— Чудесно! — воскликнул папа. — Ах, как чудесно!
— Не понимаю, что тут чудесного — ползать на животе по скалам… — Мама иронически покачала головой.
— Да, ползать! — обрадованно крикнул дядя Гога. — Иной раз именно ползать приходится, вынюхивать, выискивать, стучать молотком в грудь земли: откройся, расскажи, что в тебе, отдай нам! И в этом искусстве Ираклий Самсонович — непревзойденный маэстро. Король поиска! Даже в пажах состоять при нем — великая честь. А я как-никак на должности великого визиря. Кстати, о пажах. Один у нас уже есть — Костерро-четвертый. Нам нужен еще один коллектор. Именем закона! Я беру Антонио!
— Ты совершенно сошел с ума, любезный братец. Ты забываешь, что ему всего-навсего четырнадцать лет.
— Нет, нет, не забываю. Что я делал в четырнадцать?.. Ты не помнишь? Сейчас у нас сорок девятый год. Долой тридцать семь прожитых мною и плюс четырнадцать. Получается тысяча девятьсот двадцать шестой. Я поступил в геологический техникум. Получил первую стипендию и купил на нее полную кепку лотерейных билетов. И по одному из них выиграл двустволку работы Тульского завода. До сих пор охочусь с нею. Отличное ружье.
— Ты мне брось про ружье, Гога! Не забивай мальчишке голову своими фантазиями. У него и от собственных мозги набекрень стоят.
— Фантазия — это неплохо, — вступился папа. — Это ты напрасно. Без фантазии невозможна ни наука, ни литература. Все великие классики были отпетыми фантазерами. Это только у нас, в бухгалтерском деле, строго воспрещается фантазировать.
— Гога говорит глупости, и кончим на этом.
— Нет, не кончим! — У папы покраснели мочки ушей. Это было первым признаком того, что он заупрямился. Такое с папой случалось очень редко, но если уж случалось, то переубедить его было совершенно невозможно.
— Высокогорная Абхазия! Заросли цветущего рододендрона! Овечий сыр! Каштановый мед! — вещал дядя Гога. — Мамалыга! Живые медведи!
— О!? — крикнула мама.
— Не бойся, мы их будем убивать, — успокоил ее дядя Гога. — А ловля форели в горных ручьях! А восход солнца в белом буковом лесу, где вековые деревья, как мраморные колонны!..
— Какое великолепие! — мечтательно сказал папа, и мочки его ушей стали совсем красными.
— Тошка у нас малярик!
— Высокогорный воздух — лучший лекарь. Там, — дядя Гога поднял палец высоко вверх, — не бывает малярии. Верно я говорю, Володя?
— Истинная правда. Никогда не встречал под куполом комаров. Ночные бабочки, случается, залетают на свет. Но комары — ни-ни!
— Прекратите этот беспочвенный спор! — Мама схватилась за свое больное сердце. — Тоша, марш в свою комнату.
Тошке пришлось подчиниться. Все остальное он слышал уже через дверь, урывками.
— Только через мой труп! — Это мама.
— Не надо быть такой паникершей, — возражает папа. — Ведь Антон все время будет находиться рядом с Гогой.
— Что меня больше всего и беспокоит. — Снова мама.
— В четырнадцать лет пора воспитывать в человеке призвание, — не сдается папа.
— А я научу его крутить сальто, — встревает Володя.
— Вам мало моего разбитого сердца, нужна еще и разбитая Тошкина голова?
— Медвежий шашлык! Рощи грецких орехов! Заросли черники! Запах сырого мха, словно запах веков! — Дядя Гога говорит, не останавливаясь.
— Я категорически за! — У папы, наверное, мочки ушей уже как рубины.
— Я уезжаю обратно в Нефтегорск! Делайте что хотите — бросает свой последний козырь мама.
— Оказывается, жены уходят не только от геологов, но и от бухгалтеров, — с размаху бьет мамин козырь дядя Гога.
— Гога! В той комнате все слышно!
— Абхазцы называют свой край Апсны — Страна Души. Страна Души!..
— У нас в цирке был буфетчик, абхазец. Такой душевный малый, всегда в долг отпускал…
— Апсуа — человек души…
— Я категорически за!..
— Только через мой труп!..
Так продолжалось долго. На улице уже совсем стемнело. в открытое окно влетали звуки вечерней улицы: вздыхал оркестр в Приморском парке, печально пели цикады, в порту громыхало и ухало что-то тяжелое и железное, а старый рыбак дядя Неофит, видно, немного подгуляв, выводил прокуренным басом:
Пусть ветер в клочья снасти рвет,
До порта тыща миль…
— Если уж вам так нужен этот, как его, коллектор, — в голосе мамы дрожали слезы, — то у Тошки есть дружок. Очень подходящий для вас. Здоровый уличный мальчишка, на год старше Тошки. Пусть он и сальто крутит и ест медвежьи шашлыки. Его зовут Бобоська…
— Бобоська не может! — не выдержав конспирации, крикнул в полуоткрытую дверь Тошка. — Он на все лето нанялся работать на «Красный Батум».
Семейный совет продолжался шепотом, и уже ничего нельзя было разобрать. Лишь изредка всплескивал мамин голос:
— Нет! Тогда я уеду в Нефтегорск!..
Спор явно затянулся. Результатов его Тошка не дождался. Он заснул. Ему снился косматый медведь, который, отбиваясь лапами от пчел, ел каштановый мед, стоя меж белых, как мраморные колонны, буковых стволов. Покончив с медом, медведь повернул к Тошке острую морду с мокрым клеенчатым носом и рявкнул:
— Коллектор Топольков! Подъем! Кто пропускает восход солнца, тот теряет год жизни!
Тошка открыл глаза. Перед кроватью в одних трусах стоял дядя Гога и размахивал гантелями. Окна были розовыми, солнце только вставало. Значит, год еще не потерян. Целый год жизни, огромной, удивительной и радостно-синей, как утреннее море.
Глава 4. «Я подарю тебе речку…»
Кло Тошка встретил на волнорезе. Он еще издали увидел ее красное в белый горошек платье. У нее и в прошлом году было такое. Наверное, ей нравится красное в горошек.
— А я уезжаю, — сказал Тошка. — В горы. Меня берет с собой дядя. Он геолог. Помнишь, я рассказывал…
— Помню… Что ты будешь делать там?
— Я буду коллектором.
— Коллектор бывает в канализации.
Тошка не обиделся.
— Нет, я другой коллектор, — сказал он. — Геологический.
— А что ты смыслишь в геологии?
— Ничего.
— Зачем же тогда тебя берут? По блату?
— Нет, просто там высокогорный воздух, каштановый мед и еще комаров нету.
— Так и говори, что едешь отдыхать. А то — коллектор!
— Я коллектором! — запротивился Тошка. — Младшим коллектором поисковой партии с окладом четыреста рублей в месяц.
— Значит, по блату…
Спорить с Кло было бесполезно. Ну, как ей докажешь, что он станет полноправным членом геологической партии. У него будет свой рюкзак и свои обязанности, и по утрам надо будет вставать до света, чтобы не проспать восход солнца и не потерять из-за этого целый год жизни. Доказывать подобное не имело смысла, все равно Кло не поверит, раз уж с самого начала решила не верить. Видно, ей просто жаль, что Тошка уезжает и они так долго не увидятся, до самой школы. Она одна будет приходить на волнорез, прижиматься спиной к мигалке и подставлять лицо шальному южному ветру. Посвистывая в фонарной решетке, он станет рассказывать ей о том, что творится в далеких портах, чьи корабли стоят в них под погрузкой, что привезли они в своих душных трюмах, какие песни поют матросы в синих от дыма портовых тавернах. А о том, что творится в горах, ветер рассказать не сможет. Он южный ветер, а горы подступают к городу с севера. Чтобы слушать северный ветер, надо стоять спиной к морю. Кло никогда этого не сделает. Да к тому же северные ветры молчаливы и сдержанны. И пахнут совсем по-другому — мокрым снегом и холодной лесной землей.
— Я привезу тебе каштанового меда, хочешь?
— Терпеть не могу мед!
— Ну, тогда вырежу трость из красного дерева.
— Что я, хромая?
— Поймаю какого-нибудь зверька…
— Морского зайца, пожалуйста.
И тут Тошку осенило! Не надо ничего привозить, надо всего лишь…
— Я открою неизвестную вершину. Или речку. И попрошу назвать ее твоим именем. Во!
Глаза у Кло сразу подобрели, она с любопытством глянула на Тошку, словно только его заметила.
— А разве там есть неоткрытые вершины? — спросила она.
— Должны быть! Ведь мы — поисковая партия. Мы самые первые. И если найдем что-то, имеем право дать название и нанести на карту.
Они спустились с волнореза. Пошли к городу мимо Старой гавани. Далеко в море густо дымил «Красный Батум». Дым поднимался из его трубы плотной, витой колонной. Ветер сгибал колонну в дугу, и она повисала над морем бурой радугой. Буксир тянул в гавань очередную ржавую коробку. Он надрывался из последних сил и кричал раздраженным, усталым голосом:
— Гу-у-у-у гу-гу-у-у! Гу-гу!..
— Это, наверное, Бобоська дергает сигнал, прощается с тобой.
— Наверное, Бобоська…
Они дошли до перекрестка Якорной и Каботажной улиц.
