— Это он! Я узнаю его!
Старшина Тараканов по-прежнему держал Васю повыше локтя и тянул его в угол, где стояла лавка, похожая на жёлтое пианино. Вася сел, а мешок поставил в ноги. Матрос, видно, почувствовал, что дела идут неладные, свернулся в мешке и лежал неподвижно, как пять кило картошки.
— Рассказывайте по порядку, Курочкин, — сказал старшина, обернувшись к черноусому, у которого не было теперь усов.
— Сейчас, — сказал Курочкин, волнуясь. — Попью только.
Он подошёл к настольному графину и попил, булькая горлом, как голубь-горлица.
— Прошлое воскресенье, — сказал Курочкин, попив, — я купил поросят, как раз вот у этого типа. Приехал домой, гляжу — в мешке пёс. Он, рожа кривая, мешки подменил, пока я деньги считал.
— Чего? — крикнул Вася, вскакивая с лавки. — Кто купил? Ты купил?!
— А ну-ка сядь! — сказал старшина, хватая Васю за плечо. — Сядь! Разберёмся!
Он подождал, пока Вася усядется, и дальше спрашивал Курочкина:
— Какой именно был в мешке пёс? Какой породы?
— Бандитской породы, — ответил Курочкин и поглядел на Васю. — Весь мохнатый.
И Вася тоже поглядел на Курочкина. Нет, не было у него теперь усов, голые губы синели под курочкинским носом и шевелились, выговаривая слова. А по словам этим выходило всё наоборот, как будто Вася обманул Курочкина и подсунул пса вместо поросят.
«Вон как, — думал Вася ошеломлённо, — вон как честного Васю обвиняют!»
У Васи заныла голова. Он сидел на лавке тупо и неподвижно, как сидел бы фонарный столб.
«Ну ладно, — думал Вася, — болтай, болтай, Курочкин. Я пока помолчу, а потом и открою рот. Погоди, куриная слепота, только закроешь рот — я свой живо открою!»
Но рта открыть не удавалось, потому что Курочкин своего никак не закрывал, он молол и молол, как приехал покупать поросят, а Вася его обманул.
Поскрипев пером, старшина наконец поставил точку.
— Фамилия?
Вася сказал.
— Где проживаете?
Вася отвечал, а сам глядел на старшину. Он старался глядеть так, чтобы не бегали глаза, чтоб Тараканов понял, что Вася — невинная душа. Но ничего не получалось — глаза у Васи бегали, он краснел и пугался, и старшина Тараканов, как видно, понял, что душа у Васи чёрная.
К тому же в столе у старшины Тараканова лежала секретная бумага со странным названием «Ориентировка». В этой бумаге было написано, что на свете появился мошенник с чёрными усами, который продаёт пса за поросят. И вот теперь старшина Тараканов глядел на Васю, радостно понимая, что он этого мошенника поймал.
— Так ли всё было, как рассказывает гражданин Курочкин?
— Всё было наоборот.
— Знаешь что, — сказал старшина, ослепляя Васю кокардой, — ты лучше чистосердечно признайся, положа руку на сердце.
— Да я чистосердечно, — ответил Вася, кладя руку на сердце. — Это сам Курочкин был с усами. У меня-то они не растут.
— А это что? — спросил Тараканов, указывая Васе под нос.
— Это не усы, — напугался Вася, — это от шубы отстрижено!
Вася подёргал за усы, и они отвалились.
— Так-так, — насмешливо сказал старшина, — а в мешочке у вас что?
— Матрос, — пришибленно ответил Вася.
— Ну-ка поглядим, что за матрос.
Присев на корточки, старшина развязал верёвку.
Матрос вылез из мешка. Он встряхнулся как следует, окутавшись на миг облаком пыли.
— Ишь ты! — сказал старшина и ткнул Матроса пальцем. — В мешок залез!
Матрос огрызнулся — и палец милицейский налился кровью.
И тут Матрос получил такого пинка, что у него из глаз искры посыпались. Разбрызгивая эти искры и завывая, он вылетел в дверь и как рыжее лохматое колесо укатился куда-то в сторону железнодорожного депо.
Глава двенадцатая
«Взгляни, взгляни в глаза мои суровые…»
Дело пошло быстрее быстрого.
У Васи отобрали усы и мешок, сунули всё это в несгораемый шкаф и замкнули секретным ключом. Потом строго взяли за плечо и отвели в какую-то мрачную комнату.
— Посидишь, — сказали и заложили дверь засовом.
Вот как повернулось дело. Никак не думал Вася, когда приклеивал усы, что это его погубит. Никак не думал, что зря сажает Матроса в мешок. Печальный стоял теперь Вася посреди комнаты, узенькой, как шкаф-гардероб.
