Царь еще более насупился.
— Нельзя мне... Тетка требует... Кормиться ей трудно.
Типка хотел еще что-то сказать, но помешали. Подошел пьяный тряпичник Младенец.
— Ребятки! — всхлипывал он. — Разве я человек? Я христопродавец!
Младенец, покачиваясь, хотел в чем-то покаяться, но Царь, взяв его за рукав, отвел к подъезду, уговаривая:
— Иди проспись, дядя Младенец. А то еще в участок заберут.
Избавившись от Младенца, Царь снова вернулся к Фроське. Она стала решительно возражать против его отъезда. Если и поступать в услужение, то лучше где-нибудь поближе, в самом Питере и неподалеку от Скобского дворца, — так считала она.
И вдруг, увидав вышедшего из чайной «Огонек» механика Максимова, Фроська взяла Царя за руку и приказала:
— Пошли!
— К-куда? — спросил Царь, подчиняясь требованию Фроськи.
Ни слова больше не говоря, Фроська подвела Царя к Максимову. Это был человек, которого Фроська знала как справедливого и честного и очень уважала. Он тоже всегда говорил всем правду, не лукавя и не стесняясь.
— Здрасте, дяденька! — вежливо обратилась Фроська, глядя ему в глаза. — С приятным аппетитом вас.
— Здорово, красавица. Спасибо! — добродушно приветствовал ее Максимов. — Что скажете?
— Вот! — Фроська говорила с отчаянной смелостью, указывая рукой на Царя. — Устройте его куда-нибудь, дяденька, в услужение.
Царь в своей полосатой тельняшке молчал. Он только благодарно взглянул на Фроську, и глаза у него потеплели. «Поможет или нет?» — думал он.
— Что, орел, туго приходится? — осведомился Максимов, удивленный, что эта шустрая черноглазая девчурка просит не за себя.
— Д-да, — признался Типка, умоляюще глядя на Максимова, — дюже хорошо бы на завод... или на фабрику... учеником...
— Он способный, — добавила Фроська. — Он все может.
— А живешь ты у кого? — поинтересовался Максимов.
— С т-теткой. Она не выгонит. А так ей т-трудно. Я уже большой. Четырнадцатый год мне. — Царь умышленно прибавил себе целый год. Ему только недавно исполнилось двенадцать лет.
— Надо подумать, — пообещал Максимов, которому понравилось, что ребята разговаривают с ним, как взрослые, деловито и серьезно. — А сам-то ты не пробовал устроиться?
— Не берут, — пожал плечами Царь. — Ходил я с теткой. Обещают, а не берут.
— А мать, отец у тебя, как видно, отсутствуют? — спросил Максимов.
— Батю стражники застрелили, когда в деревне барскую землю делили. А мамка... — Типка немного замялся, по-прежнему доверчиво глядя на Максимова ясными глазами. — Мамка с горя умом тронулась. Сгорела во время пожара. Я еще тогда малышом был.
Фроська, не вытерпев, снова ласково коснулась рукой щеки Царя, но в разговор больше не вмешивалась. Типка впервые за всю свою, как ему казалось, длинную жизнь так доверчиво и охотно рассказывал про своих родителей, видя, что Максимов, не улыбаясь, внимательно слушает его.
— Стражники, говоришь, застрелили? — сурово сдвинув брови, переспросил Максимов. — Да-а, жизнь у тебя, видно, настоящая, пролетарская. А Царем еще тебя зовут на дворе! Это по какой же причине? Коронация-то у тебя давно происходила? — Чтобы сгладить тяжелое настроение, Максимов умышленно пошутил, но Типка не понял шутки и не улыбнулся.
— Так это... по фамилии меня кличут. Такая фамилия у меня, Царев.
— Против фамилии ничего не скажешь. А кличка очень у тебя плохая. Очень даже плохая. Можно сказать, оскорбительная, — укоряюще покачал головой Максимов.
— А п-почему плохая? — Уже обидевшись, переспросил Типка.
Максимов улыбнулся, снял очки, протер платком стеклышки и, по привычке оглянувшись по сторонам, стал говорить уже тише:
— Как тебе сказать... Стражника, который твоего отца застрелил, ты что — уважаешь? Городовых, а это тоже стражники, только на городской манер, ты тоже уважаешь?
— Нет, — признался Типка. — Притесняют они народ. Разве кто их уважает?!
— Правильно! — одобрил его ответ Максимов. — Городовые кому служат? Царю. Кого защищают? Царя, не тебя, — снова усмехнулся Максимов. — Теперь понял, почему мне не нравится твоя кличка?
Типка утвердительно кивнул головой. Ему очень пришелся по душе разговор Максимова.
— Меня уже не раз в участок водили! — гордо признался он.
Максимов снова нахмурился.
— По делу? — спросил он, — Или так, подобру-поздорову?
