Таким образом, Рамон узнал, что, когда ему удавалось побороть напряжение мышц, тогда не только было легче стоять, но и мысли приобретали какую-то особую легкость. Они текли спокойно. Сознание Рамона как бы раздваивалось: он мог невозмутимо созерцать словно со стороны и публику и себя, но вместе с тем не переставал ощущать свое «я» и реагировать на окружающее. Именно в такие минуты его сходство с восковой куклой становилось просто поразительным.
Сначала Рамону удавалось приводить себя в такое состояние огромным усилием воли. Потом все легче и легче, и наконец это происходило само собой, как только он занимал свое место у дверей музея.
Бывало, какой-нибудь пьяный посетитель или озорной мальчишка принимался махать рукой перед глазами Рамона, дуть ему в лицо или дразнить. Напрасно! Рамона это даже забавляло — он оставался таким же неподвижным, как восковая кукла, которая стояла по другую сторону двери.
Глава седьмая
НАЕДИНЕ С ДРУГОМ
Все чаще и настойчивее раздавался звонок в маленькой гарлемской квартире Рамона Монтеро. Один за другим наведывались молодые и пожилые люди, мужчины и женщины, черные и белые и даже соотечественники-мексиканцы. Все почтительны, приветливы, со вкусом одеты. Все обворожительно улыбались и остроумно шутили. Гости справлялись о здоровье мистера и миссис Монтеро, о маленьком Рамоне, рассказывали веселые истории, угощали конфетами и сигарами, показывали фокусы и заразительно смеялись…
И лишь тогда, когда твердо убеждались в полном расположении к ним хозяев дома, в задушевной беседе, подкрепляя свои доводы цифрами, аккуратно выведенными на листках блокнотов страховых обществ и торговых фирм, доказывали мистеру и миссис Монтеро, что если они приобретут в рассрочку на пять лет недорогую обстановку для новой квартиры, холодильник, радиоприемник, кухонную и столовую посуду и будут не очень расточительны в еде и одежде, то им еще останется несколько долларов для того, чтобы застраховать свою жизнь, здоровье, и даже на кино и комиксы.
— Вы подумайте, — говорил им торговый агент, — через какие-нибудь пять лет все эти вещи будут вашими, вашей собственностью! Вы сможете их продать, подарить, сломать… Ну как, согласны?
Доводы были неотразимы, но супруги Монтеро в смятении смотрели друг на друга и не могли ни на что решиться. Им никогда в жизни не приходилось покупать сразу столько вещей. Просто страшно было тратить так много денег. Но агенты были настойчивы. Они знали: рано или поздно Рамон Монтеро подпишет контракт. Их беспокоило другое — с кем он подпишет контракт?
В конце концов победу одержал агент с благообразным лицом, похожий на протестантского пастора.
— Вот что, — сказал он, — вы, конечно, понимаете: я работаю на процентах. Пять процентов я получаю от фирмы. Пять! — Он растопырил веером пальцы левой руки, и супруги Монтеро уставились на эти пальцы с напряженным вниманием, — Теперь обратите внимание… — Правой рукой он загнул два пальца, не переставая смотреть в упор на Рамона. — Из этих пяти процентов два… я отдаю вам!
Он хлопнул ладонью по столу и затараторил:
— Два процента — это шестьдесят долларов! Вы получаете мебель, холодильник, радиоприемник, посуду, сервиз и еще бумажник, в котором находятся шестьдесят новеньких долларов! И не взаймы, нет! В подарок. Безвозмездно. На всю жизнь. Я даже от вас расписки не возьму. Вы мне просто нравитесь, и я вам делаю подарок — шестьдесят долларов! Ну, что скажете?
Рамон согласился. Господи, да разве можно было не согласиться? Это же просто замечательно! И не страшно. Тем более теперь, когда он обеспечен работой надолго. Да и деньги — эти шестьдесят долларов — все равно как с неба свалились.
— Только я вас очень прошу… — Агент как-то сразу превратился в озабоченного, усталого старика, глаза его погасли, и лицо потемнело, как алый детский шарик, из которого выпустили изрядную порцию воздуха. — Я вас очень попрошу… Никому не говорите о том, что я поделился с вами комиссионными. У нас, агентов, это не принято. Что поделаешь… Три процента меньше пяти, но лучше, чем ничего…
Заперев за ним дверь, Долорес закружилась в веселом танце.
— А щеки-то он румянит, сегодня я разглядела, — засмеялась она. — Ну, наконец-то мы выберемся из Гарлема. Наконец, наконец, наконец!
— Опять ты за свое… — Но теперь уже Рамон не сердился, как прежде, когда жена об этом заговаривала.
— Ты же знаешь, я не из-за себя. — Долорес прильнула к Рамону, — Из-за Рамонсито. Я уже больше не знаю, как отвечать на его вопросы: «Мама, а мы негры?». А негры плохие?» Скоро ему идти в школу, а в какую? В негритянскую? В белую?
Новая квартира была ничуть не лучше прежней. Зато это был уже «белый» район…
Совершенно неожиданно оказалось, что у Рамона стало одним членом семьи больше. Это была восковая кукла, которая его изображала. Она требовала к себе постоянного внимания и заботы. Нужно было следить за каждой складкой ее одежды, осторожно сметать с нее пыль, причесывать. Но главное — кукла требовала к себе более бережливого и даже нежного отношения, чем любой из остальных членов семьи. Она была весьма хрупким созданием и могла рассыпаться на куски от неосторожного с ней обращения. Ее восковое лицо было причиной постоянных забот и волнений: то к нему прилипала пыль, то выветривались и тускнели краски, то чрезмерная нью-йоркская жара грозила растопить воск…
Но, нужно отдать справедливость, кукла честно заслуживала не только заботу, но и искреннюю любовь Рамона. Разве не она вызывала восхищение публики своим поразительным сходством с ним? Разве не ей был обязан Рамон лучезарным чувством уверенности в завтрашнем дне, всем, что у него было, — квартирой, обстановкой, всем, всем?..
Да и разве не с ней, с куклой, сливался Рамон в единое целое, когда, застыв неподвижно у дверей музея, долгими часами думал о Долорес, о себе и о далекой родине, которую никогда не знал, но куда они обязательно уедут, как только накопят денег. И еще он думал о том, как маленький Рамонсито будет там учиться, На адвоката. Или на инженера… Адвокатом быть, конечно, лучше, но уж очень много нужно иметь денег, чтобы завести свою контору. Но, в конце концов, стать инженером — тоже неплохо. Жалованье хорошее; а потом инженер всегда может что-нибудь изобрести и стать компаньоном своего хозяина. Почему бы нет? Рамонсито ведь очень смышленый парень.
А Долорес?.. Она просто ревновала Рамона и долго не могла поверить, что ее соперница — всего-навсего кукла. Рамон, ее Рамон, всегда веселый, ласковый и общительный, вдруг превратился в замкнутого, неразговорчивого человека. Даже с сыном, которого безумно любил, он почти перестал играть. Зато уж очень внимательно следил за своей внешностью: подолгу смотрелся в зеркало, тщательно брился, массировал лицо…
Со дня на день она откладывала разговор с мужем. Первый в жизни серьезный разговор.
Но объяснение между супругами так и не состоялось. На маленькую семью Монтеро неожиданно обрушилась беда. Настоящая, непоправимая… У Рамонсито заболело горло. Через два дня он посинел и стал задыхаться. Срочно вызвали врача. Тот осмотрел мальчика и отозвал Рамона в сторону.
— Плохо, очень плохо, — сказал он, постукивая очками по ладони. — Надо было меня раньше вызвать. А теперь… Теперь вам придется подготовить жену.
— Неужели его надо отправить в больницу? — не понял Рамон.
Доктор уставился в пустой угол комнаты, потом решительно покачал головой и сказал твердо:
— Я думаю, что это уже не поможет.
…Все было, как прежде. Как всегда, кружились карусели, гремели поезда на крутых склонах «русских гор», монотонно кричали продавцы кукурузных хлопьев, и хрипло надрывались зазывалы балаганов. Как всегда, в тот день Рамон раньше всех пришел на работу, достал из кармана большую связку ключей и открыл двери музея. И, как всегда, на него дохнуло волной пахнувшего клеем прохладного воздуха.
Закрыв за собой дверь, он поднялся по широкой мраморной лестнице и прошел мимо своего воскового двойника. Кукла была аккуратно накрыта прозрачным целлофановым чехлом.
Уборка музея, как обычно, заняла ровно сорок минут. Рамон не забыл зажечь огонь в костре Джордано Бруно, включил поток «крови», стекающий из отрубленной головы, которую держал за волосы палач, и поворотом выключателя «оживил» клубок змей на голове Медузы Горгоны. Потом вернулся на лестничную площадку, достал из стенного шкафчика одежду и, как всегда, будто в тот день ничего не случилось, переоделся в живописный костюм мексиканского наездника. С привычной осторожностью снял чехол с куклы и вытащил из ее кармана гребешок, зеркальце и мягкую щетку. Сначала он осторожно почистил ей лицо и затем, глядя на себя в зеркальце, причесался сам и привел в порядок мертвые волосы восковой куклы. Потом достал из кармана две черные муаровые ленты. Одну из них он прикрепил к своему рукаву, другую — к рукаву куклы. Несколько мгновений он стоял неподвижно перед куклой и неожиданно произнес хрипло, срывающимся голосом:
