Хагрид умолк, видимо, мысль, пришедшая ему в голову, была слишком ужасной, чтобы её выговорить. Гарри шёл пообок от Хагрида, чувствуя боль и жжение в лице и в ногах, там, куда в последние полчаса ударяли самые разные заклятия. Он ощущал непонятную отрешённость, как будто от этой боли страдал кто-то другой, шагающий с ним рядом. По-настоящему реальным и неотвратимым было лишь страшное стеснение в его груди…
Как во сне, продвигались они с Хагридом через невнятно бормочущую толпу и наконец добрались до самого её края, туда, где онемевшие от горя ученики и преподаватели оставили немного свободного места.
Гарри услышал, как Хагрид застонал от боли и потрясения, но не остановился; он медленно шёл вперёд, пока не достиг тела Дамблдора и не опустился перед ним на землю.
В то самое мгновение, как спало наложенное на него Дамблдором парализующее заклинание, Гарри понял: надежды нет, заклинание перестало действовать лишь потому, что умер тот, кто его наслал. И всё же он не готов был к тому, чтобы увидеть, как величайший волшебник, какого он знал, лежит на земле изломанный, с раскинутыми руками…
Глаза Дамблдора были закрыты, и, если бы не странные углы, под которыми отходили от тела руки и ноги, он мог показаться спящим. Гарри протянул руку, поправил съехавшие с крючковатого носа очки-половинки, стёр рукавом вытекшую изо рта струйку крови. Потом вгляделся в старое, мудрое лицо, пытаясь до конца осознать огромную, непостижимую истину: никогда больше Дамблдор не заговорит с ним, никогда не сможет прийти ему на помощь…
В толпе за спиной Гарри негромко переговаривались люди. Прошло долгое время, прежде чем он заметил, что упирается коленями во что-то жёсткое, и опустил на них взгляд.
Медальон, который им удалось похитить так много часов назад, выпал из кармана Дамблдора. По-видимому, от удара о землю он раскрылся. И хотя потрясение, ужас и печаль, охватившие Гарри, уже не могли стать сильнее, он, едва подняв медальон с земли, подумал: что-то не так…
Он повертел медальон в руках. Медальон был совсем не таким большим, как тот, который Гарри видел в Омуте памяти, поверхность его была гладкой, знак Слизерина, змеевидная «S», на нём отсутствовал. Более того, он не содержал в себе ничего, кроме сложенного клочка пергамента, плотно втиснутого туда, где полагалось находиться портрету.
Машинально, почти не думая о том, что делает, Гарри вытащил пергамент, развернул его и при свете множества волшебных палочек, уже засветившихся за его спиной, прочитал:
Тёмному Лорду.
Я знаю, что умру задолго до того, как ты прочитаешь это, но хочу, чтобы ты знал – это я раскрыл твою тайну. Я похитил настоящий крестраж и намереваюсь уничтожить его, как только смогу. Я смотрю в лицо смерти с надеждой, что когда ты встретишь того, кто сравним с тобою по силе, ты уже снова обратишься в простого смертного.
Р. А. Б.
Что может означать это послание, Гарри не знал, да и не хотел знать. Важно было только одно: это не крестраж. Дамблдор понапрасну отдал все свои силы, выпив ужасное зелье. Гарри смял пергамент в руке, и в глазах его вскипели жгучие слёзы, и в тот же миг за спиной его завыл Клык.
– Пошли, Гарри…
– Нет.
– Не надо тебе здесь оставаться, Гарри… пошли, пошли…
– Нет.
Он не хотел покидать Дамблдора, не хотел никуда уходить. Лежащая на его плече рука Хагрида подрагивала. Потом и ещё один голос произнёс:
– Гарри, пойдём.
Чья-то маленькая и тёплая ладонь взяла его за руку и потянула вверх. Гарри подчинился ей почти бездумно. И только когда пробирался сквозь толпу, ничего не видя вокруг, вдруг понял по веявшему в воздухе аромату цветов, что это Джинни ведёт его назад, в замок. Чьи-то неузнаваемые голоса звучали в его ушах, рыдания, крики и причитания разрывали ночь, но Гарри и Джинни всё шли и шли, пока не поднялись по ступенькам в вестибюль. Краем глаза Гарри видел, что все всматриваются в него, удивлённо перешёптываются, и рубины Гриффиндора, точно капли крови, поблёскивают на полу, по которому они шли вдвоём, направляясь к мраморной лестнице.
– Пойдём в больничное крыло, – сказала Джинни.
– Я не ранен, – ответил Гарри.
– Это приказ МакГонагалл, – сказала Джинни. – Все уже там, Рон, Гермиона, Люпин, все…
В груди Гарри вновь шевельнулся страх – он и забыл об оставленных им позади распростёртых по полу неподвижных телах.
– Кто ещё погиб, Джинни?
– Из наших – никто, не бойся.
