Так соревновались мы в перетягивании несколько минут. Потом леса освободилась и я выбрал ее на всю длину.
Крючок держался на месте, но мяса на нем опять не было.
Ну нет, я не собирался кормить этих костяных пауков!
Еще раз наживив удочку, я забросил лесу по другую сторону скалы.
Долго ничего не дергало. Шнурок свободно ходил из стороны в сторону, подталкиваемый волнами.
Я сидел на камне, глядя то на море, сегодня чистое и четкое до самого горизонта, то на слабо дымящий костер. Один на острове! А ведь мне почти никогда не приходилось быть одному. Вечно я был кому-то нужен, что-то обязан. Вечно куда-то спешил. То нужно было сходить к приятелю, то отец посылал в магазин, то надо было написать письмо тетке, то уроки… Редко выдавались такие дни, когда я полностью принадлежал себе. И все равно придумывалось какое-нибудь дело. То шел на новый фильм, то возился с фотоаппаратом, читал книгу или сидел у телевизора. А тут — ничего! Никаких телевизоров, никаких книг. Небо, море и остров. Интересно, долго ли так можно прожить? Вот уже пять дней…
Пять или шесть?
Я вспомнил, что забыл делать зарубки на палочке-календаре. Стоп, надо подумать и сосчитать правильно.
Меня выбросило на берег утром. Это можно считать первым днем. Вечером я строил шалаш у источника. На второй день нашел на берегу парусину и матрац. Ночевал уже в палатке. На третий день я увидел катер и добыл огонь. Четвертый и пятый день шел дождь, я мастерил удочки. Сегодня — шестой.
Я вырезал шесть зарубок на палочке, на которую наматывал лесу. На всякий случай. Потом перенесу на свой главный календарь.
Шесть дней. Почти неделя. А казалось, что тянулся один огромный день с небольшими перерывами на сон. И за эти шесть дней я наелся по-настоящему только один раз — сегодня. Как много человеку нужно работать, возиться, придумывать, чтобы хорошенько поесть!
Почему никто не клюет на мою удочку? Может быть, рыбы вообще нет здесь, у берега?
Я вытянул лесу из воды. На ее конце болтался пустой крючок. Проклятые крабы!
Пришлось снова идти к костру за мидиями. Я взял на скалу сразу десяток раковин.
Рыбалка превратилась в комедию. Раз за разом я забрасывал шнурок в море и каждый раз, теперь уже не дергая, кто-то незаметно снимал наживку с крючка.
Скоро все мидии у меня кончились.
Хватит!
Я смотал леску и спустился к костру. Посидел некоторое время у огня, слушая плеск прибоя, съел еще несколько мидий и начал собираться домой. Нужно было перетащить к палатке угли, остатки досок, огневой инструмент и кусок веревки.
Вечер выдался теплый, вершина горы четко рисовалась на фоне неба. Я подумал, что ночью опять грянет дождь. Но солнце опускалось к горизонту такое же чистое, каким было днем. Вот оно село на край моря и от его красного круга до самого острова протянулась огненная дорога. И вдруг диск на глазах стал сплющиваться, расширяться, от его верхней части оторвался кусочек и полыхнул кроваво-красным огнем. Все шире и шире растекалась оставшаяся над горизонтом кромка и все тоньше она становилась. И вот уже только малиновый холмик над черным морем, расколотым огненной полосой. Оторвавшийся кусочек потемнел, остыл и превратился в темную тучку.
И все кончилось.
А потом на быстро темнеющем небе начали вспыхивать звезды — сначала бледные, они разгорались все ярче и начинали мерцать, будто ветром раздувало крохотные голубые угли.
Ветки, сложенные мною ночью у входа в палатку, подсохли. Костер потрескивал и горел почти без дыма. В палатке лежала полная майка жареных мидий. Не было липкой сырости. Я подтащил матрац ближе к выходу и улегся поудобнее.
Необыкновенно хорошо лежать так, глядеть на спокойный огонь и думать.
Шесть дней я устраивался на острове и вот, наконец, все нормально.
Тихо кругом. Над деревьями и кустами висят звезды. В палатке даже уютно.
…Интересно, кто первый из команды катера узнал, что меня смыло?
Они-то, наверное, представляют, что я сижу на каком-нибудь острове голый, продрогший, голодный, во все глаза смотрю на море и жду.
А мне не так уж и плохо.
Завтра, если будет хороший день, пойду за Левые Скалы. Надо осмотреть остров, а не крутиться день за днем на одном месте.
Я представил себе остров таким, каким видел его с горы — похожим на лодку. Значит, за Левыми Скалами находится правый борт лодки. Берег Правого Борта. Красиво звучит!
