Вечером в субботы – а это был наш последний вечер вместе – мы отмечали Новый год, и это действительно было нечто, потому что я впервые должен был встретиться с Игорем. Магнум оказался абсолютно точен в его описании, начиная с серебристых волос, которые выглядели как тонкий слой дымного пороха, а особенно насчет его осанки, которая, по моему мнению, могла выработаться по одной из двух причин – либо он провел долгие годы, стоя по стойке смирно в секретном тренировочном лагере КГБ, либо однажды ему в задницу засунули электрошокер.
Как бы то ни было, а пить Игорь умел, хотя, по его же словам, он просто очищал печень при помощи водки – дескать, это обычный русский способ.
Да, нельзя было не согласиться, что Игорь умен и очень честолюбив, хотя у меня создалось стойкое впечатление: что ему действительно нужно, так это завладеть каким-нибудь оружием массового поражения, чтобы взять весь мир в заложники. И зачем? Не ради денег, или власти, или, уж если на то пошло, секса. Все, чего хотел Игорь, это чтоб все заткнулись и слушали его.
Чуть позже восьми часов вечера мы решили, что встретим Новый год за обеденным столом в гостиной: он был двенадцати футов в длину и, как вся мебель в этой квартире, великолепен, внушителен и покрыт черным итальянским лаком. Столовая была рядом с гостиной и делила с ней тот же чудесный вид на Манхэттен. В этот вечерний час огни города сияли позади нас в потрясающем великолепии.
Хотя теоретически хозяином дома был я, Игорь явно намеревался играть роль принимающей стороны и произносить тосты, а Чэндлер, Картер и я, щеголяющие в сверкающих новогодних шапках в форме дурацкого колпака, делали вид, что слушаем. Мисс КГБ тоже надела колпак, но она ловила каждое слово, произнесенное Игорем. Это было тошнотворно.
Игорь обратился ко мне через стол:
– Ты пойми! Я, Игорь, одним щелчком пальцев, – и он щелкнул пальцами, а Чэндлер и Картер смотрели на него в некотором смущении, – могу заставить огонь исчезнуть!
Тут вступила Мисс КГБ:
– Он может, я видела.
А теперь настала очередь Чэндлер:
– Значит, тебе надо позвонить Медведю-пожарному.
Я продолжил:
– Она права, Игорь, Медведь-пожарный очень бы тобой заинтересовался, если б знал, что ты побеждаешь огонь.
Картер сказал:
– Почему тебя зовут Игорь? Это имя какого-то монстра.
Мисс КГБ, которая благодаря Крэшу Бандикуту чувствовала некоторую привязанность к Картеру, сказала:
– Игорь – это как Гэри. Это русское имя.
Картер пожал плечами, объяснение его не впечатлило.
Игорь спросил Чэндлер:
– А что это за Медведь-пожарный?
– Это медведь, который борется с лесными пожарами, – радостно ответила она, – его по телевизору показывают.
Игорь понимающе кивнул, потом поднял бокал из хрустального стекла за двести пятьдесят долларов, наполненный «столичной», и опрокинул его, будто бы там был воздух. Затем со стуком опустил бокал на стол:
– Вы должны понять, – объявил он. – Огонь… не… может… существовать… без… кислорода. Поэтому… тот… кто… контролирует… кислород… контролирует… огонь.
Несколько секунд прошло в тишине, потом Чэндлер взяла свистульку, засунула ее в рот, задержала на Игоре пристальный взгляд и дунула изо всех сил. Игорь сжал челюсти и поежился. Потом налил себе еще стакан водки и опустошил его.
Перед уходом Игорь пообещал продемонстрировать мне свои способности управлять огнем, но позже. Сначала ему нужно получше меня узнать, а уж потом он покажет, на что способен. На этом празднование Нового года закончилось.
На следующее утро пришло время прощаться, и начались проблемы. По правде говоря, до отъезда я хотел поговорить с каждым из своих детей по отдельности, но, как оказалось, просто не мог найти слов. С Картером, думал я, будет проще; был ли это его возраст, пол или набор генов – что бы ни было причиной, но события, казалось, проходили мимо него, без особых дурных последствий.
С Чэндлер, конечно, все происходило наоборот. Она была сложной девочкой, не по годам мудрой. Я знал, что прощание с ней будет трудным и непременно прольются слезы. Я только не мог предугадать, как много их будет.
Я нашел ее наверху в спальне, одну. Она ничком лежала на кровати, уткнувшись носом в розовое одеяло. В отличие от дня приезда, когда она постаралась принарядиться для папочки, теперь Чэндлер была одета более практично – в светло-розовые штаны и розовую толстовку.
С тяжелым сердцем я присел на край кровати и стал тихонько гладить ее по спине под толстовкой.
– В чем дело, тыковка? Гвинни сказала, что тебе нездоровится.
