— Маринка, а ты разве не там ночевала? — спросил Манцев.
— Представь себе, нет.
— Значит, Ольга там?.. Да стучите вы! Леонидов почувствовал легкий тревожный озноб. Он подбежал к двери, стал с размаху бить в нее ногой:
— Ольга! Откройте!
За дверью по-прежнему ни звука. Алексей повернулся к Барышеву:
— Серега, ломай.
Барышев подошел, с разбега ударил мощным плечом. Дверь завибрировала, но не поддалась.
— Мужики, помогите ему! — крикнул Леонидов. Манцев, Глебов и Липатов стали плотным тараном, вместе с Барышевым они ударили в дверь. Та дрогнула и с мясом выдралась с петель. Мужчины ввалились в комнату.
Ольга лежала на кровати: светлые длинные пряди волос свесились вниз и доставали до самого пола. Одежда аккуратно висела на стуле, а на столе белел клочок бумаги и стоял знакомый Леонидову пузырек, к которому при нем прикладывалась Нора. Пузырек был пуст, он замер на уголке листочка в клеточку, рядом валялась ручка. Алексей выдернул этот листок, взглянул на небрежный красивый почерк. Там было всего два слова:
«Я сама». И подпись: «Ольга Минаева». Все.
В проеме двери уже появились чьи-то взволнованные лица, кто-то ойкнул, кто-то испуганно прикрыл рукой рот, мужчины просто растерялись, глядя на красивое мертвое тело.
— Она выбрала, — сказал Леонидов и повернулся к Барышеву: — Ты у нас специалист по вызову оперативников. Иди, что стоишь. А вы все выйдите, это не Третьяковская галерея, нечего здесь смотреть.
Он осторожно положил на кровать свесившуюся вниз Ольгину руку, поправил волосы, открыв застывшее прекрасное лицо. Ольга умирала мучительно, билась в судорогах, черты лица исказило страдание. Большие голубые глаза смотрели куда-то вверх, словно перед смертью она удивилась, что все наконец-то кончилось, и увидела незнакомый ослепительно яркий свет. Алексей сдернул с соседней кровати белую простыню и накрыл тело. Особенно тщательно он!расправил эту простыню на Ольгиных длинных стройных ногах, которые были раскинуты в последнем отчаянном броске навстречу смерти.
Алексей по привычке бросил профессиональный взгляд на комнату, словно хотел убедиться, что это действительно самоубийство, но почувствовал, что не хочет и не может здесь больше оставаться и выяснять подробности. Он вынул торчавший из замка ключ, вышел и попытался приставить дверь на место. Петли со скрипом вошли в свои пазы.
— Никому не надо сюда входить, — громко сказал он. Вдруг сдавленный вздох раздался в углу дивана.
— С Ириной Сергеевной плохо! — крикнул кто-то.
Народ, словно обрадовавшись возможности отвлечься, кинулся в разные стороны за водой, нашатырем, полотенцами. В суматохе Леонидов подошел к Александру Иванову и с силой сжал его плечо.
— Что ты ей вчера сказал, сволочь?
— Ничего я не говорил. — Иванов был бледен и с трудом сжимал стучавшие зубы.
— Ты последний там был. Я тебя, гад, в тюрьму засажу!
Наних начали оглядываться.
— Тише ты! Я как лучше хотел. Мы нормально расстались.
— Ты к ней в постель пытался залезть? Лапал?
— Да ничего я не делал! — Иванов дернулся. — Да у меня от, твоих кулаков до сих пор все болит. Какая к черту баба после того, как тебя долбанули во все места?
— Почему она это сделала?
— А я откуда знаю? Мы говорили-то всего минут десять.
— О чем?
— Я сказал, что никто ее не уволит, что я сам сделаю все, что она скажет, вот и весь разговор.
— Предложил себя в качестве содержателя?
— Да я просто сказал. Подумаешь, подкатиться к бабе, которая тебе нравится, что ли, нельзя. Кучу комплиментов ей наговорил, чуть ли не в любви объяснился. Да я даже жениться на ней был готов!
— Только она не захотела. Лучше уж на тот свет, чем в любовницы к такой гниде.
— Да не из-за меня она! Не из-за меня!
— Да ты прыщ, гниль, ты себя в зеркале-то видел? Да тебе шлюха только может дать, и то если по максимуму заплатишь!
— Ее просто совесть замучила! Это она Пашу убила! Она! Все знают!
— Заткнись!
— Кто убил Пашу? — спросила вдруг осевшим голосом внезапно очнувшаяся Серебрякова.
Иванов облизнул губы:
— Она пошла на тот балкон, чтобы послушать, как Валера будет Пашу ломать. Я просто хотел, чтобы она узнала, что Паша бабами не дорожит, даже такими порядочными.
— Но ты же ничего не видел?
— Костя видел,
— Костя, ты видел, как Оля Пашу толкнула? — Серебрякова напряглась.
— Какая разница, кто толкнул.
