– Сынок, что это там такое?
Тот посмотрел вверх и ответил:
– Памятник, мамаша.
– Кому?
– Тем, кто в море погиб.
Дарья Андреевна подумала немного и с надеждой спросила:
– Всем?
– Ну как, всем? – Моряк внимательно посмотрел на нее. – Тем, кто в море погиб, я же сказал.
– И тем, которые нонешней зимой утонули?
– На «Маломе», что ли?
– На ней, на ней, сынок, – заторопилась Дарья Андреевна.
– Им тоже, само собой.
– А как пройти туда?
Моряк с головы до ног оглядел ее и сказал:
– Не доберетесь вы туда, мамаша, дорога очень крутая.
– Доберусь, ты только скажи как, – уверенно сказала Дарья Андреевна, нетерпеливо поглядывая на него. Моряк объяснил ей, как пройти к памятнику, и виновато сказал:
– Я бы проводил вас, да времени нет. Вы бы попросили кого-нибудь, чтобы помогли вам.
– Сама доберусь, сынок, иди, иди, спасибо тебе.
И Дарья Андреевна пошла к памятнику. Сначала дорога шла ровная, твердая – и вдруг уперлась в крутой откос с едва заметными ступеньками-выемками на склоне. Видно, не так уж много народу ходило сюда. Дарья Андреевна поискала глазами, нельзя ли как-нибудь еще пройти туда, но никакой другой дороги как будто больше не было. И она полезла по этим ненадежным ступенькам, цепляясь руками за высохшую траву. И наконец дрожащими ногами ступила на чистые каменные плиты, пошла к памятнику, помутившимися от усталости глазами стала разглядывать его. И, едва успев окинуть взглядом грубо вытесанные из камня фигуры, – их было три, а не две, как показалось ей снизу, – она увидела фамилии, высеченные на боковых плитах. Опустившись на подножие памятника, она стала читать их. И чуть качнулась вперед, прочитав: «Харабаров Г. Г.». И следующую за ней: «Харабаров Н. Г.». Она прочла еще раз и, поняв наконец, что это фамилии ее сыновей, хотела встать, чтобы подойти поближе, но ноги не удержали ее, она упала на колени и, не пытаясь больше подняться, так и проползла несколько шагов, отделявших ее от стены, и припала трясущейся головой к ее холодной каменной тверди...
Опомнилась она от того, что чьи-то сильные руки бережно подхватили ее и оторвали от земли.
– Встань, мать, простудишься, – сказал чей-то негромкий гулкий голос. Она подняла голову и сквозь мутную пелену, застилавшую глаза, очень близко увидела большое небритое лицо и внимательный жалеющий взгляд незнакомца. Он отвел ее к памятнику, постелил на камень свою куртку, резко пахнущую морем, и усадил Дарью Андреевну.
– Спасибо, сынок, – прошептала Дарья Андреевна.
Незнакомец промолчал, внимательно разглядывая ее, потом кивнул на стену с фамилиями:
– Сын?
– Двое...
– Двое? – Незнакомец сдвинул брови и, не спуская с нее глаз, немного растерянно сказал: – Значит, Харабаровы, раз двое...
Дарья Андреевна ахнула.
– Да ты аль знал их, сынок?
– Как не знать, вместе плавали три года назад...
– Господи... – Дарья Андреевна заплакала и невольно склонилась к широкому плечу незнакомца, но тут же вскинула голову и стала разглядывать его лицо, приговаривая: – Да как же это, сынок? И вправду знал, а? Да как же это? Как зовут-то тебя?
– Виктором, а фамилия Кротов.
– Витя, сыночек... – всхлипывала Дарья Андреевна. – Да как же утонули они? Как не убереглись-то?
– Да так уж... – помрачнел Виктор. – Тут, мать, как в лотерее – кому повезет, кому нет.
А Дарья Андреевна все всхлипывала и держалась рукой за плечо Виктора, словно боялась, что этот неожиданный человек, знавший ее сыновей, вдруг исчезнет куда-то.
– А как же ты здесь оказалась, мать? – спросил Виктор.
Дарья Андреевна, успокаиваясь, рассказала ему, откуда приехала, где остановилась, как зовут ее, и когда Виктор спросил, долго ли она собирается быть тут, робко взглянула на него:
– Насовсем хотела бы, если дозволят.
– Ну, как это не позволят? – Виктор даже удивился. – Не бойся, все сделаем, поможем... В «богадельне» хочешь остаться?
– В какой «богадельне»? – испугалась Дарья Андреевна, и Виктор смутился:
– Да это так, с языка сорвалось. Мы так наше общежитие называем...
– Так, конечно, хотела бы...
– Сделаем, мать, – уверенно сказал Виктор. – Я ведь тоже там живу, на четвертом этаже, восемьдесят первая комната. Если нужно что будет – в любое время приходи, за всякой помощью.
– Вот спасибо, сынок, а то ведь я ничего не знаю здесь, как да что... Витя, сыночек, – тронула она его за руку, – расскажи ты мне о них, о Гене и Коле.
– Ну, что о них рассказывать... – запнулся Виктор. – Сыновья у тебя были – дай бог каждому... Рыбаки настоящие, работать умели – любо-дорого смотреть было. И товарищи надежные, с такими хоть куда, не подведут... Знаешь что, мать? А это ничего, что я тебя так называю?
