— Старый Джантай — хороший человек. Русский пристав его жену взял. Самого крепко бил. Зачем? Джантай пристава убил, в горы ушел. Тридцать пять лет в горах живет. Теперь говорят: Джантай — плохой человек!
— Он — разбойник, — сказал Кондратий.
— Зачем за пристава заступайса? — яростно спросил Джанмурчи.
— Болван! — закричал взбешенный Кондратий и подбежал к проводнику.
Однако Будай схватил его поперек туловища и удержал.
Джанмурчи дружелюбно засмеялся:
— Теперь моя глупая голова понимает все. Командир не любит пристава. Джантай — тоже не любит. Джантай не знает, что пристава нету. Он сидит и боится.
— А зачем он стрелял в пограничников? — спросил Кондратий.
— Когда нападают, надо стрелять, — рассудительно ответил проводник. — А в кого Джантай не стрелял? В казаков стрелял, в купцов стрелял.
— Зачем ты все-таки пришел? — миролюбиво спросил Кондратий.
— Я хочу сказать тебе, чтобы ты поехал к Джантаю. Нам это по дороге. Поезжай, поговори, и Джантай больше не будет разбойником, когда узнает, что пристава больше нет.
— Что же он за девять лет не узнал?
Джанмурчи взволнованно встал с места.
— Нет, иншаллах! Он этого не знает. До Джантая при месяца пути. К Джантаю можно проехать только летом. Кругом него коровы, быки, лошади. Кого будет спрашивать?
Кондратий продолжал насмешливо улыбаться, и Джанмурчи вдруг неистово завопил на весь дом:
— Ты к нему человека посылал? Ты ему сказал?
Потом, сразу успокоившись, он презрительно протянул:
— Даже дороги никто не знает к Джантаю.
Он кивнул головой на Будая и продолжал:
— Пограничники дорогу к Джантаю искали. Туда ехали шагом, а назад, у кого коней не было, десять дней бежали впереди конных.
Потом он успокоился и, как бы извиняясь за свою выходку, тихо добавил:
— Джантай не знает, но его сын Алы, который сидит в тюрьме, он знает.
— Алы — мальчишка, — сказал Кондратий, — пока он у меня в руках, Джантай скорее сдастся. Я слышал, он его любит.
— Алы — не мальчишка. Алы — большого рода Арыков[8]. Арык-Аксуяк — белая кость — аристократ. Когда Джантай с вами воевал, Алы тоже воевал. Он джигит. Какой он мальчишка?
Проводник встал с места и торжественно заговорил?
— Арык был пастухом киргизских племен. Арык имел такое сердце, что ездил без дороги. Он имел такую голову, что запоминал и называл горы.
Будай и Оса скептически улыбались.
Джанмурчи продолжал:
— Ты поедешь туда, где нет дорог. Твой конь будет идти, где никогда не были люди. Возьми Алы. Он — арык. Он никогда не пил вина, не курил табаку. Он чует дорогу, как волк. На скаку он сбивает ворона пулей из ружья. Возьми Алы, и ты приедешь в долину его отца. Старый Джантай поверит тебе и придет на русскую пшеницу.
— Так ведь ты сам будешь у меня проводником, да еще, кроме тебя, несколько красноармейцев из разных районов — они такие же киргизы, как твой Алы, и дороги знают ничуть не хуже.
— Мои глаза никуда не годятся перед его глазами. Он знает все дороги. Кроме того, он знает все, что знают архар и волк.
— Хорошо, я подумаю.
— Почему тебе его не взять? — спросил Будай. — Лишний хороший проводник не повредит.
— Ты думаешь? — переспросил Кондратий. — А если он заведет в засаду?
— Нет, этого не может быть, — сказал Будай. — Скажи Алы, что ты едешь к нему в гости. И ты будешь в полной безопасности.
Кондратий секунду подумал, потом сел к столу и написал записку.
— Возьми это и отнесу на гауптвахту, — сказал он Джанмурчи и тут же прибавил: — А он не убежит?
— Куда побежит арык? — гордо сказал Джанмурчи. — Разве он заяц?!
— Ну, хорошо, ты мне надоел, — проворчал Кондратий, и Джанмурчи, почтительно поклонившись, взял записку и исчез за дверью.
— Уже день, нам пора, — сказал Кондратий.
Он задул оплывшую свечу, распахнул ставни и вышел из душной комнаты. Солнце ослепительным светом заливало деревья и двор. Оса с наслаждением вздохнул всей грудью. Черные, будто малеванные, тени тополей легли на тесовые крыши. Тополя лопотали серебряными листьями, радостный гам наполнял весь двор. Погрузка уже началась. Как всегда перед выступлением, Кондратий испытывал легкое радостное волнение. Он чувствовал себя, как охотник перед большой охотой. Но теперь в присутствии Будая он сдерживал радостную улыбку, Между ними не было сказано ни одного слова, но Кондратий чувствовал, что Будай всей душой рвется с ним. Поэтому он пожал его большую руку, которая от горя стала бессильной и дряблой, и сказал:
— Будь спокоен, я сделаю все, что смогу, и, может быть, верну Марианну!
