Тошка услышал шлепанье весел по воде. Приближалась шлюпка. Он сбросил тяжелый плащ, скомкав, подложил его под голову боцману и осторожно перевалился через борт. Нырнув под днище, ухватился за киль, потом, быстро перебирая руками, добрался до кормы и высунул лицо. Было по-прежнему очень темно. Неизвестная шлюпка уже подошла. Она терлась бортом о лодку Ерго. Люди, сидящие в ней, о чем-то спорили. Тошка не видел их, а только слышал.
— Голос же был! Точно! Что, я глухой тебе? — гундосо твердил кто-то, сидящий над самой Тошкиной головой.
— Какой голос? Здесь никого больше нет.
— Хватит и этого...
— Потопить надо лодку. Тогда его дольше не найдут.
Услышав это, Тошка нырнул. Пройдя под водой метра полтора, он нащупал руками днище чужой шлюпки и попытался ухватиться за киль. Но шлюпка была старая, и ее киль почти полностью стерся о гальку. Пальцы соскользнули. Тошке не хватало воздуха. Грудь его сдавило нестерпимо острой болью, и он уже собирался вынырнуть где попало. Будь что будет! Но в самый последний момент вспомнил о бебуте Ерго. Нож оставался у Тошки за поясом. А что если вдруг выпал? Тогда конец...
Судорожно нащупав рукоятку, Тошка вытащил бебут. Тонкое стальное лезвие без труда вошло в днище шлюпки, в шов между досками обшивки. Теперь Тошка крепко держался за рукоятку и мог глотнуть воздуха. Он осторожно высунул из воды лицо.
— Хватит валандаться! — это опять тот, гнусавый. — Попутают нас с этой возней. Надо по-быстрому рвать отсюдова когти! На патруль наскочим...
Две пары весел разом опустились на воду. Шлюпка ходко пошла по рябой от дождя воде. Тошка вытянулся вдоль днища, чтобы не мешать ее движению. Он закрыл глаза и думал об единственном: лишь бы шлюпка шла к мысу! Сам добраться до берега он не смог бы — слишком далеко.
Плыли долго. У Тошки затекли руки. Наконец шлюпка замедлила ход.
— Давай быстрей сюда! — злобно крикнул сидевший на корме.
— Тихо, да! — огрызнулись с берега. — Иду...
Тошка опустил ноги, нащупал дно. Шлюпка резко накренилась, кто-то влезал в нее. Видимо, тот, который оставался на берегу.
— Ахмет ушел? — спросил он.
— Конечно.
— Кто стрелял?
— Гундосый...
— Наделали шуму!
— А что ж, как перепелкам, под фонарем сидеть? Это же Ерго был. Он узнал нас. И попутал бы всех завтра же.
— Завтра же! Стал бы он ждать завтрева. У него ракетница в лодке. Скажи спасибо, что я успел заткнуть его сходу, пока сигнал не дал. Не то шли бы сейчас пешком под автоматами.
— Хромой черт! Не спалось ему дома.
— Зато здесь теперь спит, да. Отец человеком был, делом занимался, по всему побережью слава ходила. А этот — ракетницу в лодке имеет.
— Ладно! Хватит трепаться. Греби отсюда по-быстрому!..
Тошка выпустил рукоятку бебута и спрятался под воду. Шлюпка быстро удалялась от мыса. Когда Тошка вынырнул, ее уже не было видно. Только плыли, цепляясь за черную зыбь, рваные клочья тумана.
Глава 20. Хозяин старой часовни
Над Нижним мысом висела пелена мелкого, как пыль, дождя. Он бесшумно ложился на траву, на листья кустарника, на скользкую гальку, на плотный, набухший от воды песок.
Невидимое в темноте море нехотя, словно борясь со сном, шлепало о берег невысокой волной.
Тошка то принимался бежать во весь дух, путаясь ногами в высокой, мокрой траве, то останавливался и, замирая, прислушивался к ночной тишине. Ему все время мерещились голоса, всплески и хруст гальки под чьими-то тяжелыми, страшными шагами. Неотступно преследовала одна и та же мысль. Даже не мысль — он просто видел, ясно видел, как на пологий берег мыса волны выталкивают безжизненное тело боцмана Ерго.
«А может, он только ранен? И сумел добраться до берега... Он же очень сильный. А я бросил его и бегу, а он там умирает и зовет меня на помощь...»
И снова волна толкала к берегу обмякшее тело, полоскала широкий суконный клеш и гладила твердое, колючее лицо боцмана...
Тошка бежал. Исцарапанные ноги горели и чесались. Струйки дождя стекали по лбу, по щекам, цеплялись за уголки рта. Тошка слизывал их языком и бежал, бежал, продираясь через кусты, шарахаясь от взлетающих из-под ног перепелов.
— Йя-ха-ха-ха! Ы-ы-ы!.. — визгливо хохотали и плакали шакалы. Тошка знал, что это шакалы. И все равно каждый раз мороз пробегал у него по коже, когда вдруг где-то совсем рядом, раздавалось пронзительное и дрожащее:
— Йя-я-я-ха-ха-ха! ..
