— Ну?
— Моя матушка, сэр… — Голос мальчика слегка задрожал. — Она мне сказала… Она всегда говорила…
Мистер Лайт открыл усеянную драгоценными камнями табакерку, запихнул горстку табака в нос, чихнул и высморкался.
— Можешь не трудиться рассказывать дальше, мальчик. Итак, матушка твоя на смертном одре открыла тебе, что ты приходишься роднёй богатому бостонскому купцу, так?
Теперь Джонни уже не сомневался, что мистер Лайт прекрасно знал об их родстве.
— Да, сэр, она именно это и сказала. Но я не знал, что вы об этом знаете.
— Знаю? Мне не нужно знать. Это очень старая песенка, старый трюк… Ну-ка, убирайся отсюда подобру-поздорову, а не то я скажу, чтобы тебя выкинули!
— Никуда я не уйду, — сказал Джонни упрямо.
— Сюэлл!
Купец не повысил голоса, но в ту же минуту молодой клерк очутился на пороге его кабинета.
— Выпроводите его, Сюэлл, и если он ненароком окажется в воде, можете… э-э… окрестить его моим… э-э… именем, хе-хе!
Мистер Лайт взял со стола пачку бумаг. Джонни больше для него не существовал. Сюэлл посмотрел на Джонни, и Джонни посмотрел на Сюэлла. Молодой человек оказался в самом деле очень добрым малым, недаром у него было кругленькое личико, как у херувима.
— Мистер Лайт, я могу привести вам доказательства того, что меня зовут Джонатан Лайт Тремейн.
— Ну и что же? Любая красотка может назвать своего ублюдка именем кого-нибудь из видных людей в колонии. К сожалению, не существует закона, который воспрещал бы это.
Джонни не выдержал:
— Вы много о себе думаете! Что вы такого сделали в жизни? Вы богаты, только и всего. Я думаю, ни одна обезьяна не захотела бы назвать своё детище вашим именем.
Мистер Лайт издал протяжный свист.
— Сильно сказано! Сюэлл!
— Слушаю, сэр!
— Ну-ка, возьми это обезьянье отродье и утопи его.
— Слушаю, сэр!
Сюэлл мягко положил на плечо Джонни свою руку, но Джонни резким движением стряхнул её.
— Мне не нужны ваши деньги! — сказал он гордо (увы, это было не совсем так!) — Теперь, после того, как я вас увидел, я, пожалуй, и сам не хочу быть вашей роднёй.
— Твои манеры, мальчик, делают честь твоей матушке.
— Но факт есть факт, и у меня хранится чашка с вашим гербом — доказательство того, что я не лгу.
Блестящие, лихорадочные глазки купца загорелись и запрыгали.
— У вас моя чашка?
— Нет, моя.
— Итак, у вас есть чашка. Потрудитесь, пожалуйста, описать её.
Джонни описал её со всей обстоятельностью серебряных дел мастера.
— Мистер Лайт, так ведь это должно быть… — начал было Сюэлл, но мистер Лайт на него шикнул. Видно, об этой чашке знали не только мистер Лайт, но и клерки. Джонни воспрянул духом.
— Мальчик мой. — сказал купец, — ты сообщаешь мне весьма интересную… э-э… новость. Я хочу видеть твою чашку.
— Я принесу её сюда, когда вам будет угодно, сэр.
— Давно потерянную мной чашку приносит мне мой давно потерянный маленький… хе-хе… кто вы мне там… чхи!
Мистер Лайт взял ещё табаку.
— Принесите чашку сегодня же вечером. Вы знаете мой дом на Маячном холме?
— Да, сэр.
— И мы заколем упитанного тельца в честь новонайденного… не знаю, право, как вас и величать. Приходите через час после того, как зажгут свечи. Блудный сын, а? И чашка у него — скажите!
Слов нет, купец Лайт мог бы принять Джонни поласковей, но всё равно Джонни был окрылён и принялся энергично возводить воздушные замки. Он прекрасно знал, что они воздушные, ибо в глубине души был трезвым малым и даже собственное буйное воображение не могло его обмануть. И всё же, шагая по Рыбной улице и заворачивая в дом Лепэмов, он мысленно ехал в карете с красными дверцами, а в кармане у него звенели деньги и тикали часы.
Он надеялся, что ему удастся проскользнуть на чердак незамеченным и взять оттуда свою серебряную чашку, но миссис Лепэм увидела, как он вошёл, и позвала его на кухню. Она не стала говорить о новых башмаках. Видно, девочки рассказали ей о его приключении и она им поверила.
— Ты кстати пришёл, Джонни. Можете не уходить, девочки, я хочу, чтобы и вы слышали, что я скажу.
У Джонни вид был несколько самодовольный. Ведь он прибыл сюда чуть ли не в лайтовской карете!
