Джеймс Крюс - Мой прадедушка, герои и я

— Ну да… Герда… — промямлил Барт. У него и сестры-то никакой не было.

Упоминание о свадьбе как будто немного смягчило судовладельца. Он достал анкеты из ящика письменного стола и начал старательно их заполнять, задавая нам обычные вопросы. Он даже не предложил нам сесть.

Так мы и простояли почти целый час перед его письменным столом, а Барту становилось все хуже и хуже. Когда мы заметили, что он борется с собой, чтобы не потерять сознание, мы встряхнули его и стали как можно громче и веселее подтрунивать над «пьяным». Барт отвечал нам слабым голосом, но все еще продолжая разыгрывать пьяного. Мы все время боялись, что он вот-вот упадет, а этого нельзя было допустить, потому что в то время существовал неписаный закон: от пьяного моряка требовалось, чтобы он держался молодцом, не то его вышвыривали со службы.

Уж и не помню, как мы выбрались тогда из конторы. Мне и самому чуть не стало дурно — всё это время я поддерживал его и следил, чтобы с ним ничего не случилось. Помню только, что старый Раймерс заполнил по всей форме наши анкеты и принял нас в судовую команду и что Барт, как только за нами захлопнулась дверь, канул на дно, как утлый челн.

Знакомый врач из клиники тропических болезней ругательски ругал нас, узнав, как мы обошлись с Бартом Ользеном. Но этот же врач, человек решительный и смелый, кое-как подлечил нашего «пьяницу». Два дня спустя он смог вместе с нами подняться на корабль.

В море мы старались делать за Барта всю работу и стояли за него на вахте. Когда мы причалили к Мальме в Швеции, он был уже здоров — даже сошел вечером с нами на берег и выпил стакан грога.

Мы никогда не забывали, какую он проявил выдержку в тот раз, у Раймерса, чтобы не посадить нас на мель. Для Барта Ользена я и теперь, если понадобится, украду паруса с любого корабля, как говорят у нас, моряков.

На этом дядя Гарри закончил свой рассказ, и я снова удивился тому, что, казалось бы, совсем не героические люди при определенных обстоятельствах как бы перерастают вдруг самих себя и проявляют героические качества. У Барта Ользена теперь свой домик, жена, солидный животик, три дочери и много свободного времени, чтобы чесать языком.

Когда дядя Гарри спросил меня, понравилась ли мне эта история о выдержке, я горячо ответил, что да, очень понравилась, и еще добавил, что он очень хорошо и увлекательно ее рассказал.

— В этом доме рассказчики растут как грибы, — сказал я.

Но дядя Гарри возразил, что дело тут совсем в другом:

— На маленьком острове, где, так сказать, всегда стоишь на приколе, надо как-нибудь коротать время. Тут волей-неволей начнешь рассказывать истории… Ну ладно, давай гасить свет. Спокойной ночи, Малый!

— Спокойной ночи, дядя Гарри!

Свет погас, и я уснул так быстро, что даже не успел заметить, как устал за этот день, полный всяких историй.

в которое мы завтракаем по-королевски и беседуем за столом о Зигфриде. Здесь описывается последний подвиг Геракла и излагается история жизни Прадедушки-Краба. Кроме того, мы знакомимся здесь с любимым героем Старого. А кончается все довольно неожиданно. Итак,

Завтрак на следующее утро был чудовищно обильный и по случаю воскресенья, и потому, что наши моряки возвратились домой.

Надежды их не были обмануты — стол, как говорится, ломился от яств.

Тут были блюда на все вкусы: и соленые, и кислые, и жареная селедка, и маринованная, и копченый окорок, и острые сыры, а поскольку сегодня было воскресенье, то и сладкое — и булочки с изюмом, и повидло всех сортов, и коржики с корицей, и сдобное печенье.

На улице стоял сильный мороз. Холодный ветер сметал редкий снег в невысокие сугробы. Но здесь было хорошо натоплено.

Это было последнее воскресенье перед рождеством. На всем острове стоял запах анисовых пряников и коржиков с корицей.

Все мы были в самом отличном расположении духа, и Верховная бабушка, опять же по случаю воскресенья, ничего не имела против того, что за столом велась беседа о поэтах и героях, о балладах и рассказах. Она даже сделала несколько метких замечаний насчет героев. Только в одном она не допускала никаких возражений, она считала величайшим героем во всей мировой истории непобедимого Зигфрида, владельца знаменитой шапки-невидимки и волшебного меча.

— И ведь какой был красавец! Какой красавец! — мечтательно повторяла она.

Верховная бабушка явно придерживалась мнения, что герои обязательно должны быть красавцами.

На это прадедушка с благодушной улыбкой заметил, что он лично ничего не имеет против того, чтобы герои были красавцами, но, к сожалению, красота и героизм никак между собой не связаны.

— Если и есть какая-то связь между мужественным сердцем и прекрасной внешностью, — добавил он, — то она не так-то проста, и лучше уж нам не браться ее разъяснять. Что же касается Зигфрида, дорогая Маргарита, то он был, без сомнения, очень красивым юношей и прекрасно умел сражаться и скакать верхом на коне. Но героем, по-моему, Зигфрид не был.

— Что-о-о?! — воскликнула Верховная бабушка. — Зигфрид не был героем? Уж не хочешь ли ты быть умнее наших знаменитых поэтов? Разве ты не знаешь прекрасного стихотворения, в котором он воспет?

— Смутно припоминаю, — не без затаенного лукавства ответил прадедушка. — А может, ты помнишь его наизусть?

— Конечно, помню!

Когда речь шла об идеалах, Верховная бабушка была готова на все, даже на декламацию вслух.

И вот мы услышали из ее уст всем нам хорошо известное по хрестоматиям стихотворение Людвига Уланда, знаменитого поэта прошлого века:

Последняя строка в исполнении Верховной бабушки прозвучала как раскат грома. И теперь она с торжеством и вызовом смотрела на прадедушку.

Но Старый сказал с улыбкой:

— Это стихотворение, дорогая Маргарита, как раз подтверждает то, что я хочу сказать. А именно, что Зигфрид — не герой. Он просто очень хорошо владел своим ремеслом.

— Ремеслом? — переспросила Верховная бабушка, нахмурившись.

— Да, ремеслом воина. Вот и все. Если хотите, я могу подтвердить это одним стихотворением.

— Кто его сочинил? — язвительно спросила Верховная бабушка. — Какой-нибудь знаменитый поэт или ты сам?

— Я сам, — скромно ответил прадедушка. — Может быть, несмотря на это, ты его все-таки послушаешь, Маргарита?

— Больше мне ничего не остается, — вздохнула она.

И тогда прадедушка — негромко и просто, совсем не так, как Верховная бабушка, — прочел стихотворение:

Верховный дедушка, дядя Яспер и дядя Гарри усиленно жевали, склонившись над тарелками. Я заметил, что они не хотят ничего говорить, пока не сказала своего слова Верховная бабушка. И она не замедлила его сказать, причем неслыханно кротким голосом.