Ярослав Стельмах - Митьказавр из Юрковки

— Ура! — закричали мы и выбежали из кухни, но в прихожей на мгновение задержались.

— Слышала? Слышала? — смеялся отец. — «Преждевременное старение наших организмов», а?

— А как тебе это, — вторила ему мама: — «На вас, ребята, вся надежда». Ну и молодцы!

— И настроение у них на целый год испортится!

— Эх ты, — бросил я Митьке, — это они над нами смеются!

— Ага, — почесал он затылок, — переборщили немного. Ну ничего. Главное — цель достигнута.

— И действительно, цель достигнута, — хлопнул я своего друга по плечу. — Когда едем?

— Едем?.. Послезавтра. Нужно ещё собраться.

— Не выходите на остановках из вагона, — кричала вслед поезду моя мама.

— Сразу же дайте телеграмму, — не отставала от неё моя бабушка.

— И не вздумайте есть колбасу. Летом она может испортиться, — крикнула Митькина мама.

Мы честно придерживались ограничений, которые наложили на нас родители: не высовывались из окна — может продуть; не стояли в тамбуре — можно выпасть; не выходили на остановках — можно отстать; не вынимали деньги из карманов — могут украсть; не ели колбасы или, не дай бог, консервов — можно отравиться. Если огласить весь список запретов до конца, то возникнет вопрос, что же, в конце концов, всё-таки можно делать?

— Чай будем? — спросил вечером проводник.

— О-о! Чай! — завопил наш спутник, лысый дядя, который до этого сидел, уставившись в книгу. — Конечно, будем! Три, нет, — четыре стакана.

— Секундочку. А вы, ребята?

— Чай? Чай... — зашептал Митька. — Кажется, о чае ничего не говорили.

— Будем, — ответил я, заглянув в свой блокнот, где мама собственноручно записала все «нельзя»: чая в этом списке не было. — Два.

— Два! — поморщился дядя. — Что для таких орлов по какому-то стакану на брата? Вы знаете, что чай даже космонавты вместо воды пьют? А вы хотите быть космонавтами?

Мы космонавтами быть не хотели и этим, очевидно, очень огорчили дядю, потому что он отвернулся от нас и затем, пока пил свои четыре стакана, смотрел куда-то в окно.

— Обидели человека, — прошептал я Митьке.

— Почему это?

— А может, он сам хотел быть космонавтом, может, это мечта его детства?

— Может, он и есть космонавт? — вдруг спросил Митька, внимательнее присматриваясь к дяде. — Хотя нет, — добавил через секунду. — Они лысыми не бывают.

— А этот полысел во время какого-то испытательного полёта.

— А брюхо?

Действительно, против живота отрицать было тяжеловато, и мы решили, что наш спутник занимает скромную должность.

Наконец, Митька не выдержал и спросил:

— Дядя, а вы бы хотели быть космонавтом?

Ответ нас разочаровал, но и положил конец всевозможным предположением. Измерив нас презрительным взглядом, дядя сказал:

— Ещё чего, — и снова отвернулся к окну.

— Нет, такой не полетит, — прошептал Митя.

— Да, по нему сразу видно, — согласился я.

Спать мы легли на верхние полки.

— Ложись деньгами к стене, — шепнул мне Митя.

При других обстоятельствах последняя Митькина фраза прозвучала бы даже непонятно. Но только не сейчас. Деньги у нас обоих были в правых карманах брюк.

Мне пришлось лечь вниз.

Дорога, путешествие, даже совсем недалёкое, всегда вызвала у нас ощущение каких-то близких, неожиданных и даже таинственных событий. А здесь мы сами ехали аж куда — всю ночь поездом, потом ещё надо часа полтора автобусом. Это вам не туристский поход на один день, когда вместе с классом идут почти все преподаватели школы. Это самостоятельная, если хотите, экспедиция с научной целью. Никто из нас и предположить не мог... Но нет, что-то я преждевременно разболтался. Зачем опережать свой же рассказ? Надо иметь терпение. Итак, возвращаемся к нашему купе...

Когда я проснулся, уже рассвело. Митька тихонько сопел с рукой в кармане, на столе звенели стаканы с чаем, точнее из-под чая.

— Кстати, — заглянул в купе проводник, — мне кажется, сейчас ваша станция, молодые люди.

Я толкнул Митьку и протянул руку к рюкзаку.

— А воздух? Чувствуешь? — в десятый раз спрашивал Митька, повернув ко мне сияющее лицо.

— Чувствую, — закашлялся я, потому автобус, проехав мимо, прыснул мне в лицо облаком пыли из-под колёс и копоти из выхлопной трубы.

