Город был для туземцев в новинку, и доктору пришлось самому объяснять им, как строить большие дома, для чего нужны сточные канавы, зачем убирать улицы и сжигать мусор. Реку в горах перегородили плотиной, там разлилось озеро, и оттуда по трубам из обожженной глины вода побежала в дома.
Так как туземцы раньше не знали огня, то они не знали ни меди, ни железа. Доктор сам отыскал в горах залежи железной и медной руды и показал попсипетлям, как плавить металл и как ковать из него ножи, лопаты и плуги.
Труднее всего доктору было привыкнуть к роскоши королевского двора. Как-то он сказал мне и Бед-Окуру:
— Раз уж мне не удалось отвертеться, я хотел бы править народным королевством.
— Народным? — удивился Бед-Окур. — В любом королевстве живет народ, значит, оно — народное. А король правит народом, значит, он — народный король.
— Ты все напутал, — поправил его доктор. — Я хотел бы править королевством, где народ любит и уважает короля не за то, что он такой важный и живет в роскоши, а за мудрость и справедливость.
Поэтому доктор не хотел строить в Новом Попсипетле королевский дворец — маленького домика на окраине, как он говорил, ему хватило бы за глаза. Но подданные Джона Дулиттла и слушать его не хотели. Дворец выстроили, поселили в нем тысячу слуг и заставили доктора подчиняться утомительным правилам королевского двора.
И днем и ночью слуги были готовы выполнить любой приказ доктора. В бухте стояла королевская лодка длиной в семьдесят футов из дорогого красного дерева с узорами из перламутра. На веслах сидели сто самых сильных гребцов на острове. В дворцовом саду можно было легко потеряться, как в лесу, а работали в нем сто шестьдесят садовников. Особенно тщательно подданные следили за одеждой доктора — расшитые королевские одеяния и вправду были очень красивы, но доктор путался в них и едва не падал. Старенький, потертый цилиндр спрятали в шкаф, а на голове у Джона Дулиттла теперь всегда красовалась корона.
Даже когда доктору удавалось оторваться от королевских дел и вернуться к своим занятиям, и тогда он не решался надеть свой старый сюртучок и гонялся за бабочками в короне и пурпурной мантии.
А дел у короля становилось все больше. Ему даже приходилось мирить поссорившихся мужей и жен и не поделивших межу соседей. В восточном крыле дворца ежедневно заседал королевский суд, и с девяти до одиннадцати сам король Жон Мудрейший выносил решения.
После обеда доктор ходил в школу. Но не учиться, а учить туземцев. Школа была необычная, в ней за партами сидели рядом и взрослые, и дети. Индейцы знали и умели многое такое, что и не снилось белым людям, и понятия не имели о том, что в Англии знают даже ребятишки.
Мы с Бед-Окуром помогали доктору как могли. Бед-Окур учил туземцев арифметике, а я — читать и писать. Доктор взял на себя то, что посложнее, — как выращивать овощи, ухаживать за малышами, чтобы они не болели, как плавать в море по звездам.
Все туземцы — и стар и млад — хотели учиться. Учеников было так много, что парты стояли под открытым небом, а доктору приходилось кричать в рупор, чтобы всем было слышно.
После уроков доктор лечил больных, проверял, как строятся дороги, мельницы, дома.
Несмотря на то что Джон Дулиттл стал королем против своей воли, правил островом он прекрасно. Возможно, слава его не была такой громкой, как слава древних королей, которые только и знали, что воевали друг с другом, сражались на турнирах и ухаживали за прекрасными дамами. Но теперь, когда я стар, я все чаще думаю, что Жон Мудрейший был лучшим в мире королем.
Мы жили на острове уже шесть с половиной месяцев, когда наступил день рождения доктора. Жители острова в тот день устроили праздник, танцевали на улицах и площадях, пели песни, устраивали фейерверки, веселились как умели. К вечеру оба племени с вождями и старейшинами во главе прошли торжественным шествием по улицам и повесили на стене дворца большую доску красного дерева футов шесть длиной, испещренную рисунками и надписями.
Я протолкался сквозь толпу и прочел:
ОСТАНОВИСЬ, ПРОХОЖИЙ.
СНИМИ С ГОЛОВЫ УБОР ИЗ ПЕРЬЕВ
И ВОЗДАЙ ПОЧЕСТИ ЖОНУ МУДРЕЙШЕМУ,
ЧЬИ ДОСТОЙНЫЕ УДИВЛЕНИЯ ДЕЯНИЯ
УВЕКОВЕЧЕНЫ ЗДЕСЬ
Первый рисунок изображал великана в цилиндре, склоненные, словно под ветром, пальмы и дельфинов в море.
СИЯ КАРТИНА ПОВЕСТВУЕТ О ПРИБЫТИИ
МУДРЕЙШЕГО НА ПЛАВУЧУЮ СУШУ
Ниже следовали стихи придворного поэта:
Когда дельфины вынесли Мудрейшего на остров,
На берегу его никто не встретил
И в честь него старейшины не пели гимны.
