Рассказ о кладах очень заинтересовал анархистов, и, чтобы скрасить длинную, медленную дорогу и сделать приятное уважаемым слушателям, Талиб кое-что присочинил.
Испокон веков люди рассказывают страшные сказки про кладбищенские сокровища, и Талиб пошел проторенной дорогой. Получалось, что и в Ташкенте и в Бухаре под старинными мавзолеями есть золотые монеты и драгоценные камни. С трудом удержался Талиб, чтобы не рассказать о страшных дивах и драконах, которые эти клады охраняют, но понял, что взрослые слушатели не сумеют оценить таких подробностей. Зато он нажимал на то, что сам видел эти клады, когда путешествовал вместе с дедушкой.
— Вот вернемся с отцом, обязательно все золото соберем, — пообещал он матросам.
Один из анархистов, кудрявый парень Леха Арбуз, был самым внимательным слушателем и расспрашивал особенно подробно. Он дал Талибу сушеной рыбы, горсть семечек и отправил в вагон к эсерам.
Ночью Талиб проснулся от стрельбы и громких ругательств. Оказывается, анархисты украли на станции маневровый паровоз и, прицепив к нему два своих вагона, поехали в обратную сторону.
— И чего они передумали? — удивлялись матросы-эсеры. — Леха заявил, что они большинством голосов решили не ехать в Москву, а пробираться в Ташкент.
— Ты случайно не знаешь, зачем они в Ташкент подхватились? — спросил кто-то у Талиба.
— Сам не знаю, — с деланным удивлением ответил он. — Я им ничего такого не говорил. И они тоже ничего не говорили.
— Дурачье это, а не революционеры, — сказал один из матросов-эсеров. — Легкой жизни хотят, свободы…
Талиб молча согласился. Действительно, дурачье.
Утром следующего дня на подмосковной станции Раменское в их поезд вошли еще какие-то матросы, поговорили с матросами-эсерами и предложили всем выйти на перрон. Спорить было бесполезно, потому что паровоз уже отцепили, а на станции стояло несколько пулеметов.
— Большевистская партия и Советское правительство не допустят вас в столицу без тщательной проверки, — сказали матросы, оказавшиеся большевиками. — А пока все вы считаетесь арестованными.
В почти пустом поезде Талиб доехал до Москвы и, совсем одинокий, сошел на замусоренную платформу Казанского вокзала.
Еще в Раменском один из матросов-большевиков упрекнул его:
— Такой маленький, а связался с контрреволюцией.
Талибу часто приходилось слышать это рокочущее слово. Впервые он его узнал от Федора. Тот объяснил, что все на свете делится только на революцию и контрреволюцию. Талиб с тех пор много раз пытался объяснить все, что с ним происходит, именно вмешательством этих двух сил.
Рабочие, крестьяне, солдаты, матросы — это революция. Богатеи, купцы, баи, фабриканты, офицеры, генералы — контрреволюция, враги трудовых людей. Такое деление всего сущего вначале вполне устраивало мальчика, но постепенно все осложнялось. Вот невестка генерала, а хорошая женщина, даже Федор это говорит. Или два брата-миллионера в Бухаре — Зиядулла и Ширинбай. Первый казался хорошим, и Талиб готов был думать, что он за революцию. Со вторым дело было, конечно, ясное. Правда, по дороге из Бухары Талиб вычеркнул этот вопрос, отнеся в конце концов обоих братьев к одной категории. Вблизи братья казались разными, а с расстояния времени мальчик видел, что сходства в них куда больше, чем различий. Может быть, всей разницы было в тот рубль, который украдкой сунул ему добрый брат, не забывший, кстати, рассказать об этом своему злому брату. С матросами было посложнее. Они те же солдаты. И вот в погоне за богатством одни бросают других, а этих других арестовывают третьи. И еще говорят Талибу:
— Такой маленький, а связался с контрреволюцией!
Обо всем этом думал он, когда ступил на площадь перед вокзалами.
Была вторая половина дня, солнце стояло высоко. В Ташкенте в это время самая жара, а здесь Талибу стало вдруг холодно. Люди на площади ходили в рубашках, солдаты были в одних только гимнастерках.
«Может быть, они привыкли к холоду?» — подумал Талиб и, запахнув обрезанную чуть не по пояс, заскорузлую и пыльную солдатскую шинель, пошел туда, куда шло большинство людей с вокзальной площади.
На каком-то перекрестке возле трамвайных линий сидели бабы и колдовали над небольшими закопченными фанерными ящиками. Подойдя ближе, Талиб увидел в ящиках примусы, на примусах кастрюли, в которых кипело и булькало пшено.
— Кому кашу пшенную, довоенную! — закричала одна из баб, выключив шипящий примус.