На деревянной лавке, которая тянулась вдоль стены, сидел человек с лицом неспелого цвета и что-то мычал. Вася не сразу понял, что человек поёт, но постепенно стал различать слова:
Взгляни, взгляни в глаза мои суровые,
Взгляни, быть может, в последний раз…
Вася поглядел в глаза певцу, но ничего особо сурового в них не увидел — так, серая муть, голубая чепуха.
— Ты кто такой? — спросил вдруг певец тяжёлым голосом.
— А ты? — насторожился Вася.
— Чего? Кто я такой? Да если я скажу, ты умрёшь от страха! Меня вся Тарасовка знает! Понял? Туши свет!
— А меня все Сычи знают.
— Туши свет! Меня Рашпиль знает! Я знаешь кто?
— Кто?
Тут человек, которого знала вся Тарасовка, наклонился к Васе и сказал таинственно:
— Я — Батон! Слыхал?
— Слыхал, — сказал Вася, хотя ничего подобного он раньше не слышал.
— То-то! — грозно сказал Батон. — Туши свет!
— А я знаешь кто?
— Кто?
— Я — Вася Куролесов! Слыхал?
— Слыхал, — неожиданно сказал Батон и протянул руку. — Здорово!
Вася подал руку, и тут же Батон сжал её с оглушительной силой. Вася поднатужился и тоже крепко сжал батонскую руку. Тот ещё напрягся, и Вася поднадавил. Они жали руки с такой силой, что, окажись там, внутри рукопожатия, медный шарик, он бы, конечно, расплющился.
От напряжения рыхлое лицо Батона налилось кровью. Он был и вправду похож на большой белый батон, одетый в брюки. Живот его был кругл, а голова маленькая, как и полагается батону.
— Тебя за что взяли? — спросил он, отъединяя свою руку от Васиной.
— За поросят.
— Я тоже, помню, как-то на телятах погорел. А сейчас сижу по глупости: одному пинджаку рога посшибал.
— За что же? — спросил Вася.
— Он мне на ногу наступил.
Вася невольно поглядел на эту ногу и увидел, что нога очень крупная, в ржавых ботинках на микропоре. Подробно осмотрев ногу, стал Вася оглядывать комнату. Скучной оказалась комната: стены её окрашены были коричневой краской, а высоко под потолком вполнакала горела маленькая электрическая лампочка. Она немного помигала и потухла. И тогда Вася понял, что на улице уже вечер, целый день прошёл и принёс одни неприятности.
Стало совсем темно. Через узкое окошко не видно было ничего, чуть-чуть в нём серело, и слышен был какой-то невнятный шум и гудок далёкой электрички.
«Погиб я, — думал Вася, ложась на лавку, — теперь никак не докажешь, что я не вор. Матрос в мешке — вот что меня доконало. Эх, грустные дела».
Вася представил, как будет плакать мама Евлампьевна, выйдя его провожать в дальнюю сибирскую дорогу, станет махать платочком и совать ему в руки узелок с ватрушками.
Тихо-тихо, чтобы не услышал Батон, стал Вася плакать, и сквозь слёзы замычал он песню:
Взгляни, взгляни в глаза мои суровые,
Взгляни, быть может, в последний раз…
Часть вторая
Водопроводчики
Утро в Карманове долго не наступало.
Так бывает в небольших подмосковных городах — долго не наступает утро. Над Москвой уже солнечное зарево, уже пожарная сокольническая каланча позлащена восходом, а в Карманове ещё темнота, темнота — ночь.
Вася проснулся затемно и долго слушал, как сопит Батон. В предутреннем сне тот громко высвистывал носом, и, кажется, любимую мелодию: «Взгляни, взгляни в глаза мои суровые…»
Рассвело.
И скоро зашевелилась входная дверь, заныли железные петли — дверь приоткрылась, будто зевнула. В щель выставились сонные усы старшины Тараканова.
— Куролесов, выходи.
Васю снова привели в дежурную комнату. Там у окна, прислонясь к несгораемому шкафу, стоял какой-то человек в сером костюме.
По привычке Вася поискал на его лице усы, но не нашёл. Зато нашёл нос, кривой и крылатый, широкие медные щёки и прищуренные глаза цвета маренго.
Человек в сером костюме навёл на Васю свои глаза и спросил:
— Этот самый?
— Так точно, — ответил старшина, кивая на Васю. — Под носом — искусственные усы, в мешке — пёс.
Серый костюм внимательно пригляделся и вдруг подмигнул Васе: что, мол, попался?
— Так точно, — толковал старшина. — Так точно, товарищ Болдырев, этот самый и есть мошенник. Усы под носом, пёс в мешке.
«Вот это фамилия! — подумал Вася. — Болдырев! Как будто самовар в воду упал. Наверно, начальник!»
