Книги Стивенсона занимают место на книжной полке школьника рядом с Робинзоном Крузо и Гулливером, Дон-Кихотом и Айвенго. Стивенсон увлекательно рассказывает об «Острове Сокровищ», о приключениях «Похищенного» — Дэвида Бальфура, о жизни на островах Тихого океана. Много позднее, когда школьник становится взрослым, он снова берется за книги Стивенсона и находит в них много нового, раньше недостаточно им оцененного. Теперь его интересует не только их занимательный сюжет, теперь ему виднее ясность и благородство замысла, большое художественное мастерство, привлекательный облик самого писателя, отраженный в героях его книг.
Что ценит в своих героях Стивенсон? Прежде всего мужество, упорство в достижении поставленной цели, правдивость и прямоту, любовь к людям и отзывчивость. Всеми этими качествами он наделяет своих любимых героев и показывает, каким становится человек, который этих качеств не имеет. А в самом Стивенсоне особенно привлекательна та борьба за свое писательское дело, которую всю жизнь вел этот хрупкий человек. Бороться Стивенсон начал прежде всего с самим собою, преодолевая свои болезни и слабость.
Маленький Роберт Льюис был сыном и внуком шотландских инженеров, знаменитых строителей маяков. Он и сам рассчитывал стать борцом с морской стихией, спасителем кораблей, с трудом пробирающихся сквозь туманы и бури среди гибельных отмелей и скал. Он готовился к этому, написал работу о новом источнике перемежающегося света для маяков-мигалок; изучал влияние лесов на береговые туманы. Но слабые легкие, а потом и открывшаяся у него чахотка заставили его не бороться с шотландскими туманами, а, по предписанию врачей, бежать от них в теплый климат Южной Франции.
Если бы Стивенсон рассказывал только о своей жизни, получились бы книги безотрадные, вовсе не такие, какие он писал. Правда, были и в его жизни счастливые просветы: он с увлечением писал о юношеских скитаниях пешком по Франции или о последних годах жизни, проведенных на. благословенных островах Тихого океана. Но большая часть жизни прошла у него в борьбе со страшной болезнью, с вызванной ею слабостью и беспомощностью. Он мечтал быть путешественником, солдатом, бойцом, а сам был годами прикован к постели.
Вместо постройки настоящих городов и маяков он строит Свой «Город из деревяшек»:
Бери деревяшки и строй городок:
Дома и театры, музеи и док.
Пусть дождик прольется и хлынет опять:
Нам весело дома дворцы созидать!
Диван — это горы, а море — ковер.
Мы город построим близ моря у гор.
Вот мельница, школа, здесь — башни, а там
Обширная гавань — приют кораблям.
Дворец на холме и красив и высок;
С террасой широкой, он сам городок;
Пологая лестница сверху ведет
До моря, где в бухте собрался наш флот.
Идут корабли из неведомых стран;
Матросы поют про седой океан
И в окна глядят, как по залам дворца
Дары из-за моря несут без конца.
(Перевод В. Брюсова)
Вместо участия в настоящей войне Стивенсона вынужден руководить войнами игрушечных солдатиков, которыми он развлекает своего маленького пасынка Ллойда Осборна.
Стивенсон утешает себя тем, что война эта ведется по всем правилам настоящей войны. Запертый врачами в горном курорте для чахоточных, полусогнувшись на темном и низком чердаке своего домика в Давосе, он при свете свечи играет с пасынком в солдатики и неделями с увлечением проводит какую-нибудь сложную операцию. Пол расчерчен мелом наподобие карты, устроены горы, реки, дороги и шоссе, болота и заболоченные, нездоровые зоны, проходя через которые, войска теряют известный процент заболевших солдат. Учтены относительная скорость передвижения пехоты и конницы, влияние погоды, обеспеченность снабжением; издаются приказы, бюллетени, газеты, причем один «редактор» был даже повешен «генералом Осборном», и взамен его газеты стал выходить другой, менее болтливый орган. Словом, войну здесь вели всерьез. В годы, когда другие писатели ездили корреспондентами на поля сражений, Стивенсон должен был довольствоваться этой комнатной войной.
В стихах для детей он вспоминает свои детские дни, и, увы, по-прежнему чувствует себя великаном в Стране Кровати:
Когда я много дней хворал,
На двух подушках я лежал,
И чтоб весь день мне не скучать.
Игрушки дали мне в кровать.
