Виталий Коржиков - Коготь динозавра

Потом вдалеке появились горы, и над ними прямо по воздуху прозрачный наездник погнал лёгкого прозрачного конька. А на вершине сопки возник орёл и замахал крыльями.

Бата тряхнул головой и чуть замедлил ход.

— Куда мы заехали? — спросила Светка.

— К духам! — сказал Церендорж.

Людмила Ивановна строго взглянула на него: не слишком ли много разговоров о духах? Ведь ребёнок ещё и вправду подумает о них.

И, словно испугавшись сердитого взгляда, волны стали разбегаться, города схлынули, конь исчез.

Но горы, сияющие вдали снегами, и зелёные сопки придвинулись. Дорога стала ровней, и все разом заговорили.

— Голография! Просто голография! — крикнул Гена.

— Что это? — спросила Светка, и Вика тоже вопросительно посмотрела на него.

— Читать надо! Все газеты пишут!

А Коля с широко открытыми глазами подумал вслух:

— Будто пустыня вспоминает…

— Что? — спросила вдруг Вика.

— Как она была морем! — сказал Коля и обрадовался, как чётко это у него получилось.

— Поэт! — сказала Светка.

А Людмила Ивановна, вздохнув, заметила:

— Чудеса, да и только! Полно чудес! — И засмеялась: — Не хватает совсем немногого.

Церендорж улыбнулся:

— Пионерской рапоты?

Людмила Ивановна взмахнула руками: и как это он всё знает!

— Можно устроить! — сказал Церендорж.

— Где? Здесь?!

— А что? — сказал Церендорж и спросил у Баты: — Сделаем?

Тот пожал плечами: «Как хотите!»

Церендорж потёр ладони и, плутовато поглядывая по сторонам, что-то прошептал. Бата тем временем приблизился к сопке, над которой вертелся орёл, объехал её, и под колёсами оказалась настоящая дорога.

На сопке, подражая движениям орла, глядя из-под руки, закружился мальчишка. Впереди над дорогой возник красный транспарант со словами: «Добро пожаловать!»

А дальше, как остановившееся видение, раскинулся палаточной городок. Заколыхались шатры, забелели тонкошёрстные юрты, появились цветные домики, и в небе на штоке мачты заполоскался красный флаг.

Людмила Ивановна протёрла очки, близоруко прищурилась и посмотрела на Церендоржа. А Церендорж рассмеялся от всей души. Это было волшебство, к которому он действительно имел самое прямое отношение!

Едва экспедиция въехала под голубую арку, как возле юрты вспыхнули золотом трубы, и в десять румяных щёк грянул туш. На выложенной из камушков линейке выстроилась пионерская дружина. Перед глазами Людмилы Ивановны так и заиграли три полосы: сверху блестела черная полоска ёжиков и косичек, посередине хрустела дорожка белых рубашек, а по ней бежал алый огонёк пионерских галстуков.

Очень похожий на Бату молодой человек со значком мастера спорта скомандовал:

— Лагерь, смирно! — и побежал к машине.

На какой-то миг Людмила Ивановна опешила, но вдруг, прищурив глаза, весело повернулась к ребятам:

— Делегация, на выход! — и ладно спрыгнула на землю. Подбородок вверх, руки по бёдрам, носки врозь. В таком случае она не сплоховала бы ни перед какими джиннами!

В полминуты делегация выстроилась в одну шеренгу. Щурилась в улыбке Вика — она снова была в родной стихии! Грудь вперёд — стоял Коля. Правда, Генка всё ещё прилизывал ладонью золотистый чубчик, а Светка поправляла захваченный на всякий случай барабан…

Начальник лагеря, вскинув в приветствии руку, отрывисто, как Бата, рапортовал, что пионеры гобийского лагеря построены для встречи с советскими друзьями. Людмила Ивановна отсалютовала и произнесла горячую — на всю Гоби! — речь, вручила барабан лучшему барабанщику лагеря, и на месте недавних видений среди юрт и палаток заплескалось, зашумело озерко смуглых лиц, улыбок, галстуков. Замелькали открытки, значки, марки.

Начальник лагеря, улучив минуту, бросился к смущённому Бате, обнял и, похлопывая по тельняшке, стал за что-то укорять, выговаривать и качать головой.

Скулы у обоих горели от жары, одинаковые глаза одинаково смотрели друг на друга. Казалось, Бата ругает Бату!

— Пионерский дарга ругает младшего брата, — пояснил Церендорж. — Как не стыдно! Целый год не бил дома! Псё рапота и рапота!

Но через минуту старший брат спохватился и воскликнул:

— Большая программа!

— Э, нет! Большая некогда! — возразил Церендорж. — Дорога большая! Но немного можно.