– Называй, называй, они тоже меня так звали... А у тебя-то мать есть?
– Нету, детдомовский я... Давай-ка помянем их, а?
Виктор вытащил из карманов бутылку водки, стакан, луковицу, несколько сухих серебристо-коричневых корюшек. Виновато взглянув на Дарью Андреевну, он объяснил:
– Сюда ведь многие как на могилку приходят, корешей поминают... дружков то есть. Я тоже после каждого рейса первым делом сюда иду, хороший кореш у меня был, Сеня Ромоданов, вон, – кивнул он на стену, – во втором ряду его фамилия. Земляки мы с ним, с Тамбовщины, сколько лет вместе кантовались. Тоже не повезло ему, смыло штормом четыре года назад, на моих глазах прямо... Был вот – и нету, – горестно качнул головой Виктор, плеснул чуть-чуть, на донышко, и протянул стакан Дарье Андреевне: – Выпей, мать, помяни сынов своих и Сеню, друга моего...
– Выпью, сынок, – дрогнула голосом Дарья Андреевна, – за них как не выпить, царствие им небесное...
И Дарья Андреевна выпила горькую водку, тихо роняя слезы, зажевала корюшкой.
– Эх, жизнь! – крякнул Виктор, с размаху налил себе полный стакан и, не морщясь, выпил, захрустел луковицей.
Сидели молча, смотрели на каменные плиты, иссеченные прямыми бронзовыми строчками фамилий. Потом внизу, близко где-то раздались голоса, и взобрались на холм, отдуваясь, два молодых, модно одетых парня в темных очках, с фотоаппаратами и плащами-болоньями через плечо. Виктор недружелюбно скосил глаза в их сторону, проворчал:
– Принесла нелегкая...
Двое, разговаривающие уверенными громкими голосами, сфотографировали памятник, плиты с надписями, потом один из них изогнулся у подножия, оперся о памятник рукой, а другой стал наводить на него аппарат. И тут Виктор встал и решительно направился ко второму, негромко сказал:
– А ну-ка, убери свою щелкалку.
– Это еще почему? – Тот удивленно повернул к нему большие черные стекла очков.
– Потому... Здесь вам не цирк.
– А что здесь? – со спокойной иронией спросил тот, что стоял у памятника, и снял очки.
– А ну, мотайте отсюда... – тихо, с едва сдерживаемой яростью сказал Виктор, шагнул к парню с фотоаппаратом, и тот попятился, сказал товарищу:
– Пойдем, Стас, это псих какой-то...
Ушли, враждебно оглядываясь, бормоча под нос ругательства. Виктор снова сел рядом с Дарьей Андреевной, молча склонился, невесело глядя себе под ноги. Молчала и Дарья Андреевна, смотрела на плиты, принялась зачем-то считать фамилии – их оказалось семьдесят девять. Три плиты были исписаны полностью, четвертая на две трети сияла белой каменной чистотой.
Дарье Андреевне стало не по себе, она посмотрела на Виктора, страшась за него. А тот, встретив ее взгляд, обеспокоенно спросил:
– Устала, мать? Может, пойдем?
– Идем, сынок.
Даже с помощью Виктора спуститься с холма оказалось не так-то просто. Дарья Андреевна, оскальзываясь, почти скатилась вниз, спросила с невольной укоризной:
– Чего ж дорогу-то к такому месту не сделали?
– Денег не хватило. Памятник-то на наши средства, собранные всем городом, строили. Все хотим как-нибудь сами ступеньки сделать, да руки не доходят.
Он бережно повел Дарью Андреевну в общежитие, причудливо прозванное «богадельней». Называлось оно так потому, что плата за жилье была смехотворно низкая – какие-то копейки в сутки, – а можно было и месяцами жить беспошлинно – контора запомнит, запишет, вычтет потом из заработка. И уже к вечеру пронесся по общежитию слух, что приехала мать Харабаровых, утонувших зимой на «Маломе», и будет, видно, ходить и искать тех, кто знал ее сыновей. Таких оказалось не так уж и мало, и как-то само собой решено было между ними, что говорить о Генке и Кольке только хорошее. И в тот же день многие увидели Дарью Андреевну, осмотрели, единогласно решено было – старушка добрая, тихая, одним словом – «правильная», и если кто обидит ее хоть ненароком – тому плохо будет.
И Дарья Андреевна вместе с Виктором, прочно взявшим ее под свою опеку, пошла по этажам. Указали ей комнаты, в которых жили ее сыновья, – их оказалось шесть, – и наплакалась и нарыдалась она вволю, слабыми руками ощупывая кровати, столы, тумбочки, которых касались руки ее сыновей. И слушала, что говорили ей... Рассказы эти были очень похожи один на другой – да и что особенного могли рассказать ей рыбаки? Как работали ее сыновья, как мерзли и мокли, как уставали, что ели и пили... Но Дарья Андреевна слушала каждый рассказ как бы заново, словно и не говорили ей только что почти то же самое. И хоть и догадывалась она, что не обо всем рассказывают ей, но молчала, сама почти ни о чем не спрашивала.
