Павел Шуф - Улыбка лорда Бистузье

В дверь отделения милиции робко постучали. Лейтенант Барханов с досадой оторвался от бумаги. Только сейчас он услышал, что на улице мягко шелестит дождь. У порога топтались бабушка Ханифа и ее шестилетний внук Рафаэлька. Рафаэлька растирал кулачком слезы, бабушка Ханифа разводила руками и шумно вздыхала. Лейтенант Барханов, не избалованный происшествиями в поселке, отложил ручку, водрузил на голову фуражку, лежавшую рядышком на столе, оценил обстановку и предложил вечерним посетителям сесть.

— Дело у нас… — сконфуженно залепетала бабушка Ханифа. — Не знаю, может, и прогоните нас…

Она кивнула на Рафаэльку.

— Внук меня сюда притащил… Нет, сначала он сам хотел пойти. Но как отпустить его одного? Почти ночь на дворе… Сами видите…

— А что случилось?

— Случилось… Пусть Рафаэлька рассказывает. Раз затеял в милицию бежать — пусть сам и рассказывает.

Рафаэлька сердито засопел и поднял на лейтенанта Барханова покрасневшие глаза. Лейтенант подошел, присел перед малышом на корточки и улыбнулся.

— Ты чего? Кто обидел? Заявление у тебя, что ли? Ну так выкладывай поскорее.

Опухшими, подрагивающими губами Рафаэлька обронил:

— Арестуйте ее… Пожалуйста!..

Лейтенант Барханов в изумлении перевел взгляд на бабушку Ханифу. Она, сообразив, что лейтенант Барханов может вдруг подумать, будто Рафаэлька требует арестовать именно ее, испуганно замахала руками:

— Нет-нет… Не меня… Мы ее привели… Она там, на улице.

— На улице? Выходит, товарищи заявители, вы привели с собой и ответчицу? Так пускай зайдет. Если еще не сбежала. Зачем зря мокнуть под дождем? Давайте разбираться.

— А ей можно войти? — обрадовался Рафаэлька.

— Отчего же нельзя? Зови. Посидим, потолкуем, во всем спокойно разберемся. Может, не все так страшно.

— Очень страшно! — запротестовал Рафаэлька. — Ее надо арестовать, она сегодня уже семерых убила! — и не давая опомниться ошеломленному милиционеру, который со дня заступления на свой ответственный пост не знал в нашем поселке преступления страшнее подозрительного пожара, поглотившего складик при магазине, и налета браконьеров на рыбу, жировавших в нашем озерке, Рафаэлька вылетел за дверь и тотчас вновь появился в просторной комнате, держа в руках толстую узловатую веревку.

Лейтенант Барханов нервно барабанил пальцами по кобуре. Рафаэлька потянул веревку, обе створки двери раздались в стороны и в помещение милиции, вежливо переступая грязными копытами через высокий порожек, вошла … коровенка.

Это была корова по кличке Киса — любимица бабушки Ханифы. Лейтенант Барханов не успел опомниться, как Киса оказалась в помещении целиком — от рогов до хвоста. Она косила на милиционера красноватым глазом, бока ее беззвучно разбегались и сдвигались.

— Видите, как она на вас смотрит, товарищ милиционер, — затараторил Рафаэлька. — Понимает, что виновата.

Лейтенант Барханов сел за стол, снял фуражку и вытер платком лоб. В школе милиции, которую он окончил с отличием, их не обучали обращению с криминальными коровами, и этот пробел предстояло сейчас восполнить самостоятельно. В первое мгновение, когда Киса еще только появилась в дверном проеме, ему захотелось замахать руками и выдворить рогатую посетительницу. Виданное ли дело — привести в отделение корову! Но с другой стороны, подкупала неподдельная искренность, с которой разгневанный Рафаэлька и смирная бабушка Ханифа взывали к торжеству правосудия. Тяжело вздохнув, лейтенант Барханов приступил к исполнению своего долга, мельком и с горечью глянув на оставленный листочек.

На этом листочке лежало незавершенное стихотворение. Оно уже было почти живое — недоставало лишь двух последних строчек, чтобы оно проснулось. А пока стихотворение лежало словно под наркозом и ждало пробуждения.

Лейтенант Барханов сочинял стихи всю жизнь, еще со школы. Но об этом почти никто не знал. Даже в милицейскую стенгазету он помещал их под псевдонимом «Щит и Меч». Наверное, это был его девиз. Но мы-то знали, чьи стихи в стенгазете. Как не знать, если в нашем классе учится младший братишка лейтенанта — Стасик. Стасик к тому же командир отряда юных друзей милиции. Выходит, друг собственного брата. Вот такая у них теснота.

Только однажды лейтенант Барханов говорил с нами о стихах. Правде, не о своих. Случилось это после вечера в честь Дня работников милиции. Был концерт, ученики читали стихи, танцевали, пели. Домой мне и Серверу было по пути с лейтенантом Бархановым.