Будай посмотрел на рослых пограничников, которые возились около лошадей, и взглянул в глаза своего Друга. Он увидел холодную, спокойную волю и с благодарностью пожал ему руку. Потом молча повернулся и понуро пошел из ворот. Кондратий бегло оглядел двор и хитро улыбнулся. Уже давно он распустил слух, что поедет с научной экспедицией на изыскания в горы. Весь город знал, что комический старик с протодьяконовскими кудрями поедет вместе с командиром полка. Почтенный академик уже гарцевал на лошади посреди двора.
Против ворот толпились на конях любопытные в пестрых халатах. Эго были люди Байзака. Кондратий приказал распахнуть ворота, и они могли смеяться сколько угодно.
Урус бабай[9] вносил беспорядок повсюду. Пограничники совсем не умели грузить. Тяжелые патроны и легкие халаты вьючили на одну лошадь. Уже сейчас ящики кривили вьюк набок. Тогда четыре человека стали стягивать веревкой вьюк и пропустили ее внизу вместо подпруги.
Зрители надсаживались со смеху. Завтра к вечеру на животе лошади будут раны. Многие слезли с лошадей, перешли через дорогу и уселись на корточки.
— Чего не понимаешь? — орал Саламатин, добродушно перемигиваясь с сидящими на земле зрителями. — Сказано: грузи через номер — и грузи!
Волосатый академик пробовал вмешаться, чтобы внести порядок, но его никто не слушал. Фотографические аппараты и тяжелые мешки с сухарями взвалили рядом и прикрутили так, что конь ржал от боли. Оса видел все и посмеивался.
— Я поеду вперед. Мне надо заехать домой. Потом я вас догоню, — недовольно заявил академик.
Оса благодушно отпустил его, и погрузка продолжалась. Через час со двора комендатуры вереницей тронулись всадники и вьючные лошади.
Контрабандисты радовались.
Этот человек и вполовину не был так страшен, как Будай. Конечно, он едет в горы искать камни, как и разные другие ездили.
Караван имел как раз такой вид. Длинные палки палаток торчали и мотались. Звон котелков, стук внутри тюков и какое-то дребезжание были слышны за целую улицу.
Ха-ха-ха! Действительно, они не собирались прятаться. Можно ли сделать засаду, грохоча и звеня на каждом шагу?
Пограничники хохотали. Дисциплины не было никакой. Шесть вьюков были заняты фокусными штучками бабая.
— Они собьют своих лошадей за неделю, — сказал один.
— Нет, — отвечал другой, давясь от смеха. — Они не смогут ехать целую неделю.
Потом они продолжали разговор между собой.
— Куда ты поедешь сейчас?
— Вперед, — отвечал толстый человек в очках. — Я буду говорить, что они едут отнимать лошадей. Юрты перекочуют и уйдут. Они не найдут ни одной лошади и ни одного человека.
Собеседник хихикнул и ответил:
— Эти будут негодны через неделю, а переменить будет нельзя. Нам придется ехать за ними в горы, чтобы привезти их домой. Они даже вернуться сами не смогут.
Беседовавшие сели на лошадей и шагом двинулись по улице. Они повезли Байзаку хорошие новости.
— Новый командир — дурак, — сказал один них. — У него хороший нос, но плохие зубы, потому что голова глупая.
Научная экспедиция, грохоча и звеня, по-дурацки растянулась на целый квартал. Она направилась в Покровку. Это видели все. Кондратий стоял у ворот и, смеясь, глядел вслед уезжавшим. Он не торопился. Они ехали так медленно, что он всегда мог их нагнать. Потом он повернул во двор. Он был исполнен радостной торопливой решимости. Игра была отчаянная.
Было уже позднее утро. На балконе его встретила Ольга. Она бережно держала маленький комочек белых кружев и бантов. Это была дочь Кондратия.
— На меня, на меня! — услышал он, подходя к балкону.
Ольга бледно улыбалась. После похищения Марианны у нее появилась целая прядь седых волос. — Уезжаешь, Кока? — грустно проговорила она.
Ее большие карие глаза, похожие на кошачьи, сузились, потускнели и стали обыкновенными, человеческими, а смуглое лицо — бледным.
— Я еду на большую охоту, — возбужденно сказал Кондратий.
— На меня, на меня! — повторяла девочка, протягивая крошечные ручки.
Кондратий засмеялся. Он оглянулся и увидел, что во дворе никого нет. Тогда он стал гримасничать, как это делают все отцы. Он прищелкивал языком, гудел, изображал жука, страшно таращил глаза, и девочка пищала от удовольствия. Суровое, острое, обожженное солнцем лицо бойца было теплым и мягким. Он бережно расцеловал нежные пальчики, обнял жену и озабоченно пошел в угол двора. Там стоял привязанный рыжий горбоносый конь с разбойничьей гривой и дикими глазами. Ольга подошла с ребенком к коню.
