— Как зовут сына вашей няни?
— Леопольд Траше.
— А жертвой был…
— Фермер Сюрле.
— Вспомнил! — сказал Малез.
Действительно, он вспомнил или, точнее, у него вновь возникли перед глазами крупные шапки на первых страницах газет, сначала сообщавшие об обнаружении преступления, а затем и об аресте убийцы. Более того, он припоминал, что еще при чтении первых газетных отчетов о деле Сюрле — Траше в суде присяжных предсказал суровый приговор, который будет вынесен обвиняемому — пятнадцать лет каторжных работ.
Словно давая понять комиссару, что, по ее мнению, беседа окончена, Лаура отвернулась, еще говоря «фермер Сюрле», и поставила ногу на первую ступеньку лестницы. Но Малез словно прирос к полу.
— Не могли бы вы показать мне чердак?..
Девушка внимательно посмотрела на него, и он явственно ощутил, что натолкнется на отказ, отказ, с которым он, не имеющий никаких официальных полномочий, может лишь смириться. Но нет… Перегнувшись через перила, она позвала:
— Ирма!
Но из подвала не донеслось никакого ответа, и она сказала:
— Вы секунду не подождете? Я поищу ключ.
Чердак так плотно был забит мебелью и разнородным хламом, что трудно было поверить, что он один занимает площадь трех больших комнат. Через три узких выступающих окна туда проникал отраженный свет. В его словно вырезанных ножом лучах плясала белесая пыль.
— Ваша кузина именно здесь сложила предназначавшиеся старику Жакобу вещи?
— Да.
— И сюда же вы сами поставили восковую фигуру, которую старая Ирма поместила в вашей комнате через шесть месяцев после смерти Жильбера?
— Нет, — холодно поправила Лаура. — Вы показываете на стену справа. Я же поместила ее слева.
Малез прикусил губу. Девушка не только разгадала ловушку. В ней явственно чувствовалось, как крепнет ее нетерпение скорее от него отделаться.
— Никто не заглядывал сюда после старика Жакоба?
— Нет. К тому же прошла целая вечность с того дня, когда Ирэн и я решили избавиться от захламлявшего чердак старья. И с тех пор мы больше сюда не заглядывали.
— И… что побудило вас так вдруг избавиться от всего этого старья?
Лаура широко раскрыла свои черные, как уголь, глаза. Пожалуй, впервые от нее то ли ускользнул смысл вопроса, то ли ее ошарашила его прямота, и она растерялась.
— Да… ничего! Почему избавляются от каких-то вещей? Чтобы освободить место. Чтобы… подзаработать. Скажите мне сами, почему?
«И скажу, — хотелось ответить Малезу. — Чтобы избавиться от компрометирующего или мучительного напоминания!»
Но он не произнес ни слова: ему все еще следовало хитрить, действовать в бархатных перчатках.
Лаура тем временем продолжала говорить, давая все новые объяснения, которых у нее не спрашивали:
— Сюда уже нельзя было войти, не ударившись о какую-нибудь мебель. Старая Ирма жаловалась, что здесь из-за тесноты невозможно делать уборку…
— Понимаю, — сказал Малез. — А… убиралась она с тех пор?
— Не знаю. Может, спросить у нее?
Тон был резок, ироничен.
Малез попытался обойти площадку, расчищенную посреди наваленной мебели. Время от времени он, как бы помимо воли, протягивал руку и прикасался пальцем к какому-нибудь предмету, потом, нахмурив брови, всматривался в его кончик и дул.
— Вы хотите убедиться, есть ли пыль? Так вы ее еще наглотаетесь!
И с ноткой презрения в голосе, вызывающе, Лаура добавила:
— Борт вашего плаща весь в пыли!
— Ничего, — отозвался комиссар.
С качающейся этажерки он взял растрепанный томик с рисунком на обложке и с легкой улыбкой перелистал его:
— Полное собрание сочинений Густава Эмара, не так ли?
Его улыбка стала шире:
— Мне очень нравился Густав Эмар…
Он сказал это с такой естественностью, с таким добродушием, что Лаура на мгновение сложила оружие.
