— При, о… — мечтательно повторила Нина Петровна. Она была растрогана. — Молодец, Полянский. Садись… Ну, ребята, а кроме тех предлогов, которые так прекрасно перечислил Полянский, существуют и другие, которые произошли от наречий, существительных и деепричастий… Кто назовет мне эти предлоги?
Нина Петровна уже не смотрела на друзей. Она знала, что чудес не бывает. Янка теперь будет молчать, греясь в лучах славы своего закадычного друга.
Но тут произошло чудо.
— Я назову! — вдруг на весь класс заявил Янка и встал, словно был заранее уверен, что учительница спросит именно его.
У Нины Петровны, видимо, на какую-то долю минуты отнялся язык, потому что, ничего не ответив, она только сделала рукой легкое поощряющее движение.
— Эти предлоги, — как пулемет, застрочил Янка, — «навстречу», «впереди», «согласно», «вопреки», «насчет», «благодаря» и «спустя»!
Нина Петровна уже успела прийти в себя. Она улыбалась так радостно, как будто Янка был ее сыном-младенцем и впервые в жизни сказал: «Мама!»
Класс замер в недоумении. Кое-кто скептически фыркнул. Рыжий обернулся, недоверчиво окинул взглядом парту своих врагов, — нет ли на ней какой-нибудь шпаргалки. Нет, на парте, там, где надо, стояла чернильница, и там, где надо, лежал круглый пенал. Тетрадки были закрыты.
Нина Петровна почувствовала, что класс сомневается, и решила рассеять эти сомнения. А впрочем, может быть, и она сама немножечко сомневалась?
— Отлично, Янсон! А теперь подойди к доске и напиши какую-нибудь фразу с одним из этих предлогов. Ну, смелей! Не бойся! — подбодрила она, видя, что Янка топчется на месте.
После некоторого колебания и таинственного перешептывания с другом Янка вылез из-за парты и подошел к доске.
— Напиши такую фразу, — сказала Нина Петровна: — «Горнист мчался впереди полка навстречу вражеской коннице».
Янка заскрипел мелом по доске. Нина Петровна следила за ребятами, чтобы никто из них не подсказывал и не шумел.
Некоторое время в классе было тихо, причем тишина становилась все напряженней по мере того, как Янка выводил на доске слово за словом.
И вдруг воздух качнулся от громкого, дружного смеха. Это случилось в тот момент, когда Янка, ловким вращательным движением поставив в конце предложения жирную меловую точку, отошел от доски и скромно опустил глаза, ожидая, пока учительница повернется к нему.
— Нина Петровна, вы поглядите, что он написал! — кричали одни.
— Вызовите меня, Нина Петровна!.. Я скажу!.. Дайте я!.. — надрывались другие. Учительница обернулась к доске, прочла написанное Янкой сначала про себя, а потом, улыбнувшись, громко повторила вслух:
«Горнист мчался в переди полка, на встречу в ражеской коннице»… Садись, Янсон!
Янка поплелся к своей парте.
Изобретателям электронно-подсказочной машины был нанесен страшный нравственный удар.
Усаживаясь рядом с другом, Янка зло отодвинул от себя ЭПМ-1 и ворчливо пробурчал:
— Охота была возиться с этой штукой!.. Учишь, учишь, пока закодируешь, и все зря…
— И правда! — встрепенулся Генка. — Для того чтобы закодировать урок, нам приходится здорово трудиться… Легче просто выучить… По крайней мере совесть будет чиста, а потеть придется куда меньше…
Так была решена судьба ЭПМ-1.
Урок продолжался. Быстро обретя внутреннее душевное спокойствие, Янка с любопытством смотрел на очередного ученика, вызванного к доске. Про самого Янку все уже позабыли.
Все, кроме одного.
Этим одним опять-таки был Рыжий, Витька Тарасюк.
Он, еще в то время когда Генка без запинки перечислял все предлоги, не образованные от других частей речи, заметил какие-то подозрительные манипуляции, совершаемