На соседней странице губернатор увидел самого себя, один из лучших своих предвыборных плакатов, где он был запечатлен в вольно расстегнутом пиджаке, а внизу крупная, его собственноручная подпись:
«Будем жить, ребята!», и лихой автограф, Г. Русов.
Фотографии сопровождались огромной статьей. «ЗОЛОТО ЖЕЛТОГО ЛОГА», и тут же была фамилия автора: Виктор Годунов.
Григорий Петрович вглядывался в текст, напрягал зрение, но не мог прочитать ни строки. Мелкий типографский шрифт как будто сдувало ветром с глянцевых страниц, он летел в глаза черным песком, и глаза ничего не видели, кроме груды мертвых тел.
На столе звонили сразу все телефоны. Русов зажал уши, потом резко тряхнул головой и все-таки поднял одну из трубок.
– Григорий Петрович, включите телевизор, первый канал, – услышал он вкрадчивый тихий голос своего пресс-секретаря, бросил трубку, схватился за пульт. На экране возникло лицо известного телеведущего и тут же сменилось одной из фотографий обнаженной братской могилы на берегу Молчанки. Телефоны продолжали надрываться. Он увеличил громкость.
– По приказу министра на место преступления вылетела оперативно-следственная бригада МВД. Из достоверных источников нам стало известно, что господин Русов, совсем недавно с таким успехом победивший на губернаторских выборах, не только был в курсе происходящего, но принимал в чудовищном преступлении самое непосредственное участие. Подробности в нашем специальном репортаже сегодня в двадцать два часа пятнадцать минут…
Русов выключил телевизор. В ушах пульсировал надрывный телефонный звон. Он поднял еще одну трубку.
– Григорий Петрович, вас в Москву вызывают, официальная правительственная телеграмма… – тоненько, как будто издалека, прозвучал испуганный голос секретарши, – и еще, тут в приемной следователь областной прокуратуры…
Он швырнул трубку, метнулся к окну. Окно кабинета выходило на площадь. Внизу стоял черный бронированный джип, прислонившись к кузову, курили два накачанных амбала, два молчаливых ублюдка из свиты Спелого, и смотрели вверх, прямо на него. Рядом он увидел несколько милицейских машин, черную «Волгу» областной прокуратуры.
Григорий Петрович отпрянул от окна, дернул шнурок так сильно, что пластиковые жалюзи перекосились с треском, затем бросился к двери, щелкнул рычажком замка и маленькой стальной задвижкой.
В дверь стучали. Сначала тихо, тактично, потом все громче. Он вернулся к столу, упал в кресло, закрыл глаза. Стук затих. В кабинете вдруг повисла мертвая тишина. Как по команде, замолчали телефоны, и только мелодично тренькал сотовый спецвязи у него на груди, во внутреннем кармане пиджака.
– Привет, Гриня. Открой верхний правый ящик своего стола, – услышал он тяжелый бас Спелого и, не ответив, повиновался приказу. В ящике лежал пистолет. – Нашел? – добродушно поинтересовался Спелый. – Что молчишь? Там один патрон. Видишь, я даю тебе шанс по старой дружбе.
В приемной, сквозь толстую дверь кабинета, звук выстрела прозвучал совсем тихо, всего лишь легкий хлопок. Молоденькая секретарша вздрогнула и уронила пудреницу. Следователь областной прокуратуры молча подошел к двери, в последний раз дернул ручку и стал звонить в специальную службу, он знал, что дверь стальная и ломать ее будет непросто.
– А теперь все закрыли глаза. Глубоко вдохнули и не дышим. Повторяем про себя: для продвижения в практике необходима абсолютная приверженность гуру. Поэтому я буду привержен. Я буду в высшей степени привержен гуру. Ради спасения я буду жертвовать изо всех сил. Я буду жертвовать на пределе.
На полу большого просторного зала сидели широким кругом в позе лотоса мужчины, женщины, подростки в белых костюмах каратистов. В центре круга восседало огромное широкоплечее существо с маленькой обритой головой. В мясистом ухе покачивалась серьга, обыкновенный православный крест, но перевернутый вверх ногами.
– Выдохнули, – командовало существо низким глубоким голосом, – повторяем на выдохе, вслух, не открывая глаз: я буду жертвовать на пределе, я испытываю удовольствие от возможности жертвовать на пределе. Я испытываю удовольствие. Счастье в удовольствии жертвовать на пределе…
Хор двух десятков голосов, мужских, женских, детских, повторял эти бессмысленные фразы много раз, постепенно слова сливались в утробное, тяжелое мычание «омм».
Однообразный звук «омм», древний символ пустоты и вечной смерти, которым еще три тысячи лет назад люди призывали на свои головы самые страшные, самые злые силы, какие есть во Вселенной. Жуткий магический символ, таинственный и заманчивый. Добровольное тупое скотское мычание.
Густой, как серная кислота, звук растекался по комфортабельному, отлично оборудованному спортивному залу крупного оздоровительнго центра. Мычание наполняло легкие, щекотало губы мужчин, женщин и детей, сидящих ровным кругом, в нем растворялись без остатка все их чувства и мысли.
Феликс Михайлович Виктюк наблюдал за лицами сквозь приоткрытую дверь и размышлял о том, что богатырка Магда, бывшая телохранительница и ученица Шанли, совсем не такая грубая глупая баба, как ему казалось. Все она делает правильно, и уже через пару недель можно потихоньку начинать использовать технотронные методики, ультразвук, инфразвук, сверхвысокочастотное неионизированное излучение. А через полгода будет готова первая бригада. Пока только экспериментальная, потому что одно дело – трясти ситом на прииске в тайге под усиленной охраной, и совсем другое – выполнять тонкую, сложную работу наемного убийцы.
Эти, первые, будут, конечно, одноразовыми. Но уже идет набор в следующую группу, и нет отбоя от желающих легко, без усилий решить все неразрешимые проблемы, избавиться от боли душевной и телесной, стать лучше других, ста.ть избранным, обрести покой и абсолютное счастье, а главное – не думать. Ни о чем не думать.
Феликс Михайлович тихонько прикрыл дверь, быстро прошел через красивое фойе оздоровительного центра, приветливо кивнул охраннику в униформе. Стеклянные двери бесшумно разъехались перед ним.
На улице было тепло. Дождь кончился. Феликс Михайлович сел в свой скромный «Фольксваген», включил зажигание. Машина тронулась по тихому зеленому переулку. Виктюк собирался пообедать в своем любимом ресторане «Прага». Он думал, что сегодня лучше заказать что-то легкое – рыбу, побольше овощей. Надо следить за весом.
Он не обратил внимания на милицейский «Мерседес», который неотлучно следовал за ним до Арбатской площади.
– Ну что, товарищ капитан, здесь будем брать? – спросил Ваня Кашин.
– Пусть уж пообедает в последний раз. Возьмем на выходе, – ответил капитан Леонтьев.
– Что-то вас много сегодня, – покачал головой врач, оглядывая трех посетителей, – вы что, хотите все зайти в палату?
– Хотим, – кивнул Егоров и, привычно сунув руку в карман, вытащил бумажник.
– Ладно вам, – улыбнулся доктор и отстранил протянутую купюру, – документы к выписке я подготовил. Забирать можете в понедельник.
– А сегодня? – хрипло спросил Егоров.
– Сегодня суббота, мы по выходным не выписываем. Между прочим, вчера он нянечке стихотворение прочитал. «Колокольчики мой, цветики лесные». И попросил жареной картошки. А где, спрашивается, мы ей возьмем? У нас только каша, макароны и пюре.
– А еще? Что еще он говорил? – прошептал Егоров. – Да вы идите в палату. У него там нянечка сидит, она вам расскажет подробности. Подождите, вы Виктор Годунов?
– Годунов, – кивнул Никита.
– Слушайте, вы меня, конечно, извините, но я видел ваш некролог. Газеты писали, будто вы погибли, сгорели при пожаре. Бред какой-то. Так это вы или не вы?
– Он, – улыбнулась Ника, – можете не сомневаться, он.
Федя спал, свернувшись калачиком, положив руку под щеку. Лицо его порозовело, волосы отросли, торчали светлым густым «ежиком». Он дышал спокойно и ровно.
На краю кровати сидела, сгорбившись, больничная нянечка в байковых рваных тапках, в очках с переломанной и замотанной лейкопластырем дужкой. Одной рукой она поглаживала Федю по голове, в другой держала маленькую потрепанную Библию и тихо, полушепотом, читала:
«Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги своя. Все реки текут в море, но море не переполняется; к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь. Все вещи в труде; не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием».