Она молча кивнула, не отрывая носа от одеяла.
Я продолжал гладить ей спину:
– Тебе слишком плохо? Ты не сможешь лететь?
Она кивнула еще раз, только немного энергичнее.
– Понятно, – серьезно сказал я. – У тебя температура?
Она пожала плечами.
– Я потрогаю твой лоб?
Она снова пожала плечами.
Я перестал гладить спину и положил ладонь ей на лоб. Все было в порядке.
– Кажется, температуры нет, тыковка. У тебя что-то болит?
– Животик, – пробормотала она не совсем уверенным тоном.
Я внутренне улыбнулся.
– Ох, животик, ясно. Слушай, повернись-ка, а я поглажу твой животик, хорошо?
Она отрицательно покачала головой.
Я взял ее за плечи и очень осторожно перевернул на спину.
– Давай, милая, дай я на тебя посмотрю, – и я отвел с ее лица волосы и взглянул на нее. Никогда не забуду то, что увидел: искаженное страданием лицо моей дочери, с красными распухшими глазами и дрожащей нижней губой. Все это время она плакала в подушку, потому что не хотела, чтобы я это видел.
Сам с трудом сдерживая слезы, я прошептал:
– Чэнни, милая, все хорошо. Ну пожалуйста, не плачь, родная моя. Папа любит тебя и всегда будет любить.
Она крепко сжала губы и быстро завертела головой, стараясь сдержать слезы. Но это не помогло. Маленькие потоки опять потекли по щекам. И тут я не выдержал.
– Господи, – тихо произнес я, – Чэнни, прости меня.
Я с силой схватил ее и крепко прижал к себе.
– Прости меня, пожалуйста. Ты понятия не имеешь, милая… это я во всем виноват. Ну пожалуйста, не плачь, солнышко.
Я был совершенно сломлен и не мог произнести ни слова больше.
Спустя несколько секунд я услышал ее тоненький голосок:
– Папочка, не плачь, я люблю тебя. Прости, что заставила тебя плакать.
И она опять расплакалась, уже не сдерживаясь, дрожа в моих объятьях.
Так мы и лежали на одеяле, не помня себя, отец и дочь, рыдая в объятьях друг друга. Мне казалось, что мир рухнул и вынесен последний приговор. Мне были даны все дары, все возможности, которыми только можно пользоваться, но я сам все разрушил. Моя собственная жадность и неумеренность погубили меня.
Через несколько минут я смог взять себя в руки. Я сказал:
– Послушай, Чэндлер. Нам нужно быть сильными, чтобы помочь друг другу. И мы сможем все преодолеть, да, сможем! Однажды мы снова будем вместе навсегда. Обещаю, Чэнни. Честное слово.
Она сказала сквозь всхлипывания:
– Папочка, поехали со мной в Калифорнию. Пожалуйста. Будем там жить вместе.
Я печально покачал головой:
– Не могу, детка. Как бы мне этого ни хотелось, я просто не могу.
Она снова стала всхлипывать:
– Ну почему? Я хочу, чтоб все было как раньше.
Я нежно обнял ее, скрипя зубами и мотая головой в бессильной ярости. Я должен как-нибудь привести все это в порядок. Ни за что не позволю, чтоб мои дети росли без меня. Я придумаю что-нибудь и перееду в Калифорнию. И это будет моей единственной целью в жизни, больше ничего.
Я глубоко вздохнул и постарался быть твердым:
– Послушай меня, Чэндлер, я должен что-то тебе рассказать.
Она взглянула на меня.
Тыльной стороной ладони я вытер слезы с ее лица:
– Так вот, солнышко, смотри, то, что я сейчас скажу, может показаться тебе бессмысленным, но когда-нибудь ты поймешь, когда станешь старше.
Я замолчал и покачал головой, раздумывая, стоит ли ей вообще знать, какое я дерьмо.
– Когда-то давно я делал очень плохие вещи у себя на работе, и из-за этих вещей люди потеряли деньги. Вот почему меня не было последние несколько месяцев – я выплачивал свои долги. Понимаешь?
– Да, – мягко сказала она. – Но почему же теперь ты не можешь переехать в Калифорнию?
– Потому что я еще не до конца расплатился. Мне еще понадобится для этого время, ведь очень много людей потеряли свои деньги.
– У меня двенадцать долларов в копилке. Это тебе поможет?
Я улыбнулся и хмыкнул:
– Оставь себе эти двенадцать долларов, милая. Я смогу расплатиться из собственных денег. А теперь слушай, Чэнни, я готов пообещать что-то серьезное. Слушаешь?
– Да, – пробормотала она.
– Хорошо: я обещаю тебе – неважно, что еще случится, неважно, что мне придется для этого сделать, хоть пешком идти, но я перееду в Калифорнию. Можешь на это рассчитывать.
