— Невозможно! — воскликнул Фредди в раздраженном восхищении. — Вы были там?
Не сказав ни да, ни нет, мсье Венс продолжил:
— В сущности, это было бы безупречное убийство, если бы непредвиденные обстоятельства не вынудили его автора совершить двойную ошибку: как уже было сказано, он дал жертве свою авторучку, чтобы тот сумел дописать до конца свои «признания» и приложил к прощальному письму «дендорффский» джокер, поскольку джокеров «Гримо» в доме не нашлось… Замечу в скобках: преступник, вероятно, обнаружил их исчезновение лишь после гибели д’Ау, то есть слишком поздно, чтобы вернуться к постскриптуму, который в противном случае он не стал бы диктовать…
Фредди, который до сих пор слушал мсье Венса с неослабевающим интересом, прервал его:
— Momento, комиссар! — Фредди и его помощники называли мсье Венса «комиссаром» в шутку: он уже давно не служил в полицейском ведомстве. — Преступник ведь не мог предвидеть, что д’Ау — или Дезекс — попытается передернуть в игре!
Мсье Венс выдохнул голубой дым от своей черной сигары и ответил:
— Поэтому никто и не пытался смухлевать! Никто не осмелился бы передергивать так грубо… Преступник, слывущий мастером по снятию колоды, сжульничал во время сдачи карт и подкинул д’Ау и Дезексу дополнительный джокер, рассчитывая, что этих заклятых врагов ослепит взаимная ненависть и они не станут вникать в смысл случившегося, тем самым способствуя его замыслам…
Фредди, рука которого дрожала, больше не владел собой.
— Довольно, комиссар! — бросил он с ненавистью. — Кончайте заливать… и отойдите к стене. Мне не хотелось бы сдавать свой костюм в чистку!
Мсье Венс, не сдвинувшись ни на йоту, покуривал сигару.
— Тсс! — сказал он развязно. — Вы не осмелитесь стрелять. Вы наделаете слишком много шума.
— Слышите, что он говорит, парни? — рассмеялся Фредди. Его указательный палец лег на спусковой крючок. — А «шарманка» внизу? Ты думаешь, она исполняет колыбельные?.. Слышишь?
Там заиграли «На персидском базаре», как это бывает всякий раз, когда здесь кого-нибудь отправляют на тот свет… Заруби себе на носу, мы здесь отрезаны от мира, мы трое — на некоторое время, ты — навсегда!.. Прощай, ком…
Фредди, не успев договорить, взвыл от боли: быстро, как молния, мсье Венс раздавил свою тлеющую сигару о тыльную сторону его ладони.
— Малез! Чу! — крикнул он, в то время как яростный рой пуль прожужжал у него в ногах, взрывая паркет.
Двойной удар потряс дверь, Тридцатка отскочил в сторону, воскликнув:
— Боже мой! Нас облапошили!
— Спокойно! — сказал Жоффре.
Он навел свой пистолет на мсье Венса, но тот пихнул Фредди прямо на него. Пуля разбила лампочку в тот самый момент, когда сорванная с петель дверь открыла проход Малезу и Чу-Чи.
Началась невообразимая суматоха, поскольку комната теперь освещалась лишь светом с лестничной площадки. Стол опрокинулся, дышавший на ладан стул разлетелся, ударившись о стену, как граната. Огненные полосы прочертили темноту. На первом этаже автоматический проигрыватель наяривал «На персидском базаре».
— Чу-Чи делжать один из тли! — торжествующе возвестил запыхавшийся китаец.
Малез, чья правая рука безжизненно повисла вдоль туловища, обшаривал поле битвы лучом своего электрического фонаря.
Действительно, Чу-Чи, подобно Будде на пьедестале, всеми своими ста десятью килограммами навалился на Жоффре.
— Браво, Чу! — зааплодировал мсье Венс, однако ему пришлось испытать разочарование. — Увы, ты придавил не того, кого надо. Надо было оседлать Фредди…
— Фредди и Тридцатка далеко не уйдут! — пробурчал Малез, морщась от боли. — Мои люди окружили квартал. Их возьмут через десять минут.
— Ждем до полудня? — дружески предложил ему мсье Венс, поскольку уже занималась заря.