– Но Чёрная Метка… Малфой сказал, что переступил через труп…
– Он переступил через Билла, но с ним всё хорошо, Билл жив.
Однако что-то в её голосе заставило Гарри понять – случилась беда.
– Ты уверена?
– Конечно, уверена… Он… немного изуродован, вот и всё. На него напал Сивый. Мадам Помфри говорит, что он… он уже не будет выглядеть, как прежде… – Голос Джинни чуть дрогнул. – Мы просто не знаем, какими могут быть последствия, всё-таки Сивый – оборотень, хоть он в эту ночь и не преображался.
– А другие… там были ещё тела…
– Невилл лежит в палате, мадам Помфри считает, что он поправится полностью, ну ещё профессору Флитвику досталось, но он тоже чувствует себя неплохо, слабость в ногах, вот и всё. Он всё требует, чтобы его отпустили посмотреть, как там его когтевранцы. А вот один из Пожирателей смерти убит, попал под смертоносное заклятие, которые расшвыривал повсюду тот огромный блондин. Гарри, если бы не твой «Феликс», думаю, нас всех перебили бы, а так всё, похоже, летело мимо…
Они уже добрались до больничного крыла, Гарри, пинком распахнув дверь, увидел на койке у входа спящего Невилла. Рон, Гермиона, Полумна, Тонкс и Люпин стояли у другой койки, в дальнем конце палаты. Услышав скрип двери, все они обернулись. Гермиона подлетела к Гарри, обняла его, Люпин с встревоженным видом шагнул ему навстречу.
– С тобой всё в порядке, Гарри?
– Да, всё… Как Билл?
Никто ему не ответил. Гарри глянул поверх плеча Гермионы и увидел на подушке Билла неузнаваемое лицо, рассечённое и разодранное так страшно, что оно казалось гротескной маской. Мадам Помфри наносила на раны какую-то остро пахнущую зелёную мазь. Гарри вспомнил, с какой лёгкостью Снегг залечивал раны, причинённые Малфою заклинанием Сектумсемпра.
– Разве нельзя исцелить Билла какими-нибудь чарами? – спросил он у волшебницы.
– Чары тут не помогут, – ответила мадам Помфри. – Я перепробовала всё, что знаю, но от укусов оборотня лекарства не существует.
– Но его же искусали не при полной луне, – сказал Рон, смотревший в лицо брата с таким выражением, как будто надеялся, что раны затянутся от одного его взгляда. – Сивый не преобразился, так что Билл не станет… настоящим…
И он неуверенно взглянул на Люпина.
– Нет, думаю, настоящим оборотнем Билл не станет, – сказал Люпин, – но отсюда не следует, что в кровь его не попала никакая зараза. Это зачарованные раны. Они вряд ли исцелятся полностью, и… и в Билле будет, возможно, проступать временами нечто волчье.
– Дамблдору наверняка известно, как можно помочь, – сказал Рон. – Где он? Билл сражался с этим маньяком по его приказу, Дамблдор в долгу перед ним, не может же он оставить его в таком состоянии…
– Рон… Дамблдор мёртв, – произнесла Джинни.
– Нет! – взгляд Люпина переметнулся с Джинни на Гарри, словно в надежде, что Гарри опровергнет её слова, однако тот промолчал, и Люпин рухнул на стоящий у койки Билла стул и спрятал лицо в ладонях. Никогда ещё Гарри не видел, чтобы Люпин терял власть над собой, ему казалось, что он нечаянно вторгся во что-то очень личное, почти непристойное, и Гарри отвернулся и встретился глазами с Роном, подтвердив взглядом, что Джинни сказала правду.
– Как он умер? – прошептала Тонкс. – Что случилось?
– Его убил Снегг, – ответил Гарри. – Я был там и всё видел. Мы прилетели на Астрономическую башню, потому что Метка висела именно над ней… Дамблдору было плохо, он очень ослаб, но, думаю, понял, что это ловушка, едва услышав, как кто-то бежит к нам по лестнице. Он обездвижил меня, я ничего не мог сделать, на мне была мантия-невидимка… и тут из двери выскочил Малфой и обезоружил его…
Гермиона закрыла ладонями рот, Рон застонал, у Полумны задрожали губы.
– Потом появились Пожиратели смерти… а за ними Снегг… и Снегг убил его. Авада Кедавра… – Говорить дальше Гарри не смог.
Мадам Помфри залилась слезами. Никто не обратил на неё никакого внимания, только Джинни вдруг прошептала:
– Чш-ш! Слушайте!
Мадам Помфри, глотая слёзы, прижала пальцы к губам, глаза её расширились. Где-то в темноте запел феникс – такого пения Гарри не слышал ни разу: потрясающей красоты горестный плач. И Гарри почувствовал, как чувствовал, слушая феникса прежде, что музыка эта звучит у него внутри, не снаружи, то было его собственное горе, волшебным образом превратившееся в песню, которая отдавалась эхом, разносилась над просторами замка, лилась в его окна.
