Алексей Югов - Черный дракон

— Из сопливых ершей уха хорошая, из ершей уха хорошая!

Он обманулся в своих ожиданиях. Его противник, сознавая, насколько прозвище, придуманное им, язвительнее и острее, оставался

невозмутимым. Он только бросил голубятнику надменный вызов:

— А ну, голубиная мамка, попробуй-ка, сойди сюда, если не боишься!

На крыше голубятни, высовываясь над головой Крапивина, лежал махальный шест. Его можно было легко достать с порога. Не успел Ершов отскочить, как шест, сдернутый с крыши, оказался вдруг в руках голубятника и тот уж норовил достать им Ершова. Однако отличавшийся большой ловкостью и смекалкой Ершов не отстранился даже, а просто-напросто ухватился за привязанную к шесту тряпку и потянул ее книзу.

Крапивин меньше всего ожидал столь коварного движения с его стороны. Он чуть-чуть не свалился с крыши и едва успел удержаться за косяк. Но шест он так и не выпустил.

Молча, багровея от натуги, они тянула шест: один вверх, другой вниз. Но Ершову не за что было удержаться. Тогда он сильно рванул тряпку и отодрал ее напрочь. Вася Крапивин чуть было не опрокинулся внутрь голубятни вместе с шестом.

— Отдай! Тебе говорят, отдай! — закричал он, увидев тряпку в руках противника.

— Ничего, — отозвался насмешливо Ершов.— В крайнем случае ты ведь и своим пионерским галстуком гонять не постесняешься.

— А еще вожатый звена! Эх, ты! — сказал Вася, воспользовавшись неудачной фразой Ершова, чтобы пристыдить его. — К чему ты такие глупости говоришь? Сам так не любишь, когда тебя ребята за галстук хватают! А что, у нас не одинаковые галстуки, что ли?.. Мой, наверное, хуже твоего?! Эх ты, вожатый!

Он достиг своей цели: Ершову стало стыдно, хотя он и старался скрыть это.

— Уж ты бы молчал, — раздраженно возразил он. — Тебе ли о галстуке говорить, когда тебе и в отряде-то не место: ты за голубей все отдашь... На, бери свой «вымпел», — он швырнул тряпку на землю и. небрежно посвистывая, стал удаляться.

Но перед тем как завернуть за угол, он обернулся и крикнул:

— Все равно, Крапивин, недолго твоим голубям здесь быть! Вот помяни мое слово!

Два дня Ершов не был в школе из-за ангины. И никогда еще время не тянулось для него столь томительно. А уж за этот промежуток ему дважды звонила по телефону Маруся Чугунова: справлялась, скоро ли он появится в школе.

— Да я-то рвусь, а мать, вот, кажется, еще собирается меня законсервировать, — отвечал он.

— Ну приходи, приходи. Ох, какие новости у нас в школе!

— Какие?

— А вот не скажу. Авось, поправишься поскорее. А то подумаешь: «Я сегодня инвалид, у меня живот болит, больно мне ворочаться, в класс идти не хочется!»

— Ну, брось, Чугунова! Я не из таких.

— Да я пошутила. Правда, приходи скорее. Новости у нас какие! — опять повторила она.

— Ну вот какая! — уж начинал сердиться он.— «Новости, новости», а сама ни с места! Говори, что ли.

И, вероятно, Маруся еще немного помучала бы его да и сказала, но в это время в трубке послышались какие-то невнятные голоса, затем слова Маруси «Сейчас я кончаю», сказанные кому-то в сторону и с оттенком раздражения, а потом Ершов услыхал:

— Ну прощай! Я по автоматическому говорю, из аптеки. Ладно уж, придешь и все узнаешь.

И она повесила трубку.

— Вот чудачка! — проворчал Ершов, отходя от телефона. — Какие там у нее особенные новости могут быть?

Он томился в нетерпении. Наконец, благодаря содействию отца ему удалось вырваться из дому к середине дня — на сбор отряда.

Поспешно сбросив пальто, Ершов выбежал из вестибюля на школьный двор, где уже собрались ребята.

Оглядевшись, он, и не спрашивая ни у кого, догадался, о какой новости говорила ему по телефону Маруся Чугунова.

Золотистоволосая коренастая комсомолка, стриженая, в майке, с широким алым галстуком и в ковровой яркой тюбетейке стояла на усыпанной песком площадке, окруженная ребятами.

Она заводила игру. В руках у нее был большой мяч, раза в два больше чем волейбольный.

Казалось, ей никак, несмотря ни на какие ее усилия, не удается избавиться от мяча. Как бы далеко она его ни забрасывала, он через короткое время обязательно возвращался к ней, словно притянутый незримой резиной.

Вот как будто бы вокруг мяча завязалась, наконец, в стороне горячая схватка. Ребята отхлынули все туда, но вдруг упругий шар, прыгающий по кончикам напряженно вытянутых пальцев, внезапно ныряет, подобно поплавку удочки зазевавшегося рыболова, затем вновь выныривает где-нибудь далеко и уж не в тех руках, которые его схватили, и в конце концов опять возвращается к вожатой.

Да, это была новая вожатая, как поспешили сообщить Ершову ребята, не участвовавшие в игре.

Звали ее Лена. А фамилия ее была совсем необычайная, звонкая: Дзендзелло.

Ершов, стоя в сторонке, пристально и хмуро всматривался в движения новой вожатой.

И вдруг какое-то странное чувство внезапно и непонятно почему возникшей уверенности, что теперь все должно пойти по-иному, а не так, как при старом вожатом Волкове, вызвало у него улыбку.

— Так... — пробормотал он про себя. — Так... Лена Дзендзелло... Ну что ж... Sehr gut! — заключил он свои размышления любимым восклицанием Миши Бутылкина.

Ершов позвонил. Ему открыла Маруся. Видно было, что она была удивлена и обрадовалась Ершову. Про него вообще говорили в школе, что он даже разговаривать с девочками не любит — разве уж по необходимости! — и ни у одной еще из девочек своего звена не бывал на дому.

Не входя в коридор, Ершов приветствовал Марусю пионерским салютом. Она ответила ему, смутилась. Оба не знали, с чего начинать разговор.

— Ну проходи же в комнату, чего ж ты?.. Снимай пальто... — сказала, наконец, Маруся.

Ершов стал раздеваться. Маруся ждала, приоткрыв дверь в столовую, чтобы осветить коридор.

Проходя в комнату вслед за Марусей, Ершов задержался на мгновение и, пользуясь полутьмой коридора, ладонью поправил волосы: почему-то было неловко расческой.

Вдруг Маруся поспешно бросилась к простенку за ее столиком.

— Подожди, не ходи сюда! — крикнула она Ершову, пытаясь снять со стены чей-то портрет, приколотый кнопками.

Но он уже стоял возле стола.

— Ну ладно! — сказала она, оставляя свои попытки. — Только, чтобы никому больше не говорить! Это пускай сюрприз будет. Мы это в нашей лаборатории повесим.

— А кто это? — спросил, рассмеявшись, Ершов и тотчас же догадался.

— А! — сказал он. — Знаю: это самая твоя Мария Кюри!

Маруся молча кивнула головой и стала вкалывать обратно вынутые только что кнопки.

Ершов рассматривал портрет.

— Да-а... какая она... — медленно проговорил он.

— Вот... — покраснев, сказала Маруся и отошла в сторону, чтобы не мешать ему любоваться портретом.

— Купила? — спросил он.

Маруся отрицательно покачала головой и улыбнулась.

Ершов пожал плечами.

— Лена... — объяснила, наконец, Маруся.

— Лена? — спросил Ершов. — Да когда же это она успела? Вы разве с ней говорили об этом?..

— Говорили. Не об этом, а про химию вообще... и что мы хотим свою маленькую лабораторию устроить, только что негде...

— А ведь знаешь, Чугунова, действительно негде, — угрюмо сказал Ершов. — Васька никак не хочет... Я уж с ним...

Он остановился, увидев, как переменилось вдруг лицо Маруси Чугуновой.

— Слушай! — с выражением какой-то отчаянной решимости почти вскричал он. — Я так думаю: раз Васька Крапивин так по-свински поступает с нами, можем и мы с ним не церемониться!

Маруся молчала.

Он стал объяснять ей:

— Думаю, надо попробовать через ваше домоуправление: у нас в конце концов научный кружок... как-никак полезное дело — борьба за знания... а он черт знает чем занимается: с шестом по крышам лазит... я думаю, они могут пойти нам навстречу.

Маруся перебила его холодным, почти враждебным тоном.

— Нет, нет, этого нельзя делать! — заявила она. — И потом: почему «по-свински», когда на то его законное право: не хочет отдавать свою голубятню, и все!

— Ну тогда уж я не знаю, что... — растерянно пробормотал Ершов.

— А я знаю, — рванувшись к столу, произнесла Маруся и, уж не заботясь больше о целости краев портрета, стала торопливо снимать его со стены.

— Чугунова, ну зачем ты это?! Ну, зачем?!.. — вскричал Ершов.— Ну если васькину голубятню нельзя, так ведь еще что-нибудь придумаем. Ведь ты послушай, мы даже с домоуправлением-то и не говорили... Ну?!

Кнопки сыпались на пол...

В просторной полуподвальной комнате домоуправления несмотря на солнечный день горело электричество. Было очень накурено, хотя курил один управдом. Над его столом стояли полосы и кольца дыма. Изредка чей-нибудь легкий кашель вызывал в них долго незатихавшее колыхание.