Глава 11. Агаша — хозяйка хутора Дуабабста
Дуабабста мало чем отличался от хутора Хабаджи. Тот же обширный двор, покрытый, словно мохнатым ковром, густой и низкой травой, деревянный дом на каменных столбах, просторная кухня с прокопченной дочерна кровлей.
По двору бродили спутанные лошади, а в тени раскидистого ореха, положив головы на широкие лапы, спали похожие на львов лохматые овчарки.
Агаша оказалась полной женщиной с круглым белым лицом и большими голубыми глазами. В нарушение абхазского этикета она, обогнав мужа, бросилась к гостям, обняла сначала Тумошу, потом Хабаджу.
По всему было видно, что строгий горский этикет не очень-то распространяется на эту веселую, шумную женщину. Хабаджа, правда, хмурился, но всем было понятно, что это он так, только для вида.
Смеялись Тумоша и Агашин муж, высокий, моложавый человек в черкеске, с двумя рядами орденских колодок на груди. Смеялись и прыгали белоголовые, похожие на Агашу девочки, теребили Хабаджу за рукава. Даже лохматые овчарки проснулись и, подойдя поближе, расселись кружком возле суетящихся людей.
Агаша быстро-быстро говорила о чем-то по абхазски, и в потоке твердых, шипящих слов неожиданно прорывались забавно звучащие: «Тумошенка-а», «папачика-а».
— Веселый хутор, — сказал Володя. — Мне здесь нравится.
— Заходите в дом! — Муж Агаши приложил к груди ладони. — Сейчас будет мамалыга.
Пока готовилась мамалыга, мужчины чинно беседовали о том, что в этом году хорошо уродилась кукуруза, надо быстрее убрать ее — медведи повадились. И о том, что по всему видно — зимой будет много снега и уже в начале октября, наверное, закроются перевалы. И о том, что у старого Бгажбы волки зарезали два десятка овец, надо бы собрать людей, устроить большую облаву.
И уже только потом хозяин, боясь показаться любопытным, спросил, что на этот раз ищут в горах геологи. И нашли ли они уже нужные им камни.
Ираклий Самсонович развел руками — нет, пока ничего. Вот, может быть, на Улысе больше повезет.
— Улыс — хорошая река, — согласился Агашин муж. — Только трудно туда идти, дороги нет, скалы как стена стоят. А камней на Улысе много разных. Может, какие вам надо, тоже есть.
Агаша внесла столик, окутанный душистым облаком. На нем выстроились пышущие жаром желтые калачики мамалыги.
— Хорошо, если камни найдут, — сказала она и улыбнулась. — Дорогу тогда сюда сделают, машины привезут, свет электрический будет, как в городе. И кино каждый день.
Ай, Агаша, Агаша!.. Мужчины ведут степенный разговор, а она перебивает. Хабаджа насупился, но всем было понятно — это он так, для порядка, чтобы гости не обижались на болтливую хозяйку.
Разговор об Улысе продолжался. Обсуждали маршрут, спорили: брать ли лошадей или на первый раз пойти налегке.
— Лошадь сразу брать нельзя! — горячился Тумоша. — Надо сперва дорогу смотреть. Лошадь — не Манька. — С легкой Володиной руки он теперь стал величать свою ослицу Манькой. — Лошадь где попало ходить не может. А Агаша ишака продала. Нет у них сейчас ишака.
— Дурной был ишак, — вставила Агаша. — Потому и продали.
— Бгажба продает хорошего ишака, — сказал Тумоша. — Почтальонку попросите, она передаст, что вам ишак нужен. Кукурузу уберем, поедете заберете его…
Наконец сказал свое слово Хабаджа: на первый раз пойти без вьюков. Если начальникам на Улысе два дня хватит, то на пятые сутки они смогут вернуться на Дуабабсту.
Тошка слушал и не знал еще, чем кончится этот разговор. А кончился он тем, что на Улыс его решили не брать.
— Тяжелый маршрут для новичка, — непреклонным тоном сказал дядя Гога. — Идти будем в темпе, тащить все на себе, на пять суток. Лишний рот — лишний груз. Оставайся и не дуйся на меня. Еще побываешь на Улысе. А пока лови форель и помогай Агаше убирать кукурузу. Тоже дело немаловажное. Мамалыгу-то ешь. И не спорь со мной, младший коллектор, не спорь!..
Отряд ушел на Улыс. Забравшись на орех, Тошка долго смотрел, как, то появляясь, то вновь исчезая в заросли, по склону горы короткая цепочка: Хабаджа, за ним Ираклий Самсонович, потом Володя и последним дядя Гога. Время от времени он останавливался и махал Тошке чем-то белым. Наверное, это была его сванская шапочка из светлого мягкого войлока.
Дни на Дуабабсте текли незаметно. С рассветом все шумное население хутора отправлялось на кукурузное поле.
— Эй, земляк! — кричал Тумоша. — Пойдешь с нами?
— А как же…
На хуторе оставались только овчарки. Они лежали, как всегда, под орехом и дремали. Один глаз спит, а другой лишь прищурен и посматривает вокруг на всякий случай. Хозяев нет, значит, дом закрыт, а вместо замков — они, собаки.
