— Смерть самодержавию!.. — раскалывалась от крика улица.
— Да здравствует свобода!.. — мощным гулом прокатывалась новая волна.
Какой-то старик в пальто с барашковым воротником обнял Фроську.
— Мы теперь вольные, дочка, — бормотал он, не скрывая и не стыдясь своих слез.
На углу Пушкинской бородатый студент, взобравшись на гранитный постамент памятника Пушкину, размахивая рукой, громко декламировал:
Товарищ, верь: взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена...
На стенах белели воззвания и объявления Временного комитета Государственной думы, Совета рабочих и солдатских депутатов.
— Теперь куда пойдем? — спрашивали своего вожака скобари, стараясь не отстать от него в бурлящей многотысячной толпе.
Царь кратко, одним словом намечал направление, и среди ребят, как по телеграфу, проносился очередной приказ:
— К Аничкову мосту!.. На Литейный!.. На Кирочную...
На Сергиевской улице, в районе аристократических кварталов, где жила преимущественно знать Петрограда, наметанный, острый взгляд Царя остановился на высоком, бравого вида старике с седыми пышными подусниками, в щегольской бобровой шубе. Старик, подозрительно и пугливо озираясь по сторонам, неуверенно шел по улице, стараясь как-то боком пройти мимо встречных. Царь, сунув два пальца в рот, пронзительно свистнул, и старик, вздрогнув, зашагал быстрее.
— С-стой, братва! — повелительно распорядился Царь.
Догнав человека в бобровой шубе. Царь проскочил вперед и, приложив руку к папахе, бойко отрапортовал:
— Здравия желаю, вашбродие!
Из-под распахнувшейся шубы мелькнул форменный генеральский китель. Насупившийся генерал не стал сопротивляться. Ребята, окружив его шумной ватагой, повели в Таврический дворец, ставший в эти дни главным штабом восставшего народа. Царь, придерживая генерала за рукав, шел рядом. Впереди вприпрыжку бежали гонцы и звонко оповещали встречных, освобождая путь для многочисленных конвоиров:
— Генерала ведем... жандармского!
К Таврическому дворцу то и дело подходили перешедшие на сторону революции воинские части с развернутыми знаменами, со звучащими оркестрами.
Ребята остались у бокового входа, а человек пять скобарей во главе с Царем, сопровождая своего пленника, проникли внутрь здания.
Матрос, вооруженный двумя револьверами и перепоясанный пулеметной лентой, принял от ребят генерала.
— Как твоя фамилия? — спросил он у Типки.
— Царь! — быстро ответил за Типку Цветок.
Матрос удивленно поднял крутые сросшиеся брови. Типка ответил как полагается и незаметно сунул Цветку под нос кулак. Тот с обиженным видом отошел в сторону.
Разобравшись в фамилии Типки, матрос напустил на себя еще большую важность.
— Хотя ты. Антип Царев, и Царь по прозвищу, а заарестовывать тебя я не буду. Царей мы теперь за решетку сажаем.
Типка растерялся, а когда матрос с генералом скрылись, нахлобучив глубже папаху и сдвинув брови, предупредил ребят:
— Ежели кто только при народе заикнется... Пеняйте на себя.
Ребята поняли. Типка Царь тоже отрекался от своего громкого прозвища. Цветок при этом встрепенулся и толкнул Ванюшку в бок: мол, понимай.
Тут к подъезду подошла группа таких же, как и скобари, мальчишек, как стало понятно по разговору — с Петроградской стороны. Вели они под своим конвоем какого-то, судя по холеному лицу с пышными бакенбардами и добротной одежде, важного сановника.
— Где тут принимают арестованных? — обратился к Царю светлоглазый, светловолосый парнишка, одного с Типкой возраста, в темной, с зелеными пуговицами куртке, очевидно вожак ребят.
— Т-тут принимают... — показал Царь на вход в боковой подъезд: — П-подожди чуток. Сейчас матрос выйдет, он примет. — И уставился на парнишку.
— О-оголец! А я тебя знаю, — обрадовался Царь. — Тебя не Алешкой зовут?
Светловолосый парнишка встрепенулся, поднял голову.
— А ты откуда меня знаешь?
«Т-точно», — про себя удостоверился Царь, обладавший цепкой памятью.
— Если я не обмишулился, т-ты в позапрошлом году меня на Большом от фараонов выручил... Помог взобраться на крышу.
Светловолосый парнишка тоже уставился на Царя.
— Помню... — медленно произнес он, — был такой случай. — И доброжелательно первым протянул Царю руку. — Удрал ты тогда?
— Точно, удрал... — обрадовался Царь и счел нужным сообщить: — А потом попал на фронт... А тебя что, фараон тоже поволок в участок?
Парнишка пренебрежительно махнул рукой, не спуская глаз с Георгиевского креста Царя:
— Поволок... Мне не впервые.
Своим ответом он сразу внушил Царю большое уважение к себе.
— С-спасибо тебе, друг! — и Царь крепко пожал руку парнишке с Петроградской стороны. — Будешь в наших краях, на Васильевском острове, заходи в Скобской дворец.
Присутствовавшие при разговоре Копейка и Чайник тоже пожали руку новому другу Царя. Фроська тоже протянула Алешке свою ладонь в знак благодарности, что тот в свое время выручил Царя.
— Спасибочко! — произнесла она.
Вернулся в подъезд матрос. Алешка со своими мальчишками с Петроградской стороны сдал матросу старорежимного чиновника.
— Пошли!.. — торопили Алешку его друзья, видя, что тот снова пустился в разговор с Царем.
Оказалось, что Алексей со своими ребятами с Петроградской стороны тоже был в тот день у Казанского собора, тоже разоружал городовых.
Таврический дворец бурлил. Временный комитет Государственной думы хоть и взял власть в свои руки, но доживал последние часы. А в левом крыле дворца уже заседал Совет рабочих и солдатских депутатов столицы.
Длинные, широкие коридоры, просторные залы с лепными украшениями и огромными хрустальными люстрами — все было заполнено вооруженными людьми. Между ними торопливо сновали важные, осанистые, в черных длиннополых сюртуках, в белых манишках члены Государственной думы, как объяснил ребятам бойкий мастеровой с папироской в зубах.
— Дума... — произнес Типка, испытывая к новой власти смутное недоверие.
— Какие они сдобные, откормленные, — вслух удивлялся Спирька, разглядывая думцев.
— А что они делают? — заинтересовался Цветок.
— Думают, — как сведущий в газетных делах человек, пояснил Серега Копейка, ловко сплевывая в дальнюю урну.
— О чем же они думают? — продолжал удивляться Спирька.
— Как жить народу, — вмешался Ванюшка, уже слышавший подобный разговор в чайной.
— Как ловчее из чужого кармана в свой переложить, — разъяснил бравый рослый солдат с винтовкой за плечами. — Тоже воевал, браток? — взглянув на Царя, осведомился он, прикуривая у встречного. — На каком участке фронта?
— Н-на Северном, — не без гордости ответил Царь.
— Теперь, браток, свобода! Воевать больше не станем, — сообщил солдат.
— Дума, — снова произнес Царь, окончательно запутавшись в столь сложном политическом вопросе.
Потолкавшись по людным и шумным коридорам, ребята вышли из Таврического дворца и присоединились к своим.
Подходили воинские части. Стоявшие на балконе члены Государственной думы сдержанно помахивали руками, приветствуя солдат.
— Чего это думцы хмурятся, кисло так приветствуют, — удивлялись в толпе, — радости-то у них не чувствуется.
— С непривычки, — объясняли другие, — ведь они все с царем якшались. Все они графы, и князья, и даже бароны.
— Не все, — кто-то возражал, — есть среди них и наши, рабочие. Правда, маловато. Один на сотню.
Царь напряженно вслушивался.
Рядом с Ванюшкой какой-то чрезмерно любопытный, в потертой чуйке и в картузе с бархатным козырьком, допытывался:
— Это кто? А это? Толстый-то какой, с брюхом.
— Родзянко, председатель Государственной думы, — ответили ему.
А другой, более сведущий, добавил:
— Богатеющий господин. У него а-агромадные поместья в Екатеринославской губернии и сотни тысяч капиталу.
На балконе появился седоволосый, с черными бровями и усами депутат Думы.
— Товарищи-и! — звонко закричал он.
— Гучков! — немедленно оповестил соседей знаток депутатов.
— Домовладелец, фабрикант и заводчик, — добавил стоявший у ограды студент.
— Как же это? — недоумевающе спрашивал его ремесленник в коротком дырявом пиджаке с замасленными полами. — Свободу-то мы разве добываем для богачей? Какие мы ему товарищи!
Царь еще более нахмурился. В его голове шла усиленная работа.
В самом деле, на улицах сражался простой народ: рабочие, солдаты, а в Думе вершили всеми делами только богатые да знатные.
«Надо поспрошать у Володи», — размышлял Царь.
На балкон приветствовать воинскую часть вышел скромно одетый человек в поношенном пальто, в кепке, и в толпе радостно загалдели:
