Старик еще разок скептически взглянул на полуботинки Андрея и ответил, откровенно посмеиваясь:
— Лучше всего бы в такой обувке домой идти… Но уж раз пошел на охоту, держись до конца! Ты обогни камыш с другой стороны, там, где озеро подходит к морю… В тех местах берег покруче будет… Может, в камышах и встретишь какую дичь…
— Спасибо, папаша! — Пожав старику руку, Андрей двинулся в указанном направлении. Но как только домик скрылся между деревьями, резко свернул в сторону и пошел к дороге, которая вела в районный центр. Тетерь уже можно было провести несколько линий между разбросанными на бумаге точками. О том, что «Барсук» струсил, было написано в шифровке, найденной у Эгле. Следовательно, Эгле имел в виду кого-то другого, не себя. Трусливым характером отличался Витольд Белевич. Значит, под «Барсуком» мог подразумеваться он, при условии, если не было третьего. О том, был ли третий, расскажет на допросе Илга.
Из райцентра Андрей позвонил в город Лаймону. До города было 40 километров.
— Бери машину и сейчас же ко мне, — приказал Андрей. — Я жду на почте в райцентре.
Лаймон примчался через час. Все это время Андрей провел в районном отделении связи, шутил с девушками-работницами, которые подсмеивались над незадачливым охотником, читал газеты. Увидев в окно знакомую «Победу», вышел на улицу. Машина остановилась. Лаймон, сидевший с шофером, выскочил из кабины пробкой.
— Ну что? — выпалил он. — Все в порядке?
— Через пятнадцать-двадцать минут на почту придет высокая блондинка, которая будет спрашивать ценное письмо на имя Илги Малыни, — улыбнувшись бравому виду Лаймона, сказал Андрей. — Эту гражданку надо задержать, пригласить с собой в город… Там предъяви ей обвинение, как соучастнице умышленного убийства механика Эгле. После этого возьми у прокурора санкцию на ее временное задержание, а сам немедленно возвращайся в школу… Я жду тебя в бухгалтерии. Полковнику доложишь, что моя работа в школе закончена. Вечером я расскажу ему все!
— Будет сделано, товарищ майор! — по-военному отрапортовал Лаймон Грива. Он очень хотел подмигнуть Андрею, но… субординация не позволяла.
Андрей оставил помощника в машине, а сам отправился в школу.
Прежде всего надо было увидеть Алину. К счастью, она как раз находилась в своем кабинете.
— Вот мы и увиделись, — непринужденно сказал Андрей.
Если Алина утром чуточку дулась на майора, после сказанных им не особенно вежливых слов, то в эту минуту от бывшей обиды не осталось ни следа. Майор был чем-то обрадован. А вдруг тем, что видит ее, Алину? Вдруг?
— Да, между прочим, у меня для вашей Илги Малыни есть одна новость, — продолжал Андрей невинным тоном. — Только что я был на почте — там пришло ценное письмо на ее имя…
И внезапно став строгим, добавил:
— Немедленно отправьте Илгу за этим письмом! Вы меня поняли? Не-мед-лен-но!
Алина поняла.
— Неужели Илга… — вырвалось было у нее, но Андрей успокаивающе поднял руку.
— Нет, нет… пока ничего страшного… Словом, я полагаюсь на вас.
От Алины Андрей пошел к счетоводу.
— Ну, товарищ Белевич, — входя в бухгалтерию, проговорил Андрей, — спасибо за ружьецо. Жаль только, что оно не пригодилось… Сыро, в моих полуботинках не пройдешь.
— Что же вы не дали знать, — засуетился Белевич. — У меня есть болотные сапоги… Хотите, принесу?
— Нет, теперь уж не стоит! Сегодня уезжаю от вас… А пока что давайте составим с вами акт ревизии.
— Я уже заготовил, — предупредительно промолвил счетовод, подсовывая Андрею три экземпляра акта ревизии. Андрей взял их и принялся изучать. «Сейчас Илга уже, вероятно, у Алины Карловны. На почте она будет не раньше чем через полчаса. Лаймон приедет из города во второй раз только к концу дня. Пойду, поваляюсь, почитаю».
— Я возьму эти документы с собой, дома почитаю, вечерком верну подписанными.
— Будьте столь любезны, — заулыбался Белевич.
Андрей пошел в отведенную ему комнату, заперся изнутри и уснул.
Проснулся он от какого-то внутреннего толчка. Взглянул на часы — половина шестого. Через полчаса кончаются занятия. Надо спешить. Быстрыми шагами направился в бухгалтерию. Белевич сидел, склонясь над бумагами.
— Ну, вот я и прочел акт, — сказал Андрей.
— Ну и как? — спросил счетовод.