Своих солдатиков порой
Я расставлял за строем строй,
Часами вел их на простор —
По одеялу, между гор.
Порой пускал я корабли;
По простыне их флоты шли;
Брал деревяшки иногда
И всюду строил города.
А сам я был как великан,
Лежащий над раздольем стран —
Над морем и громадой скал
Из простыни и одеял!
(Перевод В. Брюсова)
Однако по книгам его обо всем этом нельзя догадаться. Он любил простую деятельную жизнь и, оторванный от нее болезнью, любил и в кровати думать о простых вещах, в которых закреплены были хотя бы воспоминания о такой жизни. Вот как описывает он сокровища своих детских лет:
Те орехи, что в красной коробке лежат,
Где я прячу моих оловянных солдат,
Были страны летом; их няня и я
Отыскали близ моря, в лесу, у ручья.
А вот этот свисток (как он звонко свистит!)
Нами вырезан в поле у старых ракит;
Я и няня моим перочинным ножом
Из тростинки его мастерили вдвоем.
Этот камень большой с разноцветной каймой
Я едва дотащил, весь, иззябнув, домой;
Было так далеко, что шагов и не счесть…
Что отец ни тверди, а в нем золото есть!
Но что лучше всего, что как царь меж вещей
И что вряд ли найдется у многих детей —
Стамеска! — у ней рукоять, лезвие…
Настоящий столяр подарил мне ее!
(Перевод В. Брюсова)
А много позднее, став знаменитым писателем, он мечтал писать так, чтобы его книги были любимыми спутниками моряков, солдат, путешественников, чтобы их перечитывали и пересказывали и во время длинных ночных вахт и у походных костров.
Не имея возможности деятельно служить людям, Стивенсон все же хотел помогать им, несмотря ни на что. Он старался своими книгами передать читателю ту бодрость и внутреннюю ясность, которые позволяли ему пересиливать слабость и недуги. И это ему удавалось. Об одной его книге, выпущенной под вымышленной фамилией, читатели писали в редакцию: «По всему видно, что автор — какой-нибудь румяный провинциальный джентльмен, выросший на кровяных ростбифах, не снимающий красного охотничьего фрака и ботфортов и без устали травящий лисиц». А в это время Стивенсон только что перенес обострение болезни и не поднимался с постели.
Но, и оторванный от людей, он, не в пример многим своим замкнутым и чопорным соотечественникам, не терял общительности. Он был простой в обращении, обаятельный, открытый человек. Оказавшись на положении эмигранта на корабле, переправлявшем его в Америку, он утешал всех, кто был в еще худших условиях, чем он сам, писал им письма на родину, подбадривал их своими рассказами. Он не чуждался людей других национальностей: любил французов; в Ницце с увлечением играл с дочуркой своих русских соседок; сочувствовал бурам во время первой попытки англичан покорить этот народ в 80-х годах; помогал туземцам Самоанских островов, которых угнетали немецкие колонизаторы. Он сам тянулся к людям, и они охотно общались с ним.
Часто его чопорные и подозрительные соотечественники принимали его за француза, а во Франции он однажды был задержан, принятый за немца. «Дело в том, — шутил сам. Стивенсон, — что, должно быть, я похож на поляка».
Стивенсон жил во второй половине XIX века, в то время, когда Италия, еще порабощенная Австрией, вела борьбу за свое освобождение. Английское общество сочувствовало освободительной борьбе итальянцев. Лондон был убежищем многих политических изгнанников, но организованной помощи Италия так и не получила, и лучшим людям Англии было стыдно за свою страну. Они за свой страх помогали итальянским революционерам. Задолго до этого времени, еще в начале XIX века, знаменитый английский поэт Байрон, долго живший в Италии, был связан с подпольной революционной организацией карбонариев. Позднее английский поэт Суинберн был другом политических изгнанников и многие лучшие свои произведения посвятил теме национального освобождения Италии. Отражение тех же настроений мы находим и в «Павильоне на дюнах» Стивенсона.
Правда, Стивенсон отнюдь не переоценивает сознательности своих героев. В этом отношении нельзя сказать, чтобы его англичане отчетливо и правильно представляли себе итальянских революционеров. Они слишком заняты своими собственными делами. Характерно, что итальянских революционеров середины XIX века они по старой памяти именуют карбонариями. Обстоятельства, в которых оказались герои, порождают у них прежде всего чувство страха, которое переходит и на карбонариев. Однако Стивенсон подчеркивает, что страх этот носит характер боязливого уважения.
