— Я не брал, — всхлипнул Гук.
— Но ты же знал, где они лежали? — наседал Магнум.
— Знал…
— И после этого утверждаешь, что не брал? Знал и не взял?!
— Не взял. Они не мои…
— Кто же берёт свои? Свои хранят, берут чужие! Позвать полицию?
— Не надо! — ещё больше испугался Гук.
— Что, сам вернешь? — подступил к нему и Пальчик.
— Клянусь, я к ним и не прикасался!
— Может, ты видел, как кто-нибудь заходил в фургон, когда тут никого не было? — прищурился Магнум.
— Честное слово! Кроме вас, никого, — наивно ответил Гук.
— М-меня?! — поперхнулся Магнум. — Во-о-он из моего цирка! — проревел он.
— А как же мои деньги? — оторопел Пальчик.
— Все сюда! — рявкнул хозяин. — Глядите все! Раз такое дело — плевать, — я отдаю свои сто монет!
— Сто две, — снова поспешно вставил Пальчик.
— Сто, — опять подчеркнул Магнум. — Две — мне, за благородство! Я отдаю свои сто монет, — зычно повторил он, — нашему несчастному маленькому артисту, которого обокрал этот преступный тип, — и грозно указал на Гука.
Тот бросился прочь из шатра.
— Подозревать — меня? — бушевал Магнум, отсчитывая деньги. — Вот вам доказательство моей честности! Разве свои я бы отдал? То есть разве чужие я бы вернул? — спохватился он. — Пусть даже будут сто две монеты, — щедро заявил он, ссыпая их в чулок, — пусть я разорюсь, но для настоящего таланта мне ничего не жаль!
С тех пор Пальчик стал хранить свой драгоценный чулок в сейфе у Магнума, а Гук насовсем исчез из цирка. И когда Толстый и Тощий укорили Пальчика за то, что его слуга вновь стал несчастным бездомным, он пренебрежительно сказал:
— А чего ж тогда он удрал? — И сам себе ответил: — Совесть замучила.
— Зато тебя не мучает, — буркнул толстяк.
Клоуны не верили, что Гук мог кого-то обокрасть. А убежал он, конечно, от обиды. Да тем более грозили полицией. Полицейские, те поверят любой напраслине, чтоб погреть руки.
Но Пальчику теперь было всё равно. Деньги появились вновь, они в надёжном месте. А из-за какого-то Гука чего волноваться?..
В этот раз Пальчик сам был зрителем.
Дневное представление в цирке отменили, потому что город готовился к торжественной встрече посла могущественного Двадцать седьмого, по-нашему, Тридевятого, государства — генерала Пафа. Парадный кортеж должен был проследовать в пять часов пополудни от вокзала до замка Правителя города на Центральной площади. Пальчику заранее предоставили место на украшенном ковром балконе того самого кафе, где он обычно лакомился мороженым.
И вот забили барабаны, затрубили трубы, загремели литавры!.. По улице с криком побежали мальчишки. Возбуждённые зрители ещё теснее запрудили тротуары, зеваки на балконах привстали и вытянули шеи, а из дымовых труб, торчащих над черепичными крышами, с любопытством высунулись чумазые трубочисты.
— Дорогу! Дорогу! — зычно кричали глашатаи. — Дорогу высокочтимому послу Двадцать седьмого государства — генералу Пафу.
Послышалось рычание мотоциклов и цокот копыт — в конце улицы показался всадник на белом коне. По бокам посла, тормозя ногами о мостовую, медленно ехали на мотоциклах рослые стражники в касках с кистями. Посол был остроносый и длинный, как два составленных вместе бильярдных кия. Узкую грудь перехлёстывали чёрные скрипучие ремни. Он улыбался и раскланивался.
За ним, сдержанно урча, двигались большие крытые грузовики.
— Смотрите! Смотрите! — кричали в толпе. — Он везёт богатые дары!.. Восемь машин! Нет, десять машин!.. Смотрите!
А затем, когда следом вдруг показалось ещё и стадо могучих оленей с раскидистыми рогами, все умолкли от изумления. Плечистые егеря с трудом удерживали за шёлковые верёвки фыркающих, мотающих головами лесных исполинов, и звонкие колокольчики, повешенные у них на шеях, наполняли улицу прекрасным перезвоном.
Генерал Паф лихо гарцевал на белом коне, черпал из сумки у седла серебряные монетки и искристой россыпью бросал их в толпу. Это был загримированный под генерала ловкий молодой актёр. А сам посол, старик-ревматик, ехал на мягких, удобных подушках в машине с зашторенными окнами по пустынной соседней улице.
О подмене знал разве что только Правитель города. В то самое время он стоял у заднего входа в замок, куда и должна была подрулить машина. Он готовился незаметно провести посла в здание, а затем уж выскочить на ступеньки парадного входа, застеленные ковром, и торжественно встретить «посла» — актёра.
Так вот, всадник швырял монеты, люди давились, охрана сдерживала напор. Пальчик случайно увидел бывшего слугу: оборванный Гук, проскользнув между ног зевак, кинулся было за упавшей монеткой. Но к ней мгновенно протянулась длинная загребущая пятерня охранника. Он сгрёб монетку в кулак, а другим замахнулся на мальчишку.
И тут неожиданно для всех, и для себя тоже, на его кулаке вдруг оказался Пальчик, спрыгнувший с балкона на помощь Гуку! Полицейский остановил свою руку, выпучив глаза на свалившегося откуда-то сверху коротышку, и Гук успел улизнуть обратно в толпу. Пальчик перескочил на шлем охранника, а оттуда — раз, два, три… — побежал прямо по шляпам зевак, высматривая Гука внизу.
Они столкнулись друг с другом, когда Гук, наконец, выбрался из толпы, а Пальчик спрыгнул с последней шляпы.
— Держи, — бывший слуга поднял пуговицу, внезапно отскочившую от пиджачка «лилипута».
— Спасибо…
— Нет, тебе спасибо. Выручил!
— Чепуха, — Пальчик не заметил, что пуговица у него отскочила потому, что он сразу вырос на несколько сантиметров.
— А ты подрос, — приглядывался Гук к своему спасителю.
— Шутишь, — отмахнулся тот. — Где ты пропадал?
— Везде, — вздохнул бродяжка.
— Слушай, — Пальчик схватил его за рукав и потащил за собой. — У меня, когда я сидел на балконе, возникла гениальная мысль! Ты только представь себе такой цирковой номер: мы будем бродягами, а Толстый и Тощий — полицейскими. Они будут гоняться за нами по арене — масса трюков, — все со смеху лопнут!
— Так ты только из-за этого спрыгнул? — потускнел Гук.
— Ну да! — воскликнул Пальчик. — А-а, вон ты о чём… Какая тебе разница, если тебя всё равно спасли? — И пожал плечами.
Интересно, что после этих слов он не вырос и, главное, не укоротился. Очевидно, для судьбы важны не намерения, а поступки.
— Правда, — рассмеялся Гук. — Хотя мне было бы приятней, если б ты меня спас без всяких задних мыслей, — важничая, произнёс он поучительным тоном, точно взрослый.
— Кончай ты! Если б охранник двинул тебя кулачищем по башке, у тебя вообще бы не было никаких мыслей: ни задних, ни передних.
— Это верно, — озадаченно почесал затылок Гук. — Ты вот говоришь про цирк… А я ведь совсем ничего не умею.
— Ерунда! Я тебя научу. А Магнума не бойся. Пригрожу, что уйду навсегда из цирка, враз возьмёт тебя ко мне в пару.
— Но я же вор. — Гук усмехнулся.
— Брось… Если б это ты взял сотню монет, ты бы не ползал сегодня по земле за какой-то паршивой монеткой. Извини и не сердись, я уже и забыл про всё. Мало ли кто мог взять деньги?.. Я знаю теперь одно, что только не ты, не Тощий, не Толстый. Уж скорее сам Магнум! — выпалил он.
И опять подрос.
— Ты растёшь прямо на глазах, — опять удивился Гук.
— Ладно, — хмыкнул Пальчик, приняв его слова попросту как похвалу. — Бежим, скоро представление, надо ещё подготовиться.
И они побежали, свернув в боковой переулок.
Пробегая мимо дощатого киоска, с крест-накрест заколоченным окном и дверью с цифрой «7», Пальчик помедлил, странно посмотрел на неё, пытаясь что-то вспомнить, и нагнал Гука.
— Ты чего?
— Ничего… Показалось, — на бегу ответил Пальчик. Тук-тук-тук!.. — стучали его башмаки. Так-так-так!.. — гремели деревянные сандалии Гука по булыжнику.
Когда они заявились в передвижной домик хозяина цирка, Магнум, не обратив на Гука внимания, вдруг выкатил «буркалы» на Пальчика:
— Ты что? Ты почему? А?..
Тот решил, что это относится к приятелю:
— Я его привёл, он будет со мной выступать.
— Я не его, я тебя спрашиваю. — Хозяин схватился за голову и стал сжимать её, будто мяч. — При чём тут он!
— А я вам и говорю, что он ни при чём, — бубнил Пальчик. — Не мог он украсть.
— А кто мог? — Тут только Магнум узнал Гука и машинально покосился в зеркало на своё жуликоватое лицо.
— Только не он. — У Пальчика сами по себе оторвались, с треском выстрелив в хозяина, две пуговицы, а пиджачок лопнул в плечах.
— Опять? — вскричал Магнум.
И чем больше убеждал хозяина Пальчик, что Гук не виновен, что он за него ручается, что его надо обязательно взять обратно в цирк, — тем больше он рос, пока не достиг макушкой чуть ли не колен Магнума.