Талиб заставил себя отвернуться и пошел дальше. Ничего нет хуже, как голодному смотреть на еду.
На большой, круглой, мощенной булыжником площади Талиб увидел двух солдат в расстегнутых гимнастерках. Они сидели на краю тротуара, положив винтовки прямо на дорогу. Один из солдат курил, другой с интересом смотрел, как огонь пожирает газетную самокрутку.
— Дяденька, — спросил Талиб того, что смотрел на самокрутку, — где мне найти самое главное начальство?
— Погоди, — ответил солдат. Он протянул руку и взял у своего товарища окурок. — Вот у него спроси.
— Где мне найти самое главное начальство?
— Какое? — переспросил его солдат. — Самое главное начальство разное бывает: революционное, военное, партийное…
— Я не знаю. Мне сказали, что в главном учреждении работает товарищ Мухин, его надо найти.
— А кто тебе сказал? — опять спросил солдат. Он вроде бы никуда не спешил и был готов разговаривать на любую тему.
— Пшеницын, — ответил Талиб. — Из ЧК.
— Из какой ЧК? — продолжал спрашивать солдат.
— Из ташкентской.
— Видал? — удивился солдат. — Из ташкентской! Ты сам из Ташкента, значит?
Разговор этот мог бы длиться очень долго, если бы второй солдат не докурил самокрутку до конца.
— Ты, парень, с ним не толкуй. Он сам ничего не знает. Вот оно, Всероссийское ЧК, рядом. Свернешь за угол и направо. Они кого хочешь найдут, — сказал он и кивнул приятелю. — Отдохнули, и будет. Нам с тобой до Преображенки надо допереть и назад еще вернуться, а ты лясы точишь.
* * *
В приемной ВЧК Талиба встретил очень бледный, худой и усталый человек в зеленом френче.
— Неужели из Ташкента? — удивился он, выслушав просьбу мальчика. Он долго еще проверял, говорит ли Талиб правду или выдумывает. Человек этот наконец догадался позвонить куда-то и выяснить, есть ли в ташкентской ЧК сотрудник, по фамилии Пшеницын и по имени Федор. Только после этого он перешел к существу дела: стал искать Мухина.
Талиб заметил особенность этого человека. Все, что тот делал, он делал очень быстро и сердито.
«Видно, потому он такой усталый», — понял Талиб.
Человек между тем вытащил из стола длинный список с названиями учреждений и организаций и стал звонить по очереди.
— В Совнаркоме твой Мухин не работает, — сказал он Талибу и поставил черточку против первого телефона.
Потом он еще долго звонил и каждый раз, положив трубку, повторял одно и то же.
— В ЦК партии не работает…
— В Реввоенсовете не работает…
— В Центральном Исполнительном Комитете не работает…
И наконец, опершись локтями о стол, сказал:
— В Наркомпроде есть Мухин Иван Михайлович, но в настоящий момент находится в долгосрочной командировке по доставке продовольствия Петрограду. Что будем делать?
— Он когда вернется? — спросил Талиб.
— Я же говорю, в долгосрочной. Может, месяц, может, два.
— Тогда он мне не нужен. Я без него обойдусь. Мне надо отца найти.
Человек в зеленом френче подробно объяснил Талибу, почему никак невозможно отыскать сейчас его отца.
Он записал имя и фамилию, все приметы, специальность и пообещал, что ЧК сделает все возможное.
На прощанье он вынул из того же ящика стола кусок хлеба и луковицу, дал их Талибу и велел прийти завтра.
— А сегодня вот тебе адрес, иди на улицу Полянку, в наше общежитие, там тебя спать положат. Скажешь, Удрис направил. Удрис — моя фамилия. Ян Карлович.
— Когда вы моего отца найдете? — спросил Талиб, стоя в дверях с куском хлеба.
— Трудно сказать, — ответил тот. — Во всяком случае, не завтра.
— Тогда я завтра не приду, — сказал Талиб. — Я сам буду искать.
* * *
Вет-врачъ ЕДВАБНЫЙ Н.Н.
и
вет-врачъ ЕДВАБНАЯ Н.Н.
во дворѣ направо
прочел Талиб белую эмалированную вывеску на воротах длинного серого дома и даже остановился от удивления.
Еще раз перечитал. Все получалось, как в том ташкентском объявлении, которое он читал в чайхане почти год назад. Только там была одна Едвабная, которая, «вернувшись, возобновила прием», а здесь был еще к Едвабный.
«Теперь она в Москву вернулась», — подумал Талиб и пошел во двор направо.
Он увидел одноэтажный деревянный домик, на дверях которого висела такая же эмалированная дощечка.