— Все в порядке, только…
В эту минуту Андрей увидел, что на площадку перед окнами въехала знакомая «Победа». Белевич с интересом повернулся к окну. Из машины вышел лейтенант госбезопасности, в форме. Счетовод, слегка обеспокоенный, перевел взгляд на Андрея. Но Андрей был невозмутим.
— Все в порядке, — повторил он, — только…
— Что только? — спросил Белевич.
— Только скажите мне, почему вас назвали Барсуком?..
Когда идет баррикадный бой, когда сооружение из обломков мебели, перин, тюфяков, опрокинутых автомобилей, сорванных вывесок и окровавленных человеческих тел перегораживают улицу, как плотина, — существуют лишь два места, где могут в это время находиться люди… Два места — два лагеря!
По ту или по другую сторону баррикады!
Так ли?
Не совсем так.
Мы упустили из виду тех, кто отсиживается в домах. Отсиживается час, другой, сутки — все время, пока идет бой.
А если бой длится всю жизнь?
В маленьком прибалтийском государстве, где родился и жил Витольд Белевич, свержение профашистского правительства произошло сравнительно тихо. Мертворожденное, придуманное иностранными дипломатами слово «лимитроф»[16] рассыпалось прежде, чем сами дипломаты успели к нему привыкнуть. Однако для маленького Витольда это оказалось большой встряской. Рухнул мир, воздухом которого он дышал!
Мать Витольда, пышнотелая, крупичатая Индра, семь лет служила экономкой у богатого старика-немца, носившего перед своей фамилией заносчивую частицу «фон»; старик доживал остаток своих дней в Прибалтике.
Отец Витольда имел небольшое парниковое хозяйство. Три года он стыдил жену и звал ее домой, на четвертый — начал пить. Пил он прямо в теплице, с тоской поглядывая на огурцы, томаты, клубнику или редиску, в зависимости от сезона торчавшие на грядках. В теплицах, где отец был хозяином, прикасаться к свежим овощам Витольду запрещалось; у старика-немца, где мать являлась служанкой, мальчика пичкали всем этим, стоило только захотеть. Это было первым смещением понятий, смутившим Витольда. Вторым было падение такого привычного и казавшегося таким крепким всего казенного мира. Старик-немец уехал в Германию. Его экономка последовала за ним. Отец совсем свихнулся, и Витольду оставалось надеяться только на себя. Но в это время ему было уже шестнадцать лет.
В гимназии, где учился Витольд, в одну из перемен в нескольких классах состоялись митинги. В классе Витольда сухощавый, но сильный Альберт, сын скупщика рыбы, встал у двери, загораживая выход.
— Не расходиться! — заявил он. — Устраиваем плебисцит.
— Народный опрос, — пояснил стоявший рядом «адъютант» Альберта — Ивар, увертливый пузырь с масляными глазками.
— Всем построиться у доски! — скомандовал Альберт. Гимназисты не возражали, затея показалась им занимательной.
— Мы должны выразить свое отношение к новой власти, — продолжал сын скупщика. — Кто за, кто против? Говорите!
Но класс вдруг возмутился.
— А ты кто такой, чтобы спрашивать? Кто тебе дал такое право? — послышались голоса. К Альберту присоединилось еще несколько друзей из тех, что хотели «плебисцита». Глаза их сверкали угрожающе.
— Зачем спорить, ребята? — перекрывая шум, закричал один из гимназистов, до сих пор ничем особенным в классе не выделявшийся. — Зачем спорить? — повторил он, улыбаясь, когда голоса утихли. — Давайте проголосуем, как просит Альберт!
— Вот именно, — с тупым видом поддакнул Альберт.
— Итак, — продолжал скромный парнишка, — кто за советскую власть — отходите влево, к окну, а кто за старую — вправо, к двери.
И первым шагнул к окну.
Опять начался шум. Когда он прекратился, оказалось, что у окна ровной шеренгой выстроился почти весь класс. Возле двери угрюмо топтались пятеро во главе с Альбертом. Наступило напряженное молчание. Одна сторона выжидательно смотрела на другую. И вдруг послышался веселый крик:
— Ребята, глядите! Витольд!.. Витольд!..
Раздался дружный смех. Все кричали наперебой, протягивая палец к доске:
— Глядите!
У доски, ровно посредине классной комнаты, стоял, переминаясь с ноги на ногу, Витольд Белевич. Альберт, желавший на ком-нибудь сорвать зло за неудачу, направился к нему:
— А ты с кем, чудик?
— Ни с кем… сам по себе, — растерянно пробормотал Витольд.
— Ах, сам по себе!.. Тогда — на вот тебе! — И коротким прекрасным «хуком» уложил Витольда на пол.
Этот удар был, пожалуй, единственным неприятным воспоминанием Витольда, связанным с переменой жизни.
