— Толай! — перебил Кайсап. — А что потом было? Разбили белых, да?
— Не мешай! — шикнула на него Тачана.
— Группа, с которой пошел Нартас ага, поднялась на перевал Улгенник…
— Вы с Арминеком про него спрашивали? — не выдержала сама же Тачана, и теперь Кайсап дернул ее за косичку.
— Про него, — ответил вместо меня Арминек. — Про него.
Он все еще боялся, как бы я не сболтнул про небесный огонь. Зря боялся! Хоть и не всегда Арминек считал меня настоящим другом, чуть что — хозончы да хозончы, — нашу тайну, если только не узнал ее Аток Павлович, я больше никогда и никому не выдам.
— На вершине Улгенника отряд сделал привал. Командир велел развернуть знамя, и оно, как пламя, горело над снегами.
Арминек громко закашлял.
— Тише ты! — погрозила пальцем неугомонная Тачана.
— Нартас ага показал командиру, где идет вторая половина отряда. «Они пройдут по подолу Ак-тасхыла и, не доходя реки Хызыл пых, встретятся с белыми. Только там может быть засада, и враги никуда не уйдут, если на них напасть сзади». Красный командир похвалил деда Партаса: «Вы не только хороший охотник, но и понимаете, как надо воевать». Они не торопились, чтобы оказаться в нужном месте в одно время с теми, которые пошли в обход… Когда отряд спустился к Хызыл пыху, командир красных пожал деду Нартасу руку и поблагодарил за большую услугу. Нартас ага стал просить взять его с собой: «Я вам пригожусь. Я метко стреляю. Если дадите мне винтовку, ни одна пуля мимо белого не пролетит». Командир не разрешил. Сказал, что его позовут, если надо будет. «Я хочу вместе с вами принести в наш аал Советскую власть», — уговаривал дед Нартас. Все равно командир не согласился, и отряд пошел дальше…
— Разбили белых, да? — не вытерпел Кайсап.
— Ни один не ушел, — вместо меня ответил Арминек. — А деду Нартасу — он тогда молодой еще был, — когда красные вошли в Торгай, командир подарил солдатские сапоги и кинжал. Тот самый, который Постай ууча для музея отдала.
— Оказывается, наш аал такой знаменитый! — восхитился Кобырса.- А мы живем и думаем, что он простой аалик.
Ачис сидел тут же, тоже слушал, как я рассказывал, и, по-моему, немножко завидовал нам с Арминеком.
…Почти три недели пробыли мы на сенокосе, и хотя погода несколько раз мешала, план по заготовке сена выполнили. Не мы, конечно, выполнили, — колхоз, но ведь и мы работали вместе со взрослыми. Дважды приезжал еще в бригаду Айдит Андреевич* Похвалил нас и за работу, и за стенгазету, которую мы все-таки выпустили. Только назвали ее не «Салют», а «Хазалчых» — «Шипы», сатирический листок. Вчетвером делали, как и прежде, с Ачисом и Ктарой. Я нарисовал, как Ачис коню на хвост хомут надевает, и он нисколько не обиделся, даже хохотал. А редактором он сам, вместо себя, Ктару предложил.
Перед возвращением в аал устроили настоящий праздник на полевом стане. Повариха Параско приготовила очень вкусный обед-полный казан потхы, каши со сметаной, тушеное мясо. Амас, Ачис и я наловили рыбы, и Параско зажарила ее. Арминек с Кайсапом и Кобырсой принесли кедровые шишки. Они, правда, еще не поспели, но мы их потомили в золе костра. Орехи были совсем мягкие, будто молочные. А какой смолистый запах от шишек!..
Тирен ага разрешил нам устроить скачки.
— Посмотрим, буденновцы, какие вы наездники.
Тут случилось небольшое ЧП — Ачис на всем скаку свалился с коня, но отделался испугом — упал на копну сена. А первое место занял Арминек.
А какой праздник без борьбы-куреша? И мы боролись. Как умели. Вот уж посмеялись!
Весь этот день с нами были председатель колхоза и Айдит Андреевич. Амас и я водили их показывать нашу работу.
— Целый аал крестовых домов поставили!-похвастал Амас, когда мы подошли к двум десяткам стогов, возвышавшихся на просторном лугу.
Вечером был концерт. Сначала пели, плясали и читали стихи ребята, а после выступил бригадир Тирен ага. Он играл на чатхане и хайларил. В аале, кроме Арона хайджи и Тирена ага, никто не умеет так петь. Горловое пение — хай — очень редкое искусство. Все заслушались.
