Вот какой прочный этот камень — древний знакомец человека. Теперь его научились применять в технике на строительстве ответственных сооружений. Там, где нужны крупные и особенно прочные детали, используют нефрит.
Об этом вот замечательном камне и спросил у пареньков старик.
Ребята долго молчали. Мало ли попадалось им на пути всяких камней, больших и малых. Ведь все не заберешь с собой. Вот если бы знать наперед, они, конечно, обязательно постарались бы отыскать. А так…
— За блеском гонитесь, — дед укоризненно качнул головой, — за красотой. Красота-то и обманная бывает. Не все то золото, что блестит… Ну ладно. Спасибо за чай да привет. Мне дальше поспевать пора.
— Это вам, дедушка, спасибо. А может, переночуете с нами?
— Нет, милые, пойду. Мне тут недалече осталось. Верст семь. Сын у меня лесником в этих местах.
— Подождите, дедушка. У меня вот есть еще камешек… Он совсем не блестящий. Правда, на нефрит не походит, но я не знаю, вы посмотрите. — Лёня протянул старику небольшой шероховатый кристалл грязного серобурого цвета.
— Поди, опять пустышка какая, — сказал старик, но камешек взял, склонился к свету. — Стой-ка! Да ведь это… Это поценней нефриту будет. Касситерит это. А проще, по-нашему, — оловянный камень. Очень редкая руда. Олово с нее плавят. Давно в наших краях ищут, потому как олово — нужный для страны металл. Молодцы! Ей-богу, молодцы ребята! Добрая находка. Где сыскали-то?.. Ну? Чего молчишь? В каком месте, спрашиваю, нашли? Да ты не бойся, прав ваших я не отыму…
Лёня виновато моргал: он забыл, где нашел этот камешек. Хоть молотком по голове бей — не вспомнить.
— Не помню я… Где-то вот взял, попался он мне на глаза, а где — не знаю.
— И, эх! И не записал?
— Не записал.
— Сротозейничал, значит. Я, скажем, не пишу, так я помню: каждый куст, не то что ложок, в лесу знаю. А ваш брат, землетопы, обязательно писать должен. Я, чай, знаю, как ученые-то делают. Пишут они. Всё пишут: где нашел, когда, сколько и прочее. А вот ты проморгал.
— Так откуда же я знал, дедушка! — в отчаянии воскликнул Лёня.
— Хм! Откуда знал! Не знал — тем боле. А теперь что? Хоть выбрось, хоть просто кинь — всё едино.
Но, увидев, что обидные его слова совсем расстроили молодых лесовиков, дед смягчился:
— Ладно уж. Головы-то не весьте низко. Еще, может, пофартит. А наперед — наука.
— Теперь я обязательно буду записывать, — горячо заверил Лёня.
— Вот-вот. Ну ладно. Счастливо ночевать. Теплынь сегодня. Только, чую, не к добру эта жара. Ну, здоровы будьте. — Он приподнял картуз и неторопливым шагом двинулся в таёжную темень.
Скоро замер в лесу хруст, и ребята остались одни.
— Шляпа я! — сказал Лёня. — Вот мог ведь… Эх!
— Ничего, Лёнь, ты не сильно огорчайся. Ведь даже у настоящих ученых бывают неудачи, — сказал Дима.
— Таких никогда не бывает! Это все потому, что я ничего не знаю.
— Ну, зато уж мы не провороним то, что найдем в пещере, — сказал Миша. — Там, наверно, что-нибудь почище оловянного камня.
— Вот если бы знать — что! А?
Глаза Димы загорелись:
— А вдруг, ребята, мы верно найдем там клад какой-нибудь?
— Или золото. Приходим в пещеру, и… Но вот как там найти? Где? В каком ходу?.. Хотя мы найдем. Обязательно, не будь я Лёнькой! В каком-нибудь самом дальнем гроте… Темно-темно. И тишина. А у стены привален камень. Большой такой. И на нем непонятная надпись. Или нет — надписи нет, а вырублен какой-нибудь знак. Мы этот камень отваливаем, а под ним…
— …дохлая крыса, — невозмутимо закончил Миша.
— Слушай, Дуб! Я всерьез, а ты… Зачем тогда пошел?
— Да я шучу, Лёнька. Сразу вскипел. Там, конечно, не крыса…
— …а две, — придя в веселое настроение, решил пошутить и Вова.
Но результат оказался плачевным: быстрая и твердая, как бамбук, рука звеньевого огрела его по затылку.
Вова вскочил и свирепо крикнул:
— Тогда не две, а десять, сто, тысяча! Вот! Назло тебе!
Лёне сразу стало смешно. И все рассмеялись.
Дима подбросил в костер веток.
— Поздно уже, надо бы спать, — сказал он. — Вы как думаете?
— Да, — подтвердил Лёня. — Завтра мы должны встать как можно раньше.
— А дежурство сегодня устроим?
— Надо. Сначала, Димус, будешь ты, потом разбудишь меня, а я — Мишу. Вовку мы освободим.
