Беломордая Кэду, подарок Чегрэ, тоже очень скоро привязалась ко мне и даже, когда я отстегивал поводок, продолжала бежать рядом. Лишь на остановках Кэду позволяла себе на минутку исчезнуть в зарослях. Однажды она вернулась с фазаном в зубах и положила его к моим ногам. Я тут же отдал ей птицу, и она не замедлила вкусно пообедать. Потом она еще раза два приносила добычу, но я совсем не знал, как обращаться с охотничьими собаками, и, наверно, избаловал ее. Впрочем, это нисколько не мешало нашей дружбе: только меня одного считала она своим хозяином. Бывало, на бивуаке спрячусь где-нибудь за валежиной или на дерево влезу — обязательно отыщет: стоит, помахивает хвостом.
Отцу тоже нравилась моя Кэду. Он никогда не мешал нашим забавам. Должно быть, в такие минуты он забывал о том, что мы с ним пленники, или хотел возможно дольше видеть мое детство… Даже Гамлер однажды сказал:
— Славный Робин, а не научить ли тебе своего волкодава приносить стрелы?
Этот страшный человек умел казаться добрым. Там, где было возможно, он ехал рядом с нами и благодушно беседовал с отцом. Временами казалось, что оба они заинтересованы в успешном продвижении экспедиции. Так мне казалось, а на самом деле все было значительно сложнее: приближалась развязка. Гамлер чувствовал это, старался поймать отца на слове, а тот обезоруживал его своей откровенностью.
— Послушайте, Андриан Ефимович, — вполголоса говорил подполковник, красиво осаживая своего жеребца, и тот, всхрапывая, оскаливал зубы, будто подражая улыбке своего хозяина, — послушайте, Андриан Ефимович, отчего вы, зная об истинных целях экспедиции, все-таки ведете ее?
— А что мне остается делать? — осведомился отец таким тоном, будто и в самом деле надеялся услышать дружеский совет, и, помолчав, добавил: — К тому же, господин подполковник, не всякая истина есть истина.
— А если без философии?
— Без философии — попытаться бежать и получить пулю, скажем, от поручика Шрама?
При этих словах я невольно оглянулся. Шрам смотрел на отца с такой обнаженной ненавистью, что было совершенно очевидным: он не упустит случая свести счеты за «мерзавца» и за позорное унижение в таежном селении Старожиловке. Свою злобу он срывал на лошади. Стоило той слегка оступиться, как он ожесточенно хлестал ее по ушам плеткой и рвал губы удилами… Поручик Славинский, наклоняясь в седле, должно быть, успокаивал его. Я слышал, как он довольно громко сказал: «Главное — терпение, а там посмотрим». Гарт ехал нахохлившись и наверняка чувствовал себя не лучше Шрама, ведь это он с постыдной поспешностью повиновался тогда какому-то шпаку… Нет, от этих людей нельзя было ждать пощады…
— Пожалуй, вы правы, — все так же задушевно продолжал Гамлер, — бежать не имеет смысла. Но вы могли бы воспользоваться преимуществом в знании местности.
— И завести вас, подобно Сусанину, в топь? — иронически улыбнулся отец. — Это отпадает по двум причинам.
— Первая — сын, а еще?
— А еще, я полагаю, что вы, подполковник, не мальчик, — сказал отец и подстегнул своего мерина. Ему, очевидно, надоели приставания Гамлера. — Неужели вы не нашли бы дороги в Старожиловку? Впрочем, я не уверен в том, что там вас ожидает новый проводник. Согласитесь, что поджог и насилие — далеко не лучший способ установить контакт с таежными людьми.
— А посему вы стараетесь вести экспедицию мимо селений и этим самым оберегаете честь воинов империи?
Отец придержал мерина и, когда подполковник оказался совсем рядом, тихо сказал, будто советуясь:
— А что, если и впрямь завести вас куда-нибудь, откуда не возвращаются?
— Вы забыли о том, что мне известны некоторые координаты.
— А мне известна тайга.
Такие словесные дуэли происходили довольно часто, и я, несмотря на свою неопытность, все же уловил, что они далеко не безобидные: Гамлер явно нервничал. И, как мне совершенно понятно теперь, у него были основания для беспокойства. Отец не только не чинил каких-либо препятствий подполковнику, но, казалось, во всем помогал ему. Тот хотел, чтобы подчиненные поверили в сокровища, — и отец, воспользовавшись подходящим поводом, прочел блестящую лекцию у камня-вазы. Из каких-то соображений подполковнику хотелось, чтобы подчиненные считали археолога его союзником, — и случай с разоружением Шрама отлично сработал в этом направлении, причем еще более укрепил догадки бандитов. Вольно или невольно, а получилось так, что белогвардеец Гамлер и красный Арканов действовали заодно. Словом, совершенно необъяснимая солидарность отца выводила Гамлера из себя: он интуитивно чувствовал, что большевик Арканов не может быть предателем. Тогда чем объяснить то, что он ведет его в тыл красным? Быть может, ведет несколько медленнее, чем следовало бы…
Именно в тот момент, когда мы с отцом съехали с косогора и остановились на берегу реки, у Гамлера шевельнулось подозрение. Он пришпорил жеребца, и тот, перемахнув через вымоину, захрапел над моей головой.
— Господин Арканов, — холодно сказал Гамлер, — вам не кажется, что мы в третий раз подъезжаем к берегу одной и той же реки?
Отец придержал мерина, который и без того попятился от воды, спокойно ответил:
— Нет, не кажется, я это знаю. Кстати, подполковник, здесь нам не переправиться, придется продираться еще версты две вверх по течению: там должен быть перекат. Впрочем, на вашем месте я выслал бы разведку и таким образом убедился бы в том, что экспедиция двигается в желательном вам направлении.
В это время тальник на противоположном берегу раздвинулся, из него к реке быстро выехал всадник. Это был поручик Шрам. Увидев нас, он что-то крикнул, но шум реки заглушил его голос. Тогда поручик принялся ожесточенно хлестать коня по голове, пока не загнал его в воду. Течение мгновенно подхватило всадника и лошадь, понесло их на камни; бедное животное вытягивало морду, фыркало, а поручик, как бешеный, хлестал его плеткой по ушам, глазам.
— Прикажите ему вернуться! — крикнул отец и замахал руками. — Назад! Назад!
Гамлер усмехнулся:
— Напрасно стараетесь, господин Арканов. Он переправится и этим самым…
Он не договорил — случилось то, что и должно было случиться: внезапно почувствовав дно, обезумевшее животное так стремительно рванулось вперед, что Шрам вылетел из седла и, нелепо взмахнув руками, ударился головой о выступающий из воды камень. Водоворот подхватил уже безжизненное тело поручика, закрутил его и, протащив метров пятнадцать, воткнул в корягу. На мгновение показались руки, потом ноги, и поручик исчез.
Все это произошло очень быстро: глупая Кэду выбежала из зарослей в тот момент, когда все было уже кончено. Увидев лошадь Шрама, которая, освободившись от беспокойного седока, плыла к нам, Кэду кинулась было ей навстречу, но тотчас выскочила из воды, обдав поручика Гарта каскадом холодных брызг. Тот неторопливо вынул наган и в упор выстрелил в собаку.
Пуля угодила между ушей. Кэду ткнулась мордой в песок и осталась лежать, вытянув передние лапы, будто притаилась.
На третий день после смерти поручика Шрама экспедиция вышла к Безымянному ключу и остановилась на большой привал. Солнце еще золотило стволы кедров, на разные голоса щебетали пичуги, над верхушками деревьев в высоком небе медленно плыли белесые облака. Было тихо и спокойно кругом, лишь дремотно журчал родник у корней старого ильма, вывороченного половодьем.
С помощью отца я спешился и, прихрамывая, поплелся к ильму, думая лишь о том, что вот сейчас, сию минуту, уткнусь в ворох листьев и усну как убитый. Я сильно уставал от верховой езды и всякий раз, оказываясь на земле, учился ходить заново: болели все суставы, будто меня долго держали в мешке, мяли, колотили и только потом вытряхивали полуживого.
— Держись, Климент Андрианович, — приговаривал отец, взбивая листовую перину, — держись, и никаких гвоздей.
Помню, в тот день отец был особенно ласков со мной. Он гладил меня по голове и все говорил о том, что вот если бы жива была мама, то мне не пришлось бы совершать экспедиции, научная ценность которой более чем сомнительна. И все утешал меня тем, что, мол, если мы и расстанемся с ним когда-нибудь, то очень ненадолго. Я слышал его сквозь дрему и блаженно улыбался, вытянувшись во весь рост.
Подошел Гамлер, и мне расхотелось спать.
— А, вот вы где устроились! Если позволите, я посижу с вами, — оказал он и уселся на корень. Некоторое время он сосредоточенно раскуривал сигарету, потом заговорил, блуждая ласковым взглядом: — Андриан Ефимович, а ведь вы так и не ответили тогда на мой вопрос. Какую истину вы имели в виду? Только откровенно, Андриан Ефимович. Мы с вами так далеко зашли, что у нас нет оснований не доверять друг другу: сами события на какое-то время сделали нас союзниками.
