их виду, бесчувственных тела.
Всё последовавшее за этим было для нее уже как в тумане. В каком-то безумном порыве она вскочила на ноги, желая броситься из этого дома куда-то прочь. Она сумела добежать до стола, схватиться за стул, чтобы не упасть и хотела выбежать в коридор, но это у нее уже не получилось. Ее тело повело в сторону и она повалилась на стол, выплескивая на него вмиг поднявшийся из недр желудка поток рвоты. И снова этот взгляд, снова ощущение того, что кто-то наблюдает за ней из темноты. Но это был не отец, кто-то другой смотрел на нее, чьи-то глаза, большие и неподвижные, сверлили ее своим мёртвым взглядом. С усилием она приподняла голову над рвотой, присмотрелась и вдруг разглядела то, что ощущала своей кожей с того самого момента, как вошла сюда. У стены, под неподвижным маятником часов, лежали две пары глаз, человеческих, но уже не живых, а вырезанных или вытащенных кем-то из глазниц и аккуратно положенных на комод. Казалось те, кому принадлежали они, по-прежнему наблюдали за ней, только уже откуда-то оттуда, с другой стороны этого мира. Снова крик. В этот раз продолжительней и громче. Она хотела орать, не останавливаясь и не замолкая ни на секунду, орать до тех пор, пока есть силы, пока бьется сердце, пока она еще жива… но новый поток рвоты залил ее голосовые связки и через мгновение она с грохотом повалилась на пол, в этот раз уже окончательно потеряв сознание.
– Шабаич?
– Ну?
– Мне надо знать про этого парня всё!
– Про какого?.. – голос Шабаича звучал сонно и непонятливо, но этому были объяснения, Петро позвонил ему почти в полночь.
– Этого Андрея, вместо которого кто-то другой поехал на свидание.
– А-а-а… этого олуха… – Шабаич откашлялся и громко зевнул. – И чем он тебе так интересен? Обычный дурачок, коих в Питере нынче пруд пруди. Но хозяин барин, как говорится, хочешь, так хочешь, – при этих словах Шабаич снова зевнул, – завтра запрошу парней, сегодня уже понимаешь – время-то какое… Любишь ты так звонить, когда все уже спят…
– Узнай про него всё, что можешь! Всё без исключения. Фото, видео, страницы в социальных сетях! Всё, что сможешь найти на него – пересылай мне. И еще. Ты мне рассказывал, что он не местный, что откуда-то там издалека.
– Ну рассказывал… наверное, и чего?
– Узнай, что делал он до этого. Где жил, чем занимался, где учился, за что его задерживали, за что на дорогах его даже штрафовали! Я хочу знать про него всё с самого начала и до самого конца, понимаешь?
– Понял тебя.
– И что ты понял?! Ведь заснешь и не вспомнишь завтра ни черта. Запиши лучше. Хотя нет… – Петро помолчал с секунду, – лучше не надо ничего записывать. Запомни, слышишь?
– Да слышу, слышу, Петь, ты меня считаешь прямо за идиота какого-то. Ты мне лучше объясни, что у вас там с ним происходит. Что он тебе так… покоя-то не дает?
– Есть у меня подозрения на него. Не так уж он прост, как показаться хочет. Подозреваю, что он как-то связан с теми, с кем мы не очень дружим. Но это так, пока не точно, пока просто подозрения. Времени у нас мало, не то что день, а каждый час на счету. Поэтому не затягивай, узнай как можно быстрее, прошу тебя, – Петро говорил уже спокойнее, видимо сонный безмятежный голос Шабаича подействовал на него успокаивающе, – а за помощь с нас причитаться будет. Разгребем сейчас говнецо и пересечемся, рассчитаемся.
– Ну, ты прям меня обижаешь, – голос Шабаича заметно повеселел от этих последних слова и зазвучал гораздо бодрее, чем еще какую-то минуту назад. – Не всё ж за деньги делать в наши дни, ведь с друзей за добрые дела не берут. Ну, по крайней мере, если и берут, то не много, – засмеялся он своим басистым голосом, – ну а если серьезно, не боись, брат, изучим его и всё в лучшем своем виде тебе предоставим.
– Спасибо! А про меня ты знаешь – в долгу не останусь! – многозначительно заключил Петро и закончил звонок. Он осторожно положил телефон на небольшой журнальный столик и откинулся в кресле, снова погружаясь в свои прежние мысли и переживания. Через минуту что-то щелкнуло, громко загудел механизм и часы прохрипели двенадцать раз. Наступала полночь, а с ней и новый, полный неопределенности день.
На следующий день Петро проснулся очень поздно. Солнце то вылезало, то снова скрывалось за низкими облаками, оно то освещало, то снова погружало в серые тона комнату. Громко тикали часы и было слышно, как скребла о стекло ветка старого дерева.
Петро взял телефон и посмотрел на дисплей. Десять восемнадцать и никаких новых сообщений, никаких пропущенных звонков. Ничего! Он набрал телефон Александра, потом телефон Михи. Его уже привычная утренняя рутина. Сегодняшнее утро не отличалось от других, всё было как всегда, всё как до этого – оба абонента были выключены или находились в недосягаемости. Он набрал телефон Рафы, но и этот звонок не увенчался успехом. Уже неделя! Прошла целая неделя с тех пор, как до него долетело последнее сообщение с этого острова. Это странное «найти меня не пытайся, я сам тебя найду». Неделя без какой-либо информации, неделя в этом странном подвешенном состоянии полной неопределенности. То, что что-то пошло не так, уже не вызывало у него никакого сомнения, если бы сомнения было, он не отправил туда Рафу, но что именно пошло не так – за всё это время в понимании этого вопроса он не продвинулся ни на шаг.
Он открыл холодильник и с полминуты рассматривал его содержимое. Надо было что-то приготовить или хотя бы заказать, но сейчас ему было не до этого и снова в микроволновке оказалась пицца, купленная им накануне, а на столе, вместо свежевыжатого сока, который он обещал себе пить каждое утро, почти целая бутылка виски.
С отвращением на лице он проглотил несколько больших кусков пиццы и опустился в кресло перед столом. Он жрал это дерьмо почти всю неделю, за редким исключением того дня, когда он заехал к Рафе. Он чувствовал тяжесть в животе, чувствовал какие-то рвотные позывы, проглатывая один за одним куски этого пищевого недопродукта. Каждый раз питаясь так, он чувствовал себя каким-то неудачником, дожившим до преклонных лет и за все эти годы не нашедшим себе не только любви, но хотя бы даже просто человека, который мог