— И нам тоже. Долгие годы это было нашим сильным увлечением. Мой брат Эмиль забыл собственное имя: он отзывался только на кличку «Рысий глаз». На этом чердаке раздавались наши воинственные выкрики и мольбы о пощаде наших побежденных врагов. Мы уничтожили потрясающее число Бледнолицых. А нас, девочек, слишком уж часто, на наш взгляд, привязывали к столбу пыток…
Она говорила живо, поглядывая на круглый столб, который поддерживал крышу. Малез представил ее маленькой девочкой в люстриновом фартучке, с длинными косичками за спиной, в черных чулках на худеньких ножках и за нынешней желчной и опечаленной Лаурой разглядел Лауру настоящую.
— Ваш двоюродный брат и будущий жених тоже участвовал в ваших играх?
Она ответила не сразу:
— Естественно!
— Значит, до кончины вашего отца вы тоже жили в этой деревне?
— Да… и мы, дети, не выходили отсюда. Этот чердак, площадка и лестница до третьего этажа были нашим заповедником. Само собой разумеется, зимой… Ибо с возвращением солнца нас ждал девственный лес, хочу сказать, сад…
Комиссар улыбнулся. Он не поверил бы, что этой девушке доступен юмор. И бросил последний взгляд на стопку книг:
— Мне меньше нравится Фенимор Купер, — машинально произнес он. — У него нет той страстной наивности, того размаха…
Тон его изменился:
— Припоминаю! Если память меня не обманывает, Леопольду Траше в момент ареста было около двадцати лет… Скальпировал ли он с вами бледнолицых, когда был помоложе?
По лицу Лауры пробежала тень:
— Случалось. Он часто участвовал в наших воинственных плясках…
Малез продолжал шарить направо и налево. Он дорого бы дал за возможность одному, без свидетелей, погрузиться, подобно пресмыкающемуся, в эту груду мебели и разных вещей. Ничего нет более заманчивого, чем заваленный обесценившимися сокровищами, выцветшими картинками, неизвестно каким хламом забитыми сундуками, чердак.
Время от времени легкий шорох свидетельствовал об отчаянном бегстве мыши, потревоженной в своем укрытии.
Малез заметил набор индейского оружия — копий, стрел и дротиков, наконечники которых были намазаны чем-то коричнево-черным.
— Отравлены? — спросил он, не оборачиваясь.
— Не знаю. Их привез из Америки около тринадцати месяцев назад старый друг моего дяди, и он утверждал, что так… но мы ни разу не совершили неосторожности и не попробовали в этом убедиться.
— Одного дротика недостает.
— Разве? Он, должно быть, закатился под мебель… Что вы еще рассматриваете? — наконец проявила свое нетерпение Лаура.
— Вот это, — произнес комиссар, открывая заинтересовавший его предмет — кота со вздыбившейся шерстью, воинственными длинными усами и странными зелеными глазами.
Хотя это и было всего лишь чучело, оно выглядело так, словно сейчас примется мяукать, причем мяукать на высокой ноте, рассерженно.
— Валтасар, — мечтательно сказала Лаура. — При жизни он побывал ягуаром, пумой и мустангом прерий. Он умер на другой день после того, как мы потеряли Жильбера. Мы… мы его обожали.
Малез повернул к двери:
— В самом деле? В этом случае, если бы я был на вашем месте, мне кажется, я не оставил бы его плесневеть здесь.
Разве не было это по меньшей мере неожиданным? Самые дорогие для Лекоптов предметы — восковая фигура Жильбера, чучело кота Валтасара — были отправлены, можно сказать сосланы, на чердак.
«Любопытная форма почитания!» — подумал Малез.
— Он в ужасном состоянии, — возразила Лаура. — Старая Ирма не потерпела бы его присутствия в комнате, уборкой которой занимается. Да и собачка Ирэн, Маргарита, не успокоилась бы до тех пор, пока его не растерзала. Так она отплатила бы за жуткий страх, который внушал ей Валтасар при жизни… Нам надо поостеречься оставлять его в пределах досягаемости Маргариты…
Покинув чердак, комиссар ждал, пока Лаура запрет дверь. Странное жилище! Странные обитатели! Значит, старая Ирма — сын которой на каторге — не потерпела бы, чтобы сорили в комнатах, которые она убирает, но настояла на том, чтобы убрать на одну больше — чердак.
Лаура вынула ключ из замочной скважины и первой начала спускаться по лестнице. На площадке третьего этажа она остановилась и обернулась:
