Папа Крошки идеально подходил на роль Важного Виновника.
Папа Крошки устремился к туалетам. У выхода его поджидала Маргаритка.
— Очень вовремя, — сказала она. — Всё готово.
— Что? — задохнулся папа Крошки.
— Кажется, случилось нечто жуткое, — сказала Маргаритка — И всё еще продолжается.
И пошла прочь. Папа Крошки за ней.
И тут он увидел, что из-под двери туалета течет вода.
Он вбежал в уборную, захлопнул за собой дверь и сразу же пожалел об этом.
Читатель, я не буду описывать состояние нижних туалетов Виллы Политико. Скажу только, что в коробочке у Маргаритки было две дюжины утиных яиц, все как одно тухлые. Теперь все две дюжины лежали на полу, разбитые. И кто-то, возможно Маргаритка (хотя этого нельзя доказать), засунул две пары футбольных гетр в горловину унитаза и восемь раз спустил воду.
С минуту папа Крошки стоял по колено в воде, и в глазах у него мутилось. Потом он увидел в углу швабру, ведро и пару резиновых перчаток. К ручке швабры был привязан ярлык с надписью от руки: ВОСПОЛЬЗУЙСЯ МНОЙ.
Папа Крошки побагровел от ярости. Потом побелел от ужаса. Потом запер дверь, надел перчатки и принялся за работу. Пока он работал, его могучий интеллект бился над сложной проблемой.
Если он сделает то, что требует Маргаритка, и станет задавать вопросы о Великой, это кончится неприятностями.
Если он не сделает того, что требует Маргаритка, это кончится еще большими неприятностями. Но неужели Маргаритку он боится больше, чем Великую?
Да. По всему выходило, что больше…
Папа Крошки пытался увидеть Выход. Но не мог.
Поэтому он просто вычерпывал воду. И вычерпывал воду. И вычерпывал воду…
Примерно через час уборная сияла и благоухала сиренью. Папа Крошки снял резиновые перчатки и поправил белый галстук-бабочку. Брюки у него промокли до колен. Ничего, никто не заметит… Он отпер дверь, прошмыгнул мимо очереди нетерпеливых людей, стоявших на одной ноге, и отправился на поиски доньи Примы. Та уже ушла.
— Донья оставила вам записку, — сказал слуга и вручил папе Крошки клочок бумаги.
— А, — сказал папа Крошки.
ВЫ УЖАСНЫЙ, УЖАСНЫЙ ПАРТНЕР. ВАМ НЕЛЬЗЯ ВЕРИТЬ, — гласила записка. — НАДЕЮСЬ НИКОГДА БОЛЬШЕ ВАС НЕ УВИДЕТЬ.
— Кхе-кхе, — сказал слуга.
— Что?
— С вас капает на ковер, и, если ваше превосходительство позволит заметить, есть запашок-с.
— Ах да, — сказал папа Крошки. — Мне известны соответствующие факты. Я как раз собирался уходить.
Бал был в самом разгаре. Хлюпая туфлями, папа Крошки прошествовал к выходу, и кто-то маленький, в коричневом котелке, прощально помахал ему рукой.
«Межличностные отношения в семейном коллективе в данный момент оставляют возможность коренного улучшения», — подумал папа Крошки.
Гррррррр.
* * *
История на балу его, конечно, подкосила, но на другое утро, сделав дыхательные упражнения и несколько раз прополоскав свои лучшие брюки, папа Крошки снова был как огурчик. В деловом костюме, под руку с синьорой Флорой Торатораторой он приготовился вырезать первый кусок дерна на строительстве плотины Большая Тина. Папа Крошки очень любил вырезать первый кусок дерна. Это всегда напоминало ему, что скоро здесь будет сплошной бетон. А бесполезную хрустальную речонку в бесполезной лощине, поросшей бесполезными полевыми цветами, перегородит красивая серая бетонная плотина, и на ее месте образуется красивый серый застойный водоем.
Папа Крошки вонзил в землю лопату, вывернул дернину и вручил ее чиновнику. Потом поднялся на помост. В это время служащий наполнял хрустальный кувшин водой из речки. Из толпы зрителей вынырнула маленькая фигурка и сказала:
— Ну-ка, я вам помогу.
— Да не трудитесь, — сказал служащий.
Но маленькая фигурка силой отобрала у него кувшин, шустро вскарабкалась на помост и с маху поставила кувшин на стол. Служащему показалось, как будто она провела рукой над кувшином, и вода в кувшине как будто сделалась немного зеленоватой.
Но как такое могло случиться?
Впрочем, это была не его забота…
Папа Крошки откашлялся.
— Длинная будет речь? — спросил маленький Денис Доллар, стоявший с братом, сестрой и Каззой Симпатико.
— Короче, чем он думает, — сказала Маргаритка.
— И ни в коем случае не пейте эту воду, — сказала Примула.
Папа Крошки заговорил. Он говорил о мудрости Хунты, о потребности в чистой воде, о мудрости Хунты, о полезности долины, о мудрости Хунты, о лени крестьян, чьи участки сейчас затопит водохранилище, и о мудрости Хунты. Он сказал бы гораздо больше, но внизу, рядом с Эль Генералиссимо, что-то было не так, что-то ему мешало. Мешали два лица, располагавшиеся на уровне блестящего кожаного ремня Министра. Лица, одно чуть выше, другое чуть ниже, принадлежали его дочери Маргаритке и его дочери Примуле. Дочери за ним наблюдали. Не улыбались. Не хмурились. Просто смотрели холодным взглядом, пронизывающим папу насквозь.
Ой.
Папе Крошки вдруг захотелось поскорее закончить речь и убраться куда-нибудь подальше. Он протянул руку к большому хрустальному кувшину.
— Дамы и господа! — воскликнул он. — Я пью за с здоровье плотины Большая Тина и, надеюсь, вы ко мне присоединитесь!
Он принялся разливать воду по стаканам. Слуги разносили их в толпе. Зрители высоко подняли свои стаканы. Папа Крошки увидел, что Примула и Маргаритка тоже высоко подняли свои стаканы, приятно сверкнувшие под жарким нянягуанским солнцем. Папе показалось, что сверкают они как-то… зеленовато. «Не имеет значения», — подумал папа. Он поднес стакан к губам и осушил его одним эффектным глотком. Все в толпе последовали его примеру.
Нет. Читатель, это преувеличение. Все, кроме двух человек. Когда папа Крошки поставил свой стакан на стол и чистым белым платком промокнул губы, он увидел, что обе его дочери не опустили свои стаканы. Они по-прежнему держали их высоко над головами. А потом перевернули, и вода прозрачными зеленоватыми струями пролилась на землю.
Папа Крошки нахмурился. «Что происходит?» — подумал он. Вдруг он почувствовал себя нехорошо.
И почти сразу же — еще хуже. Не просто хуже. Его затошнило.
Потом стошнило, прямо на туфли. И сквозь собственное кряхтение он услыхал звуки, которые навели его на мысль, что всех остальных в толпе тоже тошнит. Всех, кроме Примулы и Маргаритки.
Одним словом, всех, кто выпил воды.
«Беда», — подумал папа Крошки. Он выпрямился. И увидел, что Примула торжественно пожимает Маргаритке руку.
Папа Крошки очень, очень рассердился. Гадкие дети, и он обойдется с ними Соответственно. Хороший выговор от такого важного человека, как он, быстро приведет их в чувство. О да! Он им покажет! С грозным видом он зашагал к дочерям, но на полпути кто-то преградил ему дорогу. Синьора Флора Тораторатора. Лицо у нее было зеленое, а модное платье облеплено симпатичными морковными кубиками. Глаза метали искры.
— Отравитель! — пискнула она слабым голосом.
— Что? — сказал папа Крошки.
— Вы напоили меня отравленной водой! — пискнула синьора. — Довольно!
Она повернулась и оскорбленно ушла, лавируя между отвратительными лужицами.
Папа Крошки тупо смотрел на маленьких нянь с лицами его дочерей. Он хотел заговорить, но у него ничего не получилось.
— Где Великая? — спросила Маргаритка.
— Вам не позволено знать.
— Колись, — сказала Примула.
— Примула! — с подавленным смешком одернула сестру Маргаритка. — Бедный папа!
— Отравительница! — прохрипел папа Крошки.
— Порошок «Опля» не вызывает последствий, — сообщила Примула.
— Это ты так думаешь, — сказал папа, окончательно выйдя из себя и пытаясь поймать взгляд ближайшей Няни.
— Не мы ведь министры Уборных и Чистой Воды, — напомнила ему Маргаритка.
— Не мы, а ты, — подтвердила Примула. — И что тебя закупорило?
Наконец папа Крошки поймал взгляд ближайшей Няни. Он побледнел и тут же отвел глаза. Понятно было, что все жалобы непременно достигнут ушей Великой.
— В отношении моей ответственности за происшествия такого рода, — начал он, — я э-э…
— Сам виноват, — сказала Примула.
— А теперь извини, нам надо присматривать за детьми, — сказала Маргаритка. — Звякни нам, когда узнаешь, где живет Великая. Мы будем у Эль Симпатико.
— Или у Эль Генералиссимо.
— Или у сеньора Доллара…
Папа Крошки поежился. Что, если узнает Великая?
— Ладно, — сказал он и пошел искать клочок незапакощенной травы, чтобы обтереть туфли.
* * *
На следующее утро Маргаритка поговорила с Питом Фраером по телефону:
— Слушай. Я хочу, чтобы ты немножко ограбил дом Эль Генералиссимо.
— Черт, какое облегчение! — сказал Пит Фраер. — От этой работы с детьми ум за разум заходит. Кажется, год уже не делал хорошего скока. У него что, медали, латы позолоченные…