Дубов-младший дипломатично промолчал.
Товарищи заснули быстро. Дима остался бодрствовать один. Его обняла тишина. Лишь изредка трещали сучья в огне да ветки деревьев поскрипывали негромко и однообразно. Облака укутали луну. Лохматые колеблющиеся тени от ближних деревьев неровно дрожали и покачивались на полуосвещенных стволах гигантских сосен, а дальше, за густым переплетом чащи, ничего не было видно в черной мгле. Вдали пронзительно закричал козодой. Резко и надсадно, как озлобившаяся кошка, мяукнул филин, потом, чуть помедлив, ухнул раскатисто, гулко. Диме стало жутко. Он оглянулся на друзей и подбросил в костер веток.
Пламя охватило теплом и нежило тело Дима прилег. Держать глаза открытыми было неприятно, словно под веками перекатывались крошечные колющие песчинки. Голова клонилась к земле. Незаметно для себя Дима задремал — не заснул, а просто так, немножко забылся.
Очнулся он от негромкого хруста сучка. Открыл глаза и замер, вслушиваясь. Было тихо. Костер догорал. Жаркие угли таяли под слоем серого пепла. Деревья кругом стояли громадные, растопырив мохнатые лапы.
Хруст повторился. Дима взглянул в сторону звука, и ему показалось, что у ели, совсем близко, притаилась чья-то темная фигура. У него невольно остановилось дыхание. «Вскочить? Закричать? Или потихоньку разбудить ребят?.. А как бы сделал Лёнька?..» Диме втайне всегда хотелось походить на Лёню — храброго, решительного, задорного, и часто в минуты затруднений он думал: «А как бы сделал на моем месте Лёнька Тикин?» Вот так подумал он и сейчас, но не успел додумать, как рука сама потянулась в сторону приятелей, дернула за чью-то штанину, и Дима хриплым полушопотом сказал:
— Ребята…
В этот момент фигура у ели пошевелилась. «Сейчас убежит», мелькнуло у Димы, и он, сам удивляясь тому, что получилось так громко и властно, крикнул:
— Стой!
В тот же момент он вскочил. Фигура метнулась. Дима бросился за ней. Человек споткнулся, и Димус с размаху полетел через него, но успел уцепиться за руку. Рука была сильной, и неизвестный, резко выдернув ее, оттолкнул Диму ногой.
— Стой! — снова закричал Димус.
Ребята бросились на помощь, но было уже поздно. Ломая валежник, треща сучками, незнакомец убегал в таёжную мглу.
— Кто там?
— Что с тобой, Димус?
— Кто это был?
А Дима и сам ничего не знал и не понимал и очень сбивчиво рассказал о происшедшем.
— Что ж, ты даже разглядеть его не мог?
— Разглядишь тут! Темно же…
— Ну все-таки… Ростом он какой? Высокий?
— Должно быть, высокий.
— Но ведь тот на машине был. А почему мы мотора не слышали? Димус, ты мотор слышал? — спросил Миша.
— Нет. Но автомобиль он мог где-нибудь в стороне оставить.
— А все-таки он нас боится: убежал, — важно сказал Вова.
— Ничего он не боится, — пробормотал Лёня. — Это он нас хочет запугать. Ему нужно, чтобы в пещере не было свидетелей.
Встревоженно вслушиваясь в каждый шорох, ребята всю ночь просидели у костра, спалив громадную кучу хвороста, и поспали лишь под утро.
А когда взошло солнце, в том месте, где схватились было Дима и таинственный ночной гость, друзья нашли записную книжку. Все листы были чистые, нескольких нехватало. На каждом листе вверху была двойная зеленая черта, ниже — обычная сеть клеток. Лёня вытащил из сумки вчерашнюю записку с перекрещенными стрелами. То был листок из этой записной книжки.
Шли молча, невыспавшиеся и злые. Чуть позвякивало в такт шагам ведерко в руках Димы. Тропка то вихлялась меж деревьев, кружила по краям болотцев, то прямой стрелкой вклинивалась в лесные поляны или длинной змейкой всползала на холмы. Солнце, забравшись в верхушки сосен, начало палить с утра. Ветер дул легкий и горячий. Птицы и на заре перекликались как-то сонно, нехотя, а потом и совсем смолкли. В густом, душном воздухе струился крепкий, щекочущий ноздри лесной аромат. Плавилась смола, и янтарные капельки сияли в солнечных лучах. От накаленных придорожных камней веяло жаром.
— Вот бы вдруг зима минут на десять! — размечтался вслух Вова.
— Да, а зимой лета просишь, — отозвался брат.
Вова замолк, потом сказал очень ласково:
— Миша, давай глотнем водички.
У Миши самого давно пересохло в горле. И хотя воздух был чистый, казалось, что в рот набилась сухая пыль. Но вода, так заманчиво булькавшая в его фляжке, составляла «НЗ» — неприкосновенный запас экспедиции. Ее можно было тратить лишь в особо важных случаях, по разрешению звеньевого.