— Дедушка говорит, что, покуда он жив, он не лишит тебя крова. Пусть. Но тогда перебирайся на чердак. Комната «смертей и рождений» предоставляется отныне мистеру Твиди. Кормить тебя по мере возможности мы будем. Я, так и быть, согласилась. Ладно уж. Не разоримся.
— А вы не беспокойтесь… Я ухожу навсегда.
— Что-то не верится! Слушай же и запомни две вещи.
Все четыре девицы сидели чинно, как в церкви, сложа руки на коленях.
— Во-первых. Чтоб ты не смел оскорблять мистера Твиди — по крайней мере, пока он не подпишет договор. Чтоб я больше ничего не слышала о старых девах в брюках или там о поросятах. Он очень чувствителен, ты его страшно разобидел. Он чуть было не уехал тогда же в Балтимор.
— Какая жалость!
— И второе. Забудь все эти разговоры о Цилле. Не смей и глаз поднимать на моих дочерей.
— Поднимать? Да я и разглядеть толком не могу, где они там копошатся в грязи!
— Прикуси-ка свой дерзкий язычок! Довольно болтаться вокруг Циллы, подарки ей делать, да ещё неизвестно, на какие такие деньги. Я ей велела держаться подальше от тебя. А теперь тебе говорю то же самое. Запомни мои слова…
— Мэм, я бы не женился на этой сопливой, лупоглазой лягушке, даже если бы вы преподнесли её мне на золотом подносе. Дело в том, что я не люблю девчонок. — Он кинул мрачный взгляд на свою собеседницу и прибавил: — И женщин тоже.
И отправился на чердак.
Когда он спустился, старшие дочери вешали бельё во дворе. Цилла чистила яблоки, и, как обычно, руки её ловко двигались, в то время как мысли витали где-то далеко. Исанна поедала кожуру. К вечеру у неё непременно разболится живот.
Цилла подняла своё остренькое, прозрачное личико, Светло-карие глаза её, полускрытые длинными ресницами, искрились зеленоватым огнём. Более лупоглазой девочки трудно было представить.
— Джонни злится, — сказала она весело.
— У него уши покраснели! Он злится! — запела Исанна.
Он радовался тому, что они снова его дразнят. Значит, они уже не жалеют и не боятся его за то, что с ним случилось несчастье.
— Лупоглазые, сопливые лягушки!
Он завернул серебряную чашку во фланелевый мешочек и отправился шататься: надо было как-то убить время до срока, назначенного ему мистером Лайтом.
В грёзах о своей счастливой судьбе он незаметно провёл два часа. На лихорадочно блестящие чёрные глаза купца Лайта навернутся слёзы, напыщенный его голосе со всеми его «э-э-хе-хе» вдруг задрожит, когда он прижмёт к нарядной жилетке своего «вновь обретённого как-его-там». Хоть Джонни и не любил женщин, он решил, что мисс Лавинии надлежит поцеловать его в лоб. Он был так уверен в своём блестящем будущем, что даже решил проведать «этого Рэба». Со времени первой их встречи не проходило и дня, чтобы его не тянуло туда.
Рэб ничуть не удивился, увидев его и выслушав затем диковинную историю, которую Джонни ему поведал. Вечерело, и, к радости Джонни, дядюшка Лорн с близнецами Уэбб уже ушли. Рэб ждал, когда просохнет типографская краска на последнем выпуске «Наблюдателя», чтобы начать складывать газеты. Он слушал: Джонни, вытянув свои длинные ноги и закинув руки за голову.
— Лайт порядочный плут, — сказал он наконец.
— Да, говорят.
— Хитрюга. Когда все купцы решили до отмены гербового сбора не ввозить английские товары, он первым подписал соглашение, а сам тайком ввозил их. Продавал через подставное лицо. Заработал много денег. Сэм Адамс поговорил с ним с глазу на глаз — припугнул его. Он обещал впредь так не поступать. Ставит и на ту и на другую лошадку — и на вигов и на тори.
Джонни, выросший в тихом доме Лепэмов, и представления не имел о политической борьбе, которая постепенно превратила Бостон в два вооружённых лагеря. Виги утверждали, что обложение налогом без права представительства является тиранией, а тори считали, что все разногласия можно решить с помощью времени, терпения и почтения к правительству.
Рэб, разумеется, принадлежал к вигам.
— Я ещё понимаю тори вроде нашего губернатора Хатчинсона, — говорил он. — Они честно думают, что нам следует безропотно принимать от британского парламента всё — пусть нас топчут ногами, разоряют налогами, плюют нам в лицо. Они говорят, что мы, американская колония то есть, ещё слабы и без помощи и руководства Англии ничего не можем. Сам губернатор Хатчинсон хороший человек. И всё же придётся его убрать. Он у нас уже на заметке. Сэм Адамс понемножку выбивает почву у него из-под ног. Но таких людей, как Лайт, которые думают только о себе и своём обогащении и заигрывают на всякий случай с обеими партиями, я не выношу.
