуливала по улицам, как настоящая шлюха. Она подошла ко мне. Вот почему я ее там подобрал.
— Нет, она не была шлюхой.
Дэниэлс сердито изогнул губу.
— Да-да, была, не спорьте со мной. И она меня узнала. Сказала: «Я знаю, кто вы такой! Вы — Алан Дэниэлс».
— И вы пригласили ее сесть к вам в машину? В «Мерседес»?
— Она сразу устроилась на пассажирском сиденье. Не могла подождать ни секунды. Говорю вам, она работала и участвовала в игре.
— Нет. Вы взяли с собой невинную девушку и убили ее ради собственного удовольствия.
Его лицо исказилось от гнева. Он отодвинул стул, разразившись длинной тирадой:
— О’кей. Она заорала. И я сказал ей: «Перестань кричать!» Но она так и не перестала. Пыталась выскочить из машины. Бог ты мой, да нас кто-нибудь мог увидеть. Я схватил ее за волосы и втащил назад, в салон. В следующую минуту она плюхнулась на сиденье и застонала. Нет, вы мне ничего не пришьете. Не мог же я выбросить ее на асфальт. Она меня узнала. Разве вам не ясно? Она знала, кто я такой. А я хотел от нее избавиться. Она не оставила мне выбора. — Он с унылым видом почесал голову.
— Она не была шлюхой. Вы расправились с прелестной и невинной девушкой вроде ребенка на фотографии, которую вы мне показывали.
— Господи, да сколько раз мне вам повторять? Она меня узнала. Черт возьми, ей было известно, кто я. И она ничего не соображала. Полночи возил ее по городу. Я должен был это сделать. Должен был ее убить. Она меня знала и… — Дэниэлс закрыл глаза. — Какое у нее было прекрасное тело, одновременно твердое и мягкое. И до чего она была хороша. Я снял с нее белый «спортивный» лифчик, перевернул на живот и связал ее гладкие, тонкие руки. А затем вновь опрокинул на спину. Прекрасная девушка, такая чистая и хорошенькая…
Он остановился на какую-то секунду, крепко зажмурил глаза и обхватил руками колени. Дэниэлс описал, как стянул с нее колготки и принялся обматывать их вокруг ее шеи. Мелисса Стивенс была первой юной девушкой, с которой он занялся сексом, и, когда она очнулась, он еще находился в ней.
— Она завизжала. Я хотел, чтобы она успокоилась и стихла. Но она не останавливалась. А после начала стонать и кричать, умоляла меня не делать ей больно, и я тогда…
Дэниэлс глубоко вздохнул и рассказал о том, как поцеловал ее. Он никогда прежде не целовал своих жертв столь нежно и страстно. Анна слушала его с отвращением, а он распалялся все сильнее и фантазировал, как будто убийство являлось для него романтическим приключением и страдания жертвы лишь усугубляли его жалость к самому себе. Нет, Анна не должна была ему это позволять, и он так легко не отделается.
— Но вы же не просто целовали ее, не так ли? Не так ли? — отрывисто спросила она.
Когда Дэниэлс открыл глаза, она впервые увидела, что в них застыл страх. Потому что теперь Анна поняла его до глубины души. И он ее испугался. Она видела его насквозь.
Анна жестко контролировала свои эмоции, и ей хватило духа продолжить:
— Вы откусили кончик ее языка, а затем съели его.
— Я не собирался это делать. Просто не желал, чтобы она кричала на всю улицу.
— У нее не было подобной возможности. Она доверяла вам. Она преклонялась перед вами.
И вот безумие прорвалось наружу. Дэниэлс вскочил на ноги и заорал:
— Не читай мне свои гребаные лекции, сука! Ты у меня — следующая на очереди!
Лангтон с силой взял его за плечи и усадил на место.
Дэниэлс сопротивлялся. Лангтон что-то пробурчал. Анна обвинила Алана Дэниэлса в одиннадцати убийствах, включая жертв в Соединенных Штатах. В ответ на каждое произнесенное имя Дэниэлс мямлил «да» и признавал себя виновным в этом убийстве. Он в восьмой раз сказал «да», наклонив голову и полузакрыв глаза. Анне показалось, что он стал похож на спящее пресмыкающееся. Когда она назвала последнее убийство, Дэниэлс вновь поднял голову, услышав имя Мелиссы Стивенс. Похоже, его страх бесследно исчез. Он откинулся на спинку стула.
— Знаете, я ни одного дня не проведу в этой вашей тюрьме.
Анна удивленно подняла брови и сложила папки с досье. Лангтон открыл ей дверь, и она покинула комнату для допросов, не оглянувшись назад. Дело подошло к концу.
* * *
Позднее, в тот же день, Дэниэлса увезли в тюрьму «Уандсуорт» ждать приговора суда. Без каких-либо надежд на освобождение на поруки или под залог; Радклифф даже не подал кассацию.
Макдоуэлла выпустили из тюрьмы, сняв с него прежние обвинения и признав непричастным к убийствам. Ему оплатили стоимость проезда до Манчестера, где он также должен был предстать перед судом за хранение наркотиков. Разумеется, все эти дни он не пил, и воздержание пошло ему на пользу, он почувствовал себя спокойнее и увереннее, но как только сел в поезд в Юстоне, сразу сорвался и отправился в вагон-ресторан.
В таблоидах на разные лады пересказывалась история ареста, допроса и признания Дэниэлса, а по телевизору в программах новостей при любой возможности показывали кадры из фильмов с его участием и фотографии. Журналисты брали интервью у актеров и актрис, работавших с ним. Его известность росла не по дням, а по часам. Его имя повторяли в каждом доме. Вот она — слава, к которой он так стремился, но вряд ли сознавал это, сидя в одиночной камере. Многие заключенные в «Уандсуорт» были готовы его растерзать, и в тюремных коридорах днем и ночью слышались оскорбительные выкрики и свист.