— Как же так, Костя? Это не может быть, чтобы Оля.
— Она. — Манцев зачем-то высморкался в клетчатый, пахнущий дешевым одеколоном платок. — Я на диване лежал, когда они заспорили: Валера и Паша. Потом Валера Пашу все-таки уломал, тот успокоился. Он все никак не мог протрезветь, здорово налакался в тот вечер, начал к Валере лезть, обниматься, другом называть, а Ольга пряталась в той летней комнате, там замок плевый, я сам ей шпилькой открыл.
Ну, пока они о делах говорили, еще ничего, можно было проглотить, но потом Валера начал Сергеева убеждать, что с Ольгой тот далеко не уедет. Еще сказал: «Такому, как ты, порядочные девушки не нужны. Зачем тебе под боком этот комсомольский задор, она до сих пор видит только черное и белое». А Паша сказал: «Зато знаешь, какая она страстная? Тебе так ни одна баба не дает». Ну и всякое там прибавил, чего мужики друг другу говорят. Но потом Паша подумал-подумал и решил потихонечку с Ольгой расстаться. Долго еще они с Валерой трепались про всякое.
— А ты лежал и слушал, как они Ольгу обсуждают. Ведь знал, что она за дверью стоит.
— А что мне было делать, туда, что ли, бежать?
Я же не знал, что она такая ненормальная? Когда Валера с балкона вышел и начал по лестнице спускаться, она как фурия выскочила из-за двери. Паша испугался, потом начал смеяться, я же говорю, что он был пьяней. И говорит: «Хорошо, что ты все слышала, ты у нас гордая, сцен устраивать не будешь». Тут Ольга его, как толкнет в живот, просто от отчаяния, так ей было обидно. А какая бы удержалась? Паша и свалился с балкона. Она не хотела его убивать, просто так получилось, если бы он не попал случайно на этот угол, ничего бы не было. Ольга испугалась, когда Паша вскрикнул и замер. Кинулась на лестницу, а тут Валера спустился вниз. Он вообще позеленел, особенно когда увидел, что я с дивана поднимаюсь. Потом Саша и Эльза из боковой комнаты выскочили. Валера сразу закричал: «Это не я, это не я! Костя, скажи, что это не я!» А я сказал, что ничего не слышал и не видел до того момента, как он, то есть Валера, к телу подошел.
Валера только сказал: «Все равно вы ничего не докажете» — и ушел к себе в комнату. Мы Эльзу спать отправили, а сами с Сашей посидели, подумали и решили это дело до утра оставить, утро вечера мудренее. А Паша не дышал, это точно. Я ушел к себе, Саша к себе, ну и все.
— Зачем же ты мне сказал, что это Валера убил? — подала наконец голос Серебрякова.
— Ну, вы же знаете, как я к Ольге относился. Не мог же я предать любимую девушку.
— Врешь! — закричал Леонидов. — Никакая она тебе не любимая девушка!
— Да вы-то откуда знаете?
— Ты на Нору виды имел.
— Ну и фантазия у вас, господин Леонидов. Все знают, как я за Ольгой ухаживал. Нора! Даже смешно, мы и не знакомы с ней толком, так… А вы вообще только несколько дней в нашем обществе.
Леонидов понял, что никому ничего сейчас не докажет. Ирина Сергеевна по-прежнему верила Манцеву, она была слишком доверчивым человеком, чтобы заподозрить Константина в подобной подлости. В холле повисло недоброе молчание, когда в дверь вошел Барышев.
— Сейчас приедут. Ну что, с отъездом придется подождать. Во сколько там похороны?
— Я позвоню Норе, — устало сказала Серебрякова. — Принесите, пожалуйста, из комнаты мой сотовый, не могу встать.
Манцев поспешно метнулся в комнату Серебряковой.
«Спешит, выслуживается. Вот они, белые перчаточки, — подумал Леонидов. — Подумать только, каким благородным получился наш Костя: ради единственной и любимой девушки никому не сказал, что она совершила неумышленное убийство. Хотя дело при хорошем адвокате могло потянуть и на несчастный случай. Ведь если бы не стол, Паша отделался бы ушибами».
Серебрякова тихо разговаривала по телефону, остальные напряженно вслушивались. Когда она наконец отключила сотовый, высокий женский голос истерично завизжал:
— Господи, ну сколько можно! Когда же мы отсюда уберемся? Я домой хочу, понимаете, домой! Детей внизу опять заперли. Ну сколько можно?!
К Юлии Николаевне тут же бросились Корсакова и Наташа Акимцева.
— Женщины, не устраивайте истерик! — крикнул Леонидов. — У всех нервы. Вы-то хоть живые.
Казначеева заревела еще громче, захлебываясь рыданиями, у утешавшей ее Наташи тоже выступили на глазах слезы.
— Если мы тут еще на несколько дней останемся, то всю фирму хоронить придется, — мрачно пошутил смазливый Юра.