Увы! Увы! В то время попсипетли
Не знали, что его послало Небо.
И только пальмы низко головы склонили,
Они одни узнали короля в пришельце.
«Как же — никто не встретил! — подумал я. — А кто грозил нам копьями? Да и с пальмами поэт пересолил».
Дальше шли другие рисунки с подписями и стихами.
ДИВИСЬ, ПРОХОЖИЙ, ЧУДУ
«Неузнанный король в горах
Беседует с жуком пугливым.
Ничтожный нес Великому письмо —
Рисунки кровью на листе зеленом.
В них крик о помощи звучал:
Еще немного — и погибнут люди.
НИКТО НЕ ПОВТОРИТ СЕЙ ПОДВИГ
Кто может встать с Могучим рядом?
Руками он скалу сжимает.
Летят по сторонам дождем осколки.
Скала трещит и поддается Силе
И раскололась пополам, как дыня.
У меня открылся рот от удивления и не закрывался, пока я не рассмотрел остальные рисунки и не прочел все стихи.
ЗДЕСЬ ВИДИШЬ ТЫ, ПРОХОЖИЙ, КАК КОРОЛЬ СПАСАЕТ ОСТРОВ ОТ ЗЛЫХ МОРОЗОВ
От холода в гнезде замерзли птицы,
Ползут из ледяной воды на берег крабы,
Грозит на острове зверям и людям гибель.
Но будущий король взмахнул рукою,
И из руки вдруг полыхнуло пламя.
Все попсипетли у огня плясали
И славили Мудрейшего из Мудрых,
Что милостью своей согрел народы.
ПОБЕДА НЕИЗБЕЖНА, КОГДА ЖОН МУДРЕЙШИЙ С НАМИ
Один лишь раз улыбки доброй блеск
Затмила гнева туча. Как он страшен!
Дрожи и трепещи, коварный враг!
Мудрейший нас ведет к победе.
«Мудрейший? К победе? — недоумевал я. — А я-то думал, что выручила нас старушка Полли. Ну да ладно, лишь бы она не обиделась и не натравила на поэта черных попугаев».
А дальше шел рисунок с названием, которое было чуть ли не длиннее самого стиха:
ВЕЛИЧАЙШАЯ ИЗ КОРОНАЦИЙ, ВО ВРЕМЯ КОТОРОЙ СБЫЛОСЬ ДРЕВНЕЕ ПРЕДСКАЗАНИЕ, А НАРОДЫ ОБРЕЛИ КОРОЛЯ КОРОЛЕЙ, ПОД ЧЬИМ МУДРЫМ ПРАВЛЕНИЕМ БЛАГОДЕНСТВУЮТ И ПОНЫНЕ
Останется навеки в памяти народов
Тот день, когда взошел на трон Мудрейший.
Плясали волны в море, пели птицы,
Но веселей плясали попсипетли,
Их гимны заглушали птичьи трели.
Да здравствует король Строитель и Учитель!
Он будет Величайшим из Великих!
И в подтверждение того огромный камень
Скатился в пропасть.
Мне и Бед-Окуру отвели во дворце несколько роскошных комнат.
Вместе с нами там поселились О’Скалли, Полли и Чи-Чи. Бед-Окур стал министром внутренних дел, а я громко именовался министром финансов. Большой Стрелы с нами не было — сразу же после коронации он сел в лодку и отправился в Южную Америку.
Как-то вечером, после ужина, доктора вызвали к больному ребенку, а мы сидели за большим круглым столом в гостиной, где Бед-Окур обычно принимал посетителей. Мы собирались там каждый вечер, чтобы подвести итоги дня, обсудить планы на завтра и просто поболтать. Доктор в шутку называл наши сборища «Советом Министров».
Однако в тот вечер мы говорили о еде. Нет, мы не были голодны, но королевский повар, как мы с ним ни бились, так и не научился готовить вкусно. Да оно и неудивительно — прошло всего полгода с тех пор, как индейцы узнали, что такое огонь. Бифштекс у повара вечно подгорал, пудинг превращался в кисель, а омлет становился похож на подметку.
Поэтому по ночам мы с доктором на цыпочках спускались на королевскую кухню, и там Джон Дулиттл менял корону на поварской колпак и стряпал что-нибудь вкусненькое на догорающих в очаге поленьях.
Итак, в тот вечер «Совет Министров» заговорил о еде. Всему виной был я — мне вспомнился ужин-пальчики-оближешь, которым нас угостил мебельщик в Монтеверде.
— Ах! — подхватил со вздохом Бед-Окур. — Чего бы я не отдал сейчас за чашку какао! В Оксфорде нам каждое утро давали большущую чашку с какао и сливками. Господи, что за страна! На всем острове не найдется ни одного дерева какао и ни одной коровы, чтобы хотя бы изредка лакомиться сливками!
