Иван Евлогиев
Сокровище магов
Над вершинами и отрогами Родоп струился пропитанный запахом смолы, раскалённый от зноя воздух. Еловые леса томились под жарким июльским солнцем.
С высокого берега Пещерицы, неумолчный шум которой только и нарушал тишину горного пейзажа, Саше — «Белобрысику» были видны на горизонте острые очертания Балканских гор.
Трудно сказать, тоска ли по родному краю щемила ему душу или далёкие воспоминания проносились в его голове, но юное нежное лицо его выражало беспокойство, а синие глаза были устремлены в бесконечную даль голубого неба.
Но, вернее всего, его сосредоточенность объяснялась тем, что он следил за свободно парящим над горами орлом. Один только орёл виднелся на фоне ясного летнего неба и именно поэтому со всем жаром и нетерпением своих пятнадцати лет мальчик ждал, когда же, наконец, улетит могучий владыка воздушного пространства. Белобрысик пришёл в это уединённое, отдалённое от лагерного шума место с единственной целью положить на ноты пение мелких певчих птиц. Ему это казалось вполне осуществимым. А если так, то не было на свете такой силы, которая могла бы остановить его в выполнении задуманного дела. Таким уж был Белобрысик.
Затаившись в кустах и деревьях, лесные певцы не менее зорко и тревожно, чем он, следили за полётом своего опасного врага. Но это раздражало Белобрысика:
— Ну, и трусы! — возмущался он. — Орёл ещё вон где, а они и шевельнуться не смеют!
Как несправедлив может иногда быть даже такой парнишка, как Белобрысик!
Несправедливым его делало крайнее нетерпение. Он ждал, чтобы орёл улетел, и птички, позабыв о страхе, снова начали петь, а он мог бы лучшие из их песен включить в свою «Лесную симфонию». Он обещал написать эту симфонию к торжественному вечеру в лагере, а известно, что такие вечера являются событием необычайным, запоминающимся на всю жизнь. На таких вечерах каждый старается показать самое лучшее, на что он только способен.
Белобрысик решил выступить на лагерном вечере с чем-то исключительным и неповторимым. Он был уверен, никто не сможет дать ничего более замечательного, чем то, что задумал он. Целиком отдавшись этой идее, он с нетерпением ожидал блестящего успеха своей «Лесной симфонии».
Как медленно тянется время! А надо спешить: вот-вот раздастся звук лагерного гонга, призывающий к началу занятий. Время послеобеденного отдыха, от которого он добровольно отказался, быстро протекало. А ведь с каким трудом ему удалось выбраться из лагеря, чтобы побыть одному.
«Лишь бы скорее улетел этот орёл! Тогда я занесу в нотную тетрадку самые интересные песни, какие когда-либо были записаны…»
Такие мысли занимали Белобрысика, когда он, растянувшись на бережку горной речки, болтал ногой в её пенистом, стремительном потоке. Испытываемая им досада возрастала с каждым новым кругом, описываемым гордой царственной птицей.
Но вот, наконец, какая-то смелая синичка выпорхнула из леса и юркнула в листву того самого дерева, под которым лежал Белобрысик.
«Ци-ци-ци-ци-и-и-рюйт, цирют-ти-ти-ти-ци-фю-цифрю» — на своем непонятном языке вывела она первое колено своей песни и неожиданно умолкла.
Саша схватил нотную тетрадь, но теперь синица стала выводить отрывистые сложные трели, которые человеческому слуху трудно было разбить на отдельные музыкальные звуки и записать нотными знаками.
Сбитый с толку, Белобрысик приготовил карандаш и тетрадь и стал ждать, когда синица запоёт спокойнее и явственнее.
— Ты от меня не увильнёшь! — мысленно обращался он к ней.
— И, действительно, синица начала подсвистывать более отчётливо — она, по-видимому, чувствовала себя отлично в густой листве и стала бодрее свистать и щёлкать…
На пяти строках нотной тетрадки получилась следующая запись:
Но из этого количества нот разве можно составить песню, а тем более симфонию?
Синица вспорхнула, вольно и радостно взвилась в небесном просторе. Саша проводил её разочарованным взглядом, как бы говоря: «Значит, и ты не хочешь мне помочь!..»
Он ещё следил за полётом птички, как вдруг в небе что-то сверкнуло и начало стремительно опускаться на поляну, на том берегу речки. Белобрысик побежал и залез в росший у самой воды орешник. Из своего укрытия он увидел, как на противоположном берегу приземлился самолёт… Нет, это был вертолёт… Он узнал его по большому несущему винту, всё ещё продолжавшему вращаться над фюзеляжем, и по тому, что он был бескрылым.
«Откуда это он так сразу появился?»
Вертолёт напоминал большой шар. Нижняя его часть была из блестящего металла, а верхнюю составлял стеклянный колпак с тонкими металлическими планочками. Он стоял на колёсах, которые были до смешного высоки по сравнению с его коротким корпусом, напоминающим толстую запятую.
— Настоящий головастик! — рассмеялся Сашок.— Какой смешной летающий шар!
Между двумя высокими колёсами показался человек. Он незаметно вышел из вертолёта и теперь короткой лопаткой копал землю под аппаратом.
«Что он, свой вертолёт хочет в землю зарыть, что ли?» — удивился Белобрысик и от неудержимого любопытства ему захотелось перебраться на другую сторону речки. Она вся была усеяна большими камнями и представляла удобное для укрытия место.
«Такой следопыт, как я, ничего не упустит из поля зрения, если будет на том берегу. А там, наверное, можно будет увидеть много занимательных вещей», — раздумывал он. И в конце концов, конечно, не удержался. Он вошёл в воду, но сильное течение его подхватило и бросило о скалу. Однако Белобрысик не был из тех, кто легко теряет самообладание. Он не испугался и не отступил. Крепко ухватившись за выступ скалы, осторожно переступая ногами, он приподнял их к рукам и, согнувшись в баранку, одним прыжком, как гусеница-многоножка, описал в воздухе красивую дугу и выбросился на мелкое место на той стороне речки.
Нелегко ему было пробираться среди камней. Он присел от боли в ушибленном колене, но овладевшая им жажда приключений заставила его идти дальше. С высоко поднятой головой, как ящерица, он пополз на животе. Ничто не могло укрыться от его зоркого взгляда.
Человек под вертолётом продолжал рыть землю. Он был средних лет, сухопарый, высокий, в очках. По тому, как он орудовал своей лопаткой, было видно, что он существо изнеженное и не привык к такой грубой работе. Выкопав довольно глубокую ямку, он достал из вертолёта небольшой ярко-красный ящичек. Неловко повертев его в руках, как бы не желая с ним расставаться, он быстро опустил его в ямку и засыпал землёй. Кончил он свою работу тем, что извлёк из вертолёта большую каменную плиту и положил её на том месте, где зарыл ящичек.
Освободившись таким образом от своего груза, пилот всецело отдался охотничьей страсти. Он совсем по-мальчишески, бурно и порывисто, принялся гоняться за бабочками на цветущей поляне.
Белобрысик приподнялся на колени, чтобы лучше осмотреться, но в тот же миг в десятке шагов от себя заметил торчащую из травы островерхую меховую шапку. Он сразу же припал к земле. Сердце его так сильно колотилось, что готово было разорваться.
«А если и за моей спиной есть кто-нибудь?..»
Решив, что попал в засаду, он оцепенел, весь сжался и носом уткнулся в песок. Чёрные мысли, как чертенята, запрыгали в его мозгу.
«Да что же это я?..» — тотчас же одумался он. Лицо его загорелось от гневного стыда.
«Будь, что будет!» — решил он и бесстрашно поднялся во весь рост.
Пилот вертолёта продолжал бегать за бабочками, следуя за их криволинейным полётом. Его как пьяного бросало из стороны в сторону. Чтобы сохранить равновесие, он широко размахивал длинными руками.
«Что за летучая мышь!» — с трудом сдерживая смех, подумал Сашок. Меховая шапка пробиралась между тем вдоль кустарников по направлению к рощице у реки. Над травою выступала и мерно покачивалась широкая спина. Можно было подумать, что это бредёт медведь. Осторожность его являлась совершенно излишней, так как он весь выступал над травой.
«Должно быть, кто-нибудь из местных пастухов, — решил Сашок. — Испугался вертолёта!..»
Однако в его душу сразу же закралась тревога, всё новые и новые вопросы возникали перед ним.
«Что зарыл пилот? Почему так осторожно пробирается островерхая шапка? От кого он прячется? Не вышел ли и он из вертолёта? А пилот, охотясь для отвода глаз на насекомых, не ведет ли какую-то страшную условную игру?»
Чем больше он размышлял, тем больше возникало вопросов, тем путаннее становились мысли, тем очевиднее было, что ему одному всех этих вопросов не решить.