— Сначала обед… — начал пионерский дарга.

— Какой обед? — всплеснула руками Людмила Ивановна.

— Сколько можно есть? — сказала Светка. Они только-только отдышались от завтрака.

— Тогда, — вздохнул начальник лагеря, — сначала лагерь, потом концерт, потом кумыс.

Василий Григорьевич ходил среди юрт, смотрел, как аккуратно застелены койки, как опрятно белеют столы, как много на них книг. Впору было действительно поверить, что это работа джиннов…

Иногда он останавливался у края сопки полюбоваться волнистыми гобийскими далями.

И, как это ни странно, ему казалось, что за ним всё время кто-то, усмехаясь, подсматривает.

Он озирался по сторонам, но все вокруг занимались своим делом: Людмила Ивановна обходила линейку, Вике и Светке новые подружки показывали свои вышивки на гутулах, мальчишки с упоением натягивали монгольские луки.

Только однажды, когда он стоял у фонтана, рядом вроде бы промелькнуло знакомое лнцо. Но он отмахнулся от этой мысли: знакомые в Гоби? Чушь!

Между тем горн протрубил сбор, и две девочки, кланяясь, пригласили гостей в огромную голубую юрту.

По стенам её в клубах пыли летели расписные кони, мчались верблюдицы, а за спинами юных всадников, как алые крылья, трепетали концы пионерских галстуков…

В прохладной полутьме кругом сидели ребята. Будто поплавки, нетерпеливо поднимались и опускались их головы.

И только в самом центре свободная скамейка ждала гостей.

Ребята шумели, подталкивали друг друга, кого-то высматривали, и Церендорж сказал:

— Спорят, кто начнёт программу.

Но вот в круг вошли девочка и мальчик и, взявшись за руки, стали читать стихи про Монголию и Советский Союз. Им громко зааплодировали. Церендорж начал переводить, но Светка сказала:

— Зачем? Всё понятно!

— Ну и хорошо! — улыбнулся он и зааплодировал ещё сильней.

Потом все хлопали быстрым акробатам.

За ними — нарядным танцорам с луками.

И вдруг, расставив руки, как снижающаяся птица, на сцену выбежал невысокий лобастый мальчишка. Он сделал круг, хлопнул себя ладонью в грудь, и зрители восторженно закричали.

Начальник лагеря объявил:

— Выступает Калыртэн.

Мальчишка лукаво посмотрел в сторону делегации, подмигнул. Василий Григорьевич привстал со скамьи. Он готов был дать голову на отсечение, что это лицо ему знакомо. Конечно, знакомо.

Он подтолкнул Церендоржа, но тот прошептал: «Тс-с-с!» — и, сложив на животе пальцы, притих в предвкушении удовольствия.

Калыртэн произнёс два каких-то слова — в юрте примолкли — и вдруг зарычал так, что члены делегации переглянулись, а в зале раздался визг восторга.

Он сделал шаг, махнул несуществующим хвостом. И всем стало ясно, что на прогулку вышел некто сильный и грозный.

Калыртэн разыгрывал басню о том, как грубый тиран обижает в округе всех, кто попадёт под руку — и больших и малых. Перед ним заискивают, его боятся, его умоляют. И вдруг кто-то маленький, скорее всего зайчишка, смелостью и умом одерживает над ним победу.

Руки мальчика то извивались и льстиво плыли навстречу властелину, то он превращался в волка — нет, скорее в тираннозавра! — и угрожающе заносил лапу, чтобы раздавить, смять, уничтожить!

И когда Калыртэн, уже маленький храбрец, вытер о шкуру поверженного врага ноги, вывернул её наизнанку и отшвырнул в сторону, ликованию ребят не было предела. Поделом врагу!

Это было необыкновенно! Перед глазами прошло, промелькнуло столько лиц, столько зверей. Целая драма! И всё это был один маленький Калыртэн!

Зрители требовали артиста на сцену. Василии Григорьевич твердил:

— Замечательно! Настоящий артист!

— И всё понятно… — сказала Светка.

— Та! Артист! — закивал Церендорж.

— У него, наверное, и родители артисты, — предположил Коля.

— Нет. У него нет родных. Папа бил шофёр — погиб. Случилась беда… Мама умерла. А вырастили его доприе люди и народная власть… Талант!

Василий Григорьевич и сам рос без отца и без матери. И его тоже вырастили добрые люди и народная власть. И может быть, ещё поэтому он хотел сказать маленькому артисту что-нибудь очень хорошее, но вдруг заметил, что Калыртэн лукаво смотрит в его сторону.

— Сейчас пудет сцена: «Калыртэн летит со слёта», — сказал Церендорж.

Теперь Василий Григорьевич вспомнил.