— Лезвия «Жиллет»?.. Итальянские чулки?.. Швейные иголки?.. Камни для зажигалок?..
Отвечать было не обязательно. Шептун расценивал молчание как отсутствие интереса к его чулкам и иголкам и шел себе дальше со скучающим видом человека, случайно затесавшегося в эту базарную толчею.
— Если я еще раз узнаю, что ты шатаешься даже где-то возле Турецкого базара, я брошу все и уеду обратно в Нефтегорск! — Мама смотрела на Тошку страдающими глазами. — Не забывай — у меня больное сердце.
Тошке было известно, что мамино сердце не в порядке лишь по его вине. И что усатая соседка, живущая в квартире напротив, непременно сообщит всему дому о том, что:
— Опять видела сынка нового главного бухгалтера на Турецком. И чего он туда только ходит, какой имеет коммерческий интерес?
У самой у нее интерес был особый: она торговала всяким перешитым барахлом, и ее низкий, басовитый голос с утра и до темноты гудел над тесными базарными рядами. Он словно сигналы буйка, поставленного у рифов, помогал Тошке своевременно обойти опасное место.
Что же касается интереса, то у Тошки он тоже был. Свой собственный, не коммерческий интерес. Ему нравился разноязычный гомон, диковинные вещицы, разложенные на подстилках из мешковины, лихие песни шарманщика и потрясающие рассказы подгулявших рыбаков.
— Раз невод мы выбирали за Нижним мысом. Ну, знаешь, где кривой Тарас в прошлом году трубку потерял. Захожу в воду — во! — по колено только. Он меня хвостом — хрясь! — во! — до кости! Сапог свиной кожи, подклейку, брюки с диагонали и еще до самой кости. Во! Багром зацепили — скат, гадюка такая! Сам с колесо, а хвост две четверти, как ножовка. Доктор с иголкой вокруг бегает, шить, говорит, ногу буду. А я ему говорю: «Иди ты, швабра в халате, рыба ж уйдет!»
— Откудова это доктор за Нижним мысом взялся? — сомневались слушатели.
— Откудова взялся, там его уже нет, — смертельно обижался рассказчик и тут же замолкал.
А Тошка смотрел на его сапоги из свиной кожи, на изъеденные солью руки с короткими растопыренными пальцами и видел, как тащат багром на берег пучеглазого ската, как лупит он по воде зазубренным страшным хвостом и льется кровь на желтый, скрипучий песок...
Кроме всего прочего на Турецком базаре, как известно, находилась красильня, в которой работал Бобоська.
После столкновения с Сушеным Логарифмом открыто появиться у красильни было небезопасно. Поэтому Тошка хитрил: пробегал мимо, прячась за едущий по улице фаэтон. Фаэтон ехал медленно, пробираясь сквозь людскую толчею по узкой, мощеной булыжником мостовой. Черноусые фаэтонщики в широких казакинах, собранных у пояса в великое множество складок, кричали густыми голосами:
— Хабарда-а! Стороны-и-ись!..
Сзади, уцепившись за рессоры, висели мальчишки. Время от времени извозчик, не оборачиваясь, хлестал длинным кнутом по задку фаэтона. Мальчишки с визгом осыпались на мостовую. Лошадь в черной сбруе, украшенной медными бляшками, черные лаковые борта фаэтона, черные казакины кучеров, хрустальный блеск фонарей — все это было невероятно красиво. Тошка бежал рядом с фаэтоном, вдыхая сытный дух, исходивший от лошадей.
— Хабарда-а!..
Вот и знакомый раствор. В его туманной глубине маячила фигура Сушеного Логарифма, на пороге, оседлав расшатанный стул, сидел Серапион. Бобоськи нигде не было видно.
Добежав до угла, Тошка остановился, перевел дыхание.
— Аба, извозчик! — Трое молодцов в широких клешах, обнявшись, стояли поперек улицы. — Извозчик! На луну, вокруг луны и обратно, сколько возьмешь?
— Хабарда!!!
Лошади косили из-под шор умными карими глазами, молодцы с хохотом расцепляли руки, и фаэтон, плавно покачиваясь выкатывался на набережную. Под его сложенным в гармошку верхом, ухватясь за рессоры, гроздьями висели мальчишки.
А Бобоськи все не было. Исчез куда-то Бобоська. Тошка возвращался в пеструю толчею базара, где все так необычно: и голоса, и краски, и запахи — все так непохоже на далекий, пыльный и притихший от сухого зноя Нефтегорск.
— Рыба! Рыба! Совсем живой рыба! Сам удивляюсь...
— Аба, виноград! Черный, как глаза молодой невесты, сладкий, как песня соловья!..
— Губки! Губки! Греческие губки!..
— Лески, крючки, грузила! Лески, крючки, грузила!
— Хабарда-а!..
Тошка снова пристроился за фаэтоном.
— Ты куда бежишь, Топольков? — неожиданно раздался строгий и странно знакомый голос.
«Кто это может быть? — подумал Тошка и остановился. — Да ведь это Кло! Неужели и вправду Кло?»