— Вот, в городе, кхе-кхе, совсем, кхе-кхе, тьфу ты, не так, — уже не так бодро продолжал Митя. — Вот если бы ещё автобусы не ходили...

— Тогда, пройдя сорок километров пешком, ты и внимания не обратил бы на воздух. Далеко?

— А вот бабушкина хата, — сказал Митя, встав в гордую позу: ведь здесь он чувствовал себя в некоторой степени хозяином. В такую позу, видимо, становились великие полководцы, прежде чем сказать: «А вот туда, господа, мы бросим кавалерию. Я уверен, это будет неожиданностью для врага». — Ты не устал?

— Хо-го! — раздался за нашими спинами насмешливый голос. — О какой усталости может идти речь! Разве такие лихие и отчаянные путешественники устают? Разве у них есть на это право?

Мы моментально обернулись. Перед нами скалил зубы юноша лет четырнадцати, придерживая левой рукой потрёпанный велосипед.

— А какое замечательное снаряжение! — продолжал он. — Какие сачки! Берегитесь, бедные бабочки! А рюкзаки! Там, видимо, харчей не на один месяц. Юные Ливингстоны, бесспорно, сбились с пути, ведь Африка в совершенно противоположном направлении. Какое счастье для бегемотов и нильских крокодилов! Вы их всех переловили бы.

— Ну, чего тебе? — нахмурился Митька.

— Мне ничего. Я думал, это вам будет приятно познакомиться с мастером велосипедного спорта международного класса Василием Трошем. Конечно, в будущем.

— То есть с тобой? — осведомился я.

— Точно, юноша, я вижу, у вас незаурядный ум. Всегда приятно, знаете, поговорить с умным человеком.

— Ну вот, когда станешь мастером, мы с тобой и поговорим, — пообещал я. Мне смех этого типа отнюдь не понравились.

— Ну, ты! — сразу вскипел он. — Ты не очень нос гни. Умники нашлись, — ничуть не смущаясь, ответил хлопец, вывернув наизнанку своё предыдущее утверждение.

Он вскочил на свой велосипед и через мгновение испарился, как и не было.

— Неприятный субъект, — поделился впечатлением о нашем новом знакомстве Митька. Я возражать не стал.

До бабушкиного дома осталось совсем недалеко, когда впереди послышался вой, и сразу же и смолк, оборвавшись на высокой ноте.

— Это что? — спросил я.

— Не знаю, — пожал плечами Митя. — Может, корова какая-то или бык.

— Никогда не думал, что корова может так выть.

— О, ты не знаешь здешних коров, — пояснил Митя не совсем уверенно. — От них всего можно ожидать. 

Глубоко скрытый смысл таился за этими словами.

— А чего же, Митя?

Узнать коровьи способности я не успел, потому что тот же звук раздался снова и снова прервался.

— Постой, постой, — нахмурился Митька. — Вот бабушкина хата, а вот... Да нет... но, пожалуй, так. Ну и чудак... Хотя...

Конечно, эта словесная путаница ничего мне не объяснила, и я уже дёрнул друга за рукав курточки, когда услышал: «Митя, Митюня», — и увидел, как старушка, худощавая женщина с ведром в руке бросилась нам навстречу.

— Бабушка!

— Внучек!

Отведя на мгновение свои глаза от этой трогательной сцены, я воспользовался случаем, чтобы оглянуться вокруг. Нет, не удалось, потому что моё внимание немедленно привлекло окно через дорогу, откуда вновь взревели.

«Может, действительно корова забралась в дом, и не знает, бедная, как вылезти», — подумал я.

— Игнат, Игнат, перестань, ей же так! — закричала Митькина бабушка. — Перестань, дай хоть с внучком минуту поговорить.

— А-а, приехал, — донеслось в ответ. Вдруг занавеска качнулась, метнулась в сторону, и в окне появился раскрасневшийся усатый крепыш с тромбоном в правой руке. — Здорово, Дмитрий!

Вот оно что!

— Так это вы! — засмеялся Митя. — Здравствуйте, дядя Игнат. Я так и не додумал, кто это. Точнее, сначала думал — вы, а потом, нет, думаю, не вы. Потом опять думаю — вы, а потом...

— Я, я, а кто же, — доброжелательно рассмеялся усач и развёл руками, как бы сам себе удивляясь, что это он взялся за такое занятие.

— А вы в позапрошлом году на мандолине играли. Так тихо было... И приятно.

— А, мандолина, — отмахнулся тот. — Тромбон — это, я тебе скажу, да!

— А я тебе скажу, Игнат, — вставила тоже бабушка, — хватит на сегодня.

— Да я и кончаю. Всё. Ради такого случая... А это кто? — бросил заинтересованный взгляд на меня.