Вечерами все собирались на кухне, у костра. Обложенный черными от копоти камнями, он вел себя смирно, не то что в лесу. Не пытался уползти за пределы отведенного ему места, не швырялся искрами, не метался из стороны в сторону.
Над костром висела кованая железная цепь с крючьями. Можно было зацепить крюк за нижнее звено, можно за верхнее, цепь от этого становилась длиннее или короче, и висящий на ней котел то принимался яростно бурлить, охваченный красными щупальцами огня, то, приподнятый, утихал и лишь обиженно попыхивал.
Дым ровной струйкой уходил вверх, к черным балкам потолка. Там висели бурые головы копченого овечьего сыра, медвежьи и кабаньи окорока, связки красного перца и чеснока.
Тошке очень нравилось на кухне. Здесь было тепло, уютно, вкусно пахло острыми приправами и свежей кукурузной мукой.
Агаша и пять ее белоголовых, черноглазых и круглолицых дочерей сидели на низких скамеечках и лущили кукурузу. Тошка тоже тер друг о друга сухие початки. С тихим шелестом зерно сыпалось в широкое резное корытце. Агашин муж точил цалду или набивал патроны, а Тумоша приносил гармонь и пел свои длинные, печальные песни. Не абхазские и не русские, а особые, Тумошины. Агаша слушала, вздыхала, потом, стряхнув с передника кукурузные зерна, шла в дом и приносила ахимаа. Она осторожно касалась струн кончиками пальцев, словно струны были горячие и жгли ей руки. Ахимаа звенело, как звенят весенние ручьи там, далеко, в березовых лесах, на берегу широкой, неторопливой реки, которую не могла помнить Агаша. Иногда она ей снилась. Словно сто Улысов тихо текли рядом. Агаша босиком шла по мягкому берегу, и теплая вода щекотала ей лодыжки. И крикливые белые птицы падали грудью на воду и вновь взлетали в горячее от солнца небо. А она смотрела на них и смеялась…
Муж Агаши переставал возиться со своими патронами и слушал, подперев кулаком курчавую голову. Тошка тоже слушал и думал о том, как чертовски везет ему в последнее время. Еще совсем недавно он жил в Нефтегорске. Там не было ни гор, ни моря. Была ровная, жаркая степь, простреленная навылет серым асфальтовым шоссе, и еще речка Воробьиха. Потом он переехал в город у моря и придумал Штормштиля. И вот на смену благородному морскому волку вдруг пришло столько удивительных, настоящих, живых людей. И там, в городе, и здесь, в горах. И Хабаджа, и Тумоша, и его сестра, у которой такое знакомое круглое лицо с ямочками на щеках, что хочется все время спросить:
— Простите, Агаша, мы с вами в Нефтегорске случайно не встречались?
После обеда, когда спадала жара, Тошка отправлялся ловить форель. До речки, в которой она водилась, нужно было идти целый час. Сначала через каштановый лес, где можно было натолкнуться на стадо диких кабанов.
— Ты свистни, и они убегут, — говорила Агаша.
Потом мимо склона, заросшего дремучей черникой, в которой вполне можно встретить лакомящегося спелой ягодой медведя.
— Ты ему смотри не свисти! Ты тихонько уйди с тропы, и он тебя не тронет, — наставляла Агаша.
И, наконец, необходимо было миновать широкую поляну с одиноко стоящими старыми деревьями. Сюда изредка приходили пастись дикие козы, и поэтому вполне возможно, что на одном из деревьев окажется рысь.
— С ней совсем не надо встречаться, — предупреждала Агаша. — Очень дурная кошка. Но ты мужчина, возьми на всякий случай цалду…
Форель Тошка ловил еще когда жил на хуторе Хабаджи. Ловить ходили все вместе: дядя Гога, Володя и даже однажды Ираклий Самсонович.
Удочки делал дядя Гога. Вид они имели неказистый. Он просто-напросто нарезал тонкую стальную проволоку на небольшие, с палец длиной, куски. Потом, накрутив по обоим концам петельки, соединял их в цепочку. К этой цепочке с одной стороны прикреплялся крючок, другая привязывалась к ореховому пруту, и удочка готова.
— Ловить лучше всего на личинок стрекозы, — пояснял дядя Гога. — Водятся эти малосимпатичные твари в воде, под камнями.
Получив от дяди удочку, Тошка с великим сомнением осмотрел ее и вспомнил давнишние слова Ерго:
— Э, олан, ты что, рыбу за дурака считаешь?..
Однако, несмотря на неважный вид, удочка оказалась удобной. Проволочная леска послушно и точно ложилась даже в самые маленькие, величиной с тарелку, водоворотики, которые образовывала возле каждого камня стремительно бегущая вода. На таких стремнинах поплавок был бы бесполезен, да и к тому же тонкий, чуткий конец удилища моментально давал знать, как только форель хватала приманку. В ту же секунду нужно бы сделать резкую подсечку, и тогда рыба, ослепительно блестя чешуей, вылетала из воды.