Он медленно, точно боясь спугнуть догадку, обернулся. Кло стояла у дверей овощной лавки и улыбалась ему.
— Что, испугался? Подумал — Буратино, да? А скажи, здорово я умею кричать ее голосом?
Буратино — это учительница биологии. Она классный руководителей у нее длинный, острый и красный нос и дребезжащий голос. У Кло совсем не получается так. Вовсе не похоже. И все же Тошка кивнул головой:
— Точь-в-точь Буратино... — В одной руке у Кло сумка с продуктами, в другой зажат кошелек. — Ты с базара?
— Да. А ты?
Тошке не хотелось врать. Он рассказал Кло, что ищет друга, но подойти к красильне не может, так как у него крупный конфликт с одним из руководителей этого химического предприятия.
— Ну, давай я подойду, — предложила Кло.
— А как?
— Очень просто. Как заказчица. Держи! — сунув Тошке сумку, она с независимым видом зашагала по тротуару.
— Здрасте! — сказала Кло, подходя к красильне и останавливаясь перед стулом, на котором дремал Серапион. Мне нужно...
— Мне тоже нужно, дорогой. Краска нужно, ацетон нужно, то-се, — перебил ее глава красильни. — Нет ничего, заказов не принимаем. Зайди в начале месяца, посмотрим.
— Мне нужен ваш работник, который разносит... Ну, это, по домам, в общем.
— Тоже нету.
— А когда он будет?
— Через три дня, — ответил Серапион и вдруг спохватился. — А тебе зачем? Ты кто такой?
— Инспекция, — небрежно бросила Кло и, повернувшись, пошла прочь.
— Ва! Инспекция! Вернись обратно, мадам инспекция, я тебе нос вытирать буду. Что за нахальный молодежь пошла!..
Издалека увидев Кло, Тошка пробился к ней сквозь толпу.
— Через три дня будет. Проболтался ваш Скорпион.
— А откуда ты это знаешь, что он Скорпион?
— Просто похож на скорпиона и все, — Кло загадочно усмехнулась. — Остроносый, колючий какой-то и злюка вдобавок.
— Мы его тоже Скорпионом прозвали...
— Донесешь мне сумку до дома? А то знаешь какая тяжелая?
— Конечно, донесу!
Они пошли по улице, ведущей к порту.
— Рыба! Совсем живой рыба!..
— Раковины с морским шумом! Кому раковины с морским шумом? Шум бесплатно!..
— Перепелки! Перепелки! Перепелки!..
Горит над мачтой Южный Крест,
Под килем — океан.
Кто не забыл своих невест,
Кто не забыл своих невест,
Те вновь вернутся к нам...
Кло и Тошка остановились. Шарманщик крутил медную ручку и пел надтреснутым голосом. На его плече, закрыв глаза, сидела маленькая облезлая мартышка. Ее розовые перепончатые веки подрагивали, тонкие губы были печально сжаты, Шарманщик вовсю крутил ручку, дергая плечом, и обезьяна, чтобы не упасть, хваталась сморщенной лапкой за его картуз.
— А я тоже выдумываю песни, — неожиданно сказал Тошка. — Тоже про моряков. Вернее, про одного моряка.
— Про какого?
«Рассказать бы ей все, — в который раз подумал Точка. — И про Штормштиля, и про Клотика, который так похож на нее, и про бутылки, и про ботфорты. И заодно уж про Бобоськину беду...»
Ужасно Тошке захотелось рассказать все, но он пересилил себя.
— Да так, один моряк. Старинный еще. Он не любил злых и жадных людей. И плавал на клипере...
— Слушай, девочка!
Кло оглянулась.
Толстощекий дядя в фуражке из мочалы таинственно поманил ее пальцем, Он держал палец у самого своего носа. Тошка знал толстощекого. Это был известный на Турецком базаре «шептун».
— Заграничный шелковый ленты есть. Для косов. Недорого, — зашептал он на ухо Кло. — Очень красивый. Нада?
Та молча отошла. Потом, повернувшись, поманила «шептуна» пальцем. Кло тоже держала палец у самого носа, совсем как толстощекий. Став на цыпочки, шепнула в его волосатое ухо:
— Не нада!
— Тьфу!..
Смеялся шарманщик, тряся плечами, мартышка, проснувшись, скалила острые зубы и стрекотала высоким сорочьим голосом. Смеялся Тошка, смеялся, широко раскрывая щербатый рот, старый рыбак дядя Неофит. Турецкий базар умел не только кричать, спорить и спекулировать, он умел еще и смеяться.
— Эй, Оришаури, как зовут твою новую собаку?
— Костик!
— Хах-ха-ха! ..
Шарманщик снова взялся за медную ручку своего облупленного ящика. Мартышка, закрыв глаза, положила седую голову на его мятый парусиновый картуз...
Тошка задумчиво шел по волнорезу. Ветер гнал крутые зеленые валы. Море было пустынно. Железный столб мигалки уходил в небо. Тошка прислонился к нему спиной, почувствовал, как пробежал меж лопаток колкий холодок.