Царь замялся. За свою жизнь он неоднократно был бит дворниками за разные проделки на дворе и просто так, ни за что ни про что. Дубасили его взрослые. Трепали за уши городовые, снимая с рессор извозчичьих пролеток, когда Царь не хотел пешком путешествовать по городу... Обо всем было длинно и не совсем приятно рассказывать.
Максимов, очевидно, догадывался и не стал дожидаться ответа.
— Ну, об этом после поговорим, — успокоил он Типку, — Может быть, я тебя к себе в типографию устрою, — И он дружелюбно потрепал Царя по плечу.
— Чувствительно вас благодарим, дяденька, — опять выступила Фроська.
— Ну вот... и бесплатное представление начинается, — кивнул Максимов головой на проковылявшего мимо них бродячего музыканта с шарманкой за спиной и обезьянкой на плече.
Ребята побежали вслед за шарманщиком.
РАЗГОВОР, ИМЕВШИЙ БОЛЬШИЕ ПОСЛЕДСТВИЯ
Едва ребята успели отойти от Максимова, как к нему, грузно шаркая опорками, приблизился Черт.
— Стой!.. — рявкнул он и, перекрестив Максимова, грозно спросил: — В б-бога веришь?
— Тебе что нужно? — миролюбиво спросил Максимов, хорошо знавший грузчика.
— Тебя, — ответил Черт, тяжело покачиваясь. От него нестерпимо разило крепким сивушным духом. — Зачем людей совращаешь?
Максимов уже более внимательно взглянул на опьяневшего грузчика.
— Эх, ты! — неодобрительно покачал он головой. — Рабочий человек, а ведешь себя, как полицейский крючок. Ты что, не узнаешь меня?
— Узнаю, — прогудел Черт, ближе подступая к Максимову и судорожно сжимая свои огромные кулаки. — Снова спрашиваю: в бога веришь? Молчишь!
Черт от дикой, неуемной ярости еще более побагровел.
— В тебя верю. Ты и есть бог. — Максимов ответил шутя, стараясь не раздражать пьяного. Он никак не ожидал, что произойдет дальше.
— Как? — спросил суеверный Черт, с нескрываемым ужасом глядя на Максимова и отступая от него на шаг. — Я... бог?..
Смелая мысль пришла в голову Максимову. Желая скорее отвязаться от пьяного, он даже перекрестил его и низко поклонился.
— Кланяюсь, как богу, — сказал он. Превратив ошеломленного Черта в бога, Максимов решительно повернулся спиной и пошел домой, размышляя, кто мог подослать опьяневшего грузчика. «Действует черная сотня», — тревожно думал он.
Черт остался один в величайшем потрясении.
— Я... бог?.. — бормотал он, ничего не соображая.
«Этот самый, в синем сюртуке, его натравил, — думал Максимов, поднимаясь к себе на четвертый этаж, где снимал комнату у престарелой глухой вдовы почтово-телеграфного чиновника. — Нужно будет поговорить с грузчиком, когда тот отрезвеет. Обязательно поговорю. Это дело так оставлять нельзя», — решил Максимов. И тут он вспомнил про свой разговор с Типкой и Фроськой, не зная, что ему больше понравилось: немногословная, рассудительная речь Царя и его серьезный, уже не детский взгляд или волнение черноглазой шустрой девчонки, с такой горячностью и с такой нескрываемой надеждой просившей за своего друга. Медленно он перебирал в уме своих знакомых. Их было много в Петрограде и в то же время очень мало. Не к каждому он мог запросто, открыто зайти. Да и адреса многих из них менялись, как листки отрывного календаря на стене.
Сам с детства пройдя тяжелую сиротскую школу жизни, Максимов любил ребят. И теперь, расхаживая по узкой полупустой комнате, где, кроме железной кровати под байковым одеялом, стола, нескольких стульев и этажерки с книгами, ничего больше не было, он вспомнил, как однажды в детстве ему тоже помогли. Деревенский учитель привез его в город и с большим трудом устроил на казенный счет в гимназию. Правда, доучиться ему не пришлось. Из шестого класса его исключили за дерзость и вольнодумие. Дальше найти свою дорогу в жизни было уже легче. Взглянув в раскрытое окно, выходившее на грязный двор, Максимов вздохнул.
«Скоро ли придет такое время, — подумал он, — когда эти хлопчики вырвутся на светлую, широкую дорогу, станут хозяевами жизни? Никто не назовет их вместо имени нелепыми кличками, не унизит, не оскорбит».
— Придет. Обязательно придет. И скоро! — нахмурившись, вслух произнес Максимов. И, глядя сверху на мелькавшего среди ребят в своей полосатой тельняшке и в рваном картузе, лихо заломленном набекрень, Типку, Максимов так же вслух промолвил: — Будь спокоен, Царь-царевич! Устроим тебя в люди, обязательно устроим...
В дверь постучали, и в комнату вошел пожилой мужчина в рабочей куртке. В руках у него белела свернутая в трубку газета.