— А хорошо тот парнишка стихотворение огласил, — причмокнул вдруг лейтенант. — С чувством!

— Какое? — полюбопытствовал я.

— «Выхожу один я на дорогу…»

— Лермонтов! — со знанием дела вставил Сервер и добавил: — Марик читал.

Продолжил лейтенант Барханов неожиданно:

— Нравится мне оно, давно нравится, а вот почему — понять не могу. Спокойствием своим, быть может? Вы только подумайте, в чем смело сознается поэт: «Выхожу один я на дорогу…» Чувствуете? Дело-то ночью происходит. Либо он очень отважный человек, либо в тех местах, ну в районе той дороги, понимаете, процент преступности был низкий, и можно было смело гулять под звездами без охраны. А ведь в какие годы дело было. Небось, и разбойники еще бродили косяками.

Пожалуй, лейтенант Барханов. Поручик Лермонтов был смелый человек. Это сейчас он мог бы совершенно спокойно гулять по нашему поселку. Но, по мнению лейтенанта, выходило, что пушкинская строка «Я помню чудное мгновенье…» лишь по досадному недоразумению получила прописку не в детективном стихотворении. Куда вернее могла бы она открывать собой рифмованный репортаж о чудном мгновении поимки и заключении под стражу крупной шайки головорезов — тех, кто могли бы через несколько лет помешать Лермонтову бесстрашно, с уверенностью в завтрашнем дне, выйти ночью на дорогу совсем одному и думать о звездах, а не об угрозе со стороны преступного мира.

Со вздохом спрятав в ящик стола листочек с недописанным стихотворением — единственный предмет, нарушавший строгую гармонию кабинета, — лейтенант Барханов занялся беседой с заявителями.

— Что ты там наплел про два убийства? Давай-ка еще раз.

— Не наплел я! — с обидой закричал Рафаэлька. — Правда, убила. Бабушка подтвердит.

Он обернулся к бабушке Ханифе, и та послушно закивала:

— Верно внучек говорит, верно.

— Еще раз повтори — кто, говоришь, убийца?

— Вот она! — Рафаэлька упер указательный палец в коровий бок. Мохнатый бок, повинуясь дыханию Кисы, нырнув внутрь, тотчас вернулся, осторожно отпихнув Рафаэлькин палец.

— Она светлячков раздавила… Насмерть… Семерых!

Барханов опустил голову, с трудом подавив улыбку. Так и есть — привели в отделение корову и издеваются над правосудием. Правда, не похоже, чтобы специально. И чтобы не расхохотаться, отвлечься, строго спросил:

— А где остались эти… Пострадавшие где?

Бабушка Ханифа махнула рукой, безмолвно тыча в стену отделения. Но стена была куда жестче, чем бок коровы, не дышала, стояла смирно. Похоже, бабушка потеряла дар речи. И не удивительно. Впервые в жизни она давала показания милиционеру. Рафаэлька нетерпеливо теребил рукав милицейского кителя. Жажда справедливости была в нем так велика, что он спешил ответить на любой вопрос.

— Семерых раздавила… — всхлипнул он. — Она из общего стада возвращалась. Сегодня тепло было очень. А тут дождик… Вот улитки и светлячки и поползли отовсюду на бетонные плиты. Они ведь любят после дождичка выползти на бетонные плиты. Разве вы не замечали?

Лейтенант Барханов привык замечать все во вверенном ему поселке. И хотя, честно говоря, светлячки и улитки никогда не занимали в его мыслях серьезного места, сейчас он посчитал нужным бдительно ответить:

— Что же дальше?

— А дальше вот… К вам корову привели… Наказать надо… Таких замечательных светлячков раздавила. Они же вечером ток давали… Они же очень живые были…

Лейтенант Барханов в замешательстве искоса глянул на бабушку Ханифу и сказал себе, что больше этого делать не будет. Бесполезно. Бабушка Ханифа, заметив, что лейтенант Барханов посмотрел на нее, начала судорожно махать руками и беззвучно открывать рот. При этом ее лицо выражало крайнюю степень взволнованности, помноженной на беспомощность. Сейчас она напоминала флюгер, установленный в центре тайфуна — металась на месте, не знала куда себя деть, но и улететь тоже не могла. Флюгер держал Рафаэлька, а причина тайфуна, корова Киса, переминалась с копыта на копыто. В отделении Кисе, похоже, все нравилось — здесь было красиво, тепло и сухо, не хуже, чем в сухом сарайчике у бабушки Ханифы. Здесь был даже телефон, но, откровенно говоря, Кису, не спешившую звонить подругам по стаду, куда больше, чем телефон, устроил бы сейчас просто клок душистого сена. Да и звонить ей было некуда, с дойными подругами по стаду она вдоволь пообщалась днем. Это был ее первый привод в милицию, и легко предположить, что она не вполне осознавала — куда и за что ее доставили.