Там много больших камней и прибой сильнее, чем у меня, в Бухте Кормы. И там, наверное, навыбрасывало на берег много всякой всячины. Может быть, я найду багор. Для чего он мне может понадобиться, я не представлял. Но мне очень хотелось иметь багор. Длинная палка и на нее насажено раздвоенное острие. Один конец прямой, другой полукругло загнут. Хорошая штука! Такие багры я видел на пожарных щитах нашей станции и на катере. Загнутым концом можно вытащить бревно из воды. Прямым — разламывать ящики и раскалывать доски. Можно даже охотиться на большую рыбу.
…А если на катере подумали, что я утонул?
Я вообразил, как катер придет на станцию, и все в тот же день узнают, что меня уже нет на свете, будут жалеть отца, в школе мою фамилию вычеркнут из журнала и скоро все реже и реже будут вспоминать о Сашке Бараше. А потом и вовсе перестанут говорить обо мне… Отец успокоится и смирится с мыслью, что меня уже нет, как смирился он с мыслью, что нет мамы. А я буду жить здесь, питаться мидиями, ловить рыбу, пересиживать в палатке дожди, никому не нужный и всеми забытый.
Мне сделалось так нехорошо от этой мысли, что даже слезы выступили на глазах.
Приключение оборачивалось совсем другой стороной…
Нет! Не может быть, чтобы они так подумали! Найдут, обязательно найдут. Если не свои, то пограничники. Я слышал, что они иногда наведываются в этот район.
Костер!
Надо разжечь на вершине горы огромный костер, и чтобы от него получилось как можно больше дыма, и чтобы дымил он целыми днями.
Завтра же полезу на гору, соберу там все, что может гореть, и запалю. А еще лучше поджечь дерево, тот дуб с горизонтальным сучком. Сырая древесина будет гореть долго и дымно. Сгорит одно дерево, подожгу другое, третье… У меня будет постоянный сигнал.
Да, но не стану же я сидеть дни напролет на вершине и поддерживать огонь. Я там просто подохну с голоду. Надо будет заготовить большой запас мидий и поднять на гору. И жарить их там. И птичьи яйца может быть там найдутся…
Птичьи яйца.
Почему я раньше о них не подумал? Вот чего, наверное, полно на острове. Надо поискать гнезда. Кстати, какие птицы здесь водятся?
Я начал вспоминать, но перед глазами стояли только чайки с коричневыми крыльями, которые следили за мной на берегу.
Чайки гнездятся на скалах. Но в глубине острова нет высоких скал. А на береговых они не будут высиживать птенцов, там слишком сильный прибой, и во время штормов волны, наверное, достигают верхушек. Высокие скалы только у острого мыса, который похож на нос лодки. На Мысе Носа. Нет, звучит как-то не так… Носовой Мыс… Это еще хуже. Как же называется самая передняя, носовая часть лодки по-морскому? Ах, да, форштевень.
Значит, пусть носовая часть моего острова будет Мысом Форштевня. Завтра же туда и направлюсь.
Я подбросил в костер веток потолще и с этим заснул.
На этот раз утром даже росы не было. Трава стояла сухая, звонкая, а солнце, не успев подняться над горизонтом, уже пекло, как в полдень.
За спиной у меня висел узел из полиэтиленовой пленки, в котором лежали огневой инструмент, удочки, два десятка печеных мидий и бутылка из-под шампуня с водой. В руках — кирка из скобы и палка.
Я решил идти вдоль береговой линии. Но там было столько камней, что, добравшись до Левых Скал, я совершенно выбился из сил. Если так будет дальше, у меня от кед ничего не останется, когда доберусь до места.
Отдохнув, забрался на камень повыше и осмотрелся.
Справа чуть вздыхало море.
Слева чернел вал дурно пахнущих водорослей. Выше по берегу начиналась трава, а за ней — кусты. Я знал, что идти там еще труднее.
И тут я вспомнил, что видел позавчера. За вонючим валом, там, где водоросли уже подсохли, они покрывали камни волнистым серым ковром. Наверное, по ковру можно идти, как по асфальту.
Я нашел место, где вал пониже, и перебрался через него. Действительно, гнилая масса здесь спрессовалась, высохла и напоминала грязный картон, прикрывавший камни. В некоторых местах из него торчали засохшие рыбьи головы, палки и вездесущие куски грязного полиэтилена. Дальше на берегу лежали расщепленные стволы деревьев с обломками сучьев, на которых висела грязная масса серо-зеленой высохшей тины. Сколько бы ни смотрел я по сторонам, видел чаек только над скалами Форштевня. В той части берега, по которой я шел, их не было. Других птиц тоже.