Тошка не мог понять, сколько времени прошло с тех пор, как он выбрался на берег. Может, час, а может, и больше. Он вспомнил, как долго шла к мысу шлюпка, как занемела у него рука, которой он держался за рукоятку бебута..
«Нет, не проплыть боцману такое расстояние. Погиб боцман... Почему так долго не рассветает?.. Куда я бегу? Может, совсем в другую сторону, вовсе не к городу?..»
Мрак был тяжелый и плотный. Тошка не видел даже своих вытянутых вперед рук. Бежал вслепую, через колючие кусты, напрямик, наугад.
Неожиданно земля ушла у него из-под ног и он полетел куда-то вниз, в черную пустоту. Больно ударился плечом. Канава. Став на четвереньки, выбрался из нее, хватаясь руками за скользкую траву.
Широкая серая полоса замаячила перед глазами. Дальний ее край растворялся в темноте. Тошка понял: это шоссе. Но куда по нему идти? Вправо или влево? Он очень устал, колени мелко дрожали и подгибались. Хотелось сесть прямо на мокрую обочину и сидеть так, вытянув ноги, закрыв глаза. Сидеть, пока не взойдет солнце, пока не кончится эта постылая, туманная ночь.
Но сзади рыдающими голосами вопили шакалы. Тошка, не оглядываясь, быстро пошел по шоссе. По-прежнему наугад.
Он шел и считал шаги. На тысяча триста восьмом впереди, едва различимая за сеткой дождя, мелькнула желтая полоска света. Тошка подошел ближе. Желтая полоска оказалась узким окном, освещенным изнутри керосиновой лампой. Окно было прорезано в толстой каменной стене и забрано решеткой. Тошка стал на цыпочки и, ухватившись пальцами за холодные, ноздреватые камни стены, заглянул в бойницу. В маленькой комнате, низко склонившись над самодельным столом, сидел Оришаури и что-то внимательно разглядывал.
«Он живет за городом, по дороге к Нижнему мысу. Там часовня стоит...» — вспомнил Тошка Бобоськины слова.
Сейчас они показались ему зловещими. А вдруг Оришаури и вправду бывший немецкий шпион? Вот он сидит, согнувшись над столом, а на столе портативный приемник. Сыплется в эфир бисер морзянки. Неуловимый шпион передает закодированный текст. Сколько таких фильмов видел Тошка! И всегда шпионы очень невежливо расправлялись с теми, кто заставал их врасплох. Вороненая сталь пистолета или сверкнувший, как молния, нож, сдавленный крик — и все кончено.
«По-моему, он просто добрый...» — Так говорила Кло.
Ну и что же? Шпионы всегда скрываются под хитрой маской. Иначе какие же они шпионы...
Уставшие пальцы выпустили скользкий каменный выступ. Тошка неловко спрыгнул вниз, загремел какой-то железякой, наверное, старым тазом, валявшимся под окном.
Залаяли собаки. Оришаури поднял голову. Из глубины мрачноватой комнатушки надвинулась на окно его неуклюжая фигура. Заслонила спиной свет лампы.
Тошка не знал, что ему делать. Снова бежать в темноту по мокрой и скользкой дороге он просто не мог. Ноги совсем не держали его.
Оришаури отошел от окна. Хлопнула дощатая дверь. Снова залаяли собаки.
— Заходи! — крикнул Оришаури. — Что стоишь? Дождь!
Тошка протиснулся в полуоткрытую дверь и остановился. Ему стало страшно. Оришаури стоял в тени, лица не было видно, только чуть заметно поблескивали глаза да белела высунувшаяся в разрез ворота лохматая голова Костика.
«А что я ему скажу, если станет расспрашивать? — подумал Тошка. — Откуда я взялся здесь ночью и совсем мокрый? Что сказать ему?»
Оришаури молчал. По-прежнему закрывали лампу его широкие, вислые плечи, и не было видно лица, и непонятно было, что сейчас сделает этот человек.
— Я устал, — тихо сказал Тошка. — А мне надо домой. Дома не знают, что я здесь. А я уже не могу идти...
— Я тебя знаю. — Оришаури сделал резкое движение, приблизив свое лицо к лампе. — Открой глаза! Зачем спишь?
— Я не сплю. Я устал. Мне надо домой...
— Дождик — шыр, шыр, шыр. Люди боятся дождика. Я не боюсь. Хо-то! Ты хороший. — Оришаури подмигнул Тошке блестящим хитрым глазом. — Ты песни поешь. Ты хороший. Я дам тебе хлеб...
На оклеенной журнальными обложками стене висели старые ходики. Стрелки показывали половину пятого. Неожиданно цветастые обложки мягко скользнули в сторону, потом остановились на секунду и поплыли обратно. Керосиновая лампа с круглым жестяным колпаком метнулась вверх, и все сразу исчезло: и Оришаури, и его худые, все в репьях собаки, и грязный брезентовый плащ, висящий на гвозде, и стол с разбросанными по нему яркими детскими книжонками...