У меня мелодия чатхана и протяжные гортанные звуки песни вызвали в памяти величественный перевал Улгенник, окутанный белым туманом. Музыка словно звала в неведомые края. Мне представилось, что в этот момент все унеслись далеко-далеко на крыльях воображения. Я глядел на сидевших вокруг и старался угадать по их мечтательным лицам, где они сейчас, что видится им. Перед глазами Арминека, конечно же, пылал небесный огонь, огонь счастья для всех. Низко опустив голову, задумался Ачис. Не похоже, что мысли его о «Жигулях» и полном дворе скота, о том, что совсем недавно считал он самым главным в жизни… Лицо Амаса — открытая книга: любой прочитает! Он всегда и во всем видит красивое, необычайное. А музыка открывает перед ним новые замечательные картины. Тачана и Ктара прижались друг к другу, притихли. О чем они думают? Ни за что не угадать, что на уме у девчонок…
Я люблю свой аал, но всегда мечтал о больших городах. Дома в них, казалось мне, высокие, как наша гора Карагай. В каждом доме тысячи окон. Почему-то мне запомнилась одна фотография городского дома. У него внизу были широкие-широкие окна, как ворота у деда Икона, — свободно можно на тройке лошадей проехать. И в каждом окне красиво разложены конфеты и пряники. Уже потом узнал я, что это был кондитерский магазин. А тогда решил, что в городе везде столько сладостей. Вот как живут! Я завидовал городским ребятишкам и с тоской провожал глазами на перекрестке быстро проносившиеся мимо аала бензовозы — они связывали наши глухие места с далеким городом…
Как-то, давно это уже было, я во втором классе учился, на самом краю аала начали строить длинное-длинное сооружение из толстых бревен. Наконец-то, обрадовался я, и у нас будет город. Город Торгай! А на улицах будет пахнуть конфетами и пряниками… Плотники ряд за рядом укладывали бревна, оставляя широченные просветы, точь-в-точь такие, как витринные окна в городском доме. Конечно же, это был всего-навсего большой типовой коровник…
После построили у нас новую школу, клуб, колхозную контору, магазин — таких домов раньше не было, но все равно аал остался аалом. В город мне по-прежнему очень хочется, и будущим летом я побываю даже не в одном. Айдит Андреевич сказал, что за хорошую работу на сенокосе следующей весной мы поедем в Абакан и Красноярск, увидим Саяно-Шушенскую гидростанцию.
Учебный год только начался, а мне уже не терпится — скорей бы весна.
Этим летом вид у нашего аала заметно переменился. У каждого двора понатыкали высокие белые столбы. На днях верхушки столбов украсились белыми чашечками изоляторов. Прямо как хрустальные сережки в ушах у нарядных девиц! Улиц в аале, я уже говорил, нет, дома стоят в беспорядке, только окна у всех обращены к солнцу, и столбы тоже разбежались как попало, но за поселком они выстроились в одну линию и уходят очень далеко, туда, где высятся богатырские опоры высоковольтной линии с серебряными коромыслами, к которым подвешены толстенные медные тросы-провода. Опоры эти перешагнули перевал Улгенник.
— Что может сделать человек! — удивляется дед Икон, вглядываясь подслеповатыми глазами в узорчатые махины-опоры.
На окраине аала выросли два красных кирпичных дома. Возле одного из них много-много столбов. Они будто собрались о чем-то посоветоваться и хотели уже разойтись в разные стороны, но их опутали проводами и не пустили. Это — подстанция, А в соседнем доме будут жить электрики.
В школе незаметно проходили неделя за неделей. Уроки, пионерские сборы, кружки, стенгазета — совсем времени не оставалось. Все реже вспоминали мы о летних днях.
…Событие это произошло перед самыми ноябрьскими праздниками. Первым узнал о нем Амас. Он увидел того таинственного всадника на мухортом коне. Верховой сначала заезжал на подстанцию, а после привязал коня у двора Постай ууча. Амас успел через Ктару выведать, что это Аток Павлович. Ох и расстроился Арминек.
— Сначала наш огонь украл, а теперь вон что задумал.
— Что?
— Майру Михайловну скоромчить, вот что. Такой же он, как Хурун. Нисколько не лучше.
Я не совсем понял, зачем Атоку Павловичу красть нашу вожатую, но Арминек, видно, лучше меня понимал, в чем дело.
— На этот раз у него ничего не выйдет, — Арминек совсем рассердился. — Пошли!
Он потащил меня к дому Постай ууча.
— Потихоньку подкрадись, погляди, где конь.
Я сбегал.
— У ворот.
— Хорошо. Больше не захочет… Только тихо!
Мы вместе подошли к воротам. Арминек смело направился к мухортому, развязал подпругу, снял седло и швырнул в палисадник. Сдернул с головы коня уздечку, не отвязав поводья от столба, и огрел ею мухортого. Тот прянул в сторону, остановился, обнюхал землю, пошагал по дороге и припустил рысью.