XXVII
«Всем радиофицированным машинам!.. Найти и задержать Доло, До-ло Фредерика, по прозвищу Фредди… Тридцати трех лет, рост метр семьдесят семь, волосы темно-русые, глаза серые, бритый… Особая примета: слабый шрам над левой бровью… В последний раз, когда его видели, на нем был темно-синий костюм в тонкую белую полоску, туфли из коричневой замши, светлый плащ и мягкая фетровая шляпа светло-серого цвета… Вероятно, носит с собой портфель или чемодан… Внимание! Этот человек опасен… Как поняли? Прием».
XXVIII
Тусклые часы, едва различимые за занавесом, сотканным из капелек дождя, показывали пятнадцать минут двенадцатого, когда поезд, словно бы нехотя, остановился у перрона небольшого слабо освещенного вокзала.
Из него вышел одинокий пассажир. Воротник его плаща был приподнят, мягкая фетровая шляпа надвинута на лоб. В руке он держал чемодан.
Насыщенный йодом океанский воздух уже коснулся его…
— Не могли бы вы порекомендовать мне отель с видом на море? — спросил он у контролера, который ждал его у выхода.
— Хороший отель?
— Просто отель, — ответил пассажир.
— «Юнивер», «Пляж»… Идите по первой улице справа от вас, затем сверните налево… И все время прямо: в конце увидите море. Ошибиться невозможно.
— Спасибо, да вознаградит вас Господь! — сказал пассажир.
Он удалился, сгорбившись под ливнем.
— Не угодно ли заполнить этот формуляр?
Приезжий взял бланк, который сонный ночной дежурный протянул ему, снял колпачок с авторучки и написал: «Дюпон», затем, словно почувствовав, что за ним наблюдают, добавил: «Дюран». В итоге получилось: Дюпон-Дюран.
Столь же лицемерно ответив на другие вопросы анкеты, человек заметил, что у него в авторучке кончились чернила.
— Наверху найдутся чернила? — спросил он, откладывая еще не просохший бланк в сторону.
Дежурный, будучи пессимистом, указал ему на два письменных стола в углу вестибюля и сказал:
— Лучше прихватите чернильницу отсюда.
— Мне также понадобится бумага.
— В папке, рядом с чернильницами… Ваш ключ! — напомнил дежурный, недовольный таким количеством просьб, последовавших от нового постояльца. — Ваш номер двадцать третий, на третьем этаже… Я не провожаю вас из-за своего флебита… Лифт не работает, — добавил он с плохо скрываемым злорадством.
— Черт! — сказал путешественник.
Комната с номером «23» была недавно отремонтирована, о чем свидетельствовали ударявший в нос сильный запах клея и плохо подогнанные обои в углах комнаты.
Швырнув на кровать мокрую шляпу и плащ, путешественник достал из заднего кармана брюк оплетенную бутылку, с жадностью отпил из нее, повернул ключ в двери, сел и начал писать.
Несомненно, он давно знал, о чем написать, ибо его рука скользила по листу бумаги без колебаний:
«Мой дорогой комиссар!
Может быть, мне следовало начать это последнее письмо с общепринятой фразы: «Вот моя исповедь». Но я ненавижу штампы».
Дождь усилился. Путешественник поежился от холода, выпил еще один глоток спиртного и продолжил:
«Вы меня держите, комиссар, и держите крепко! Я вижу только один способ ускользнуть от вас, и я прибегну к нему, прежде чем наступит рассвет…»
XXIX
Это была уже не ночь, но еще и не день.
«Мария-Жанна» направлялась в открытое море, плывя вдоль пирса Фекана, когда один из рыбаков, одетых в куртки с капюшонами и находившихся на судне, толкнул своего приятеля локтем в бок и спросил:
— Ты тоже видел, Рафаэль?
Чей-то силуэт, неясный в этот сумеречный час, но до сих пор выделявшийся на фоне неба возле маяка в конце насыпи, зашатался и исчез, словно унесенный порывом ветра.
Рафаэль кивнул.
— Может быть, это купальщик, Ламбер? — с надежной в голосе предположил он.
— В одежде?.. Да и в такое время? Почему тогда не русалка?
Через пять-шесть минут «Мария-Жанна» свернула за край мола, и Ламбер, склонившись над планширом, всматривался в поверхность воды, в то время как Рафаэль спрашивал у него, орудуя рулем:
— Ну что?
— Да ничего! — ответил Ламбер, выплевывая комок жевательного табака. — Должно быть, он пошел на дно, как топор без топорища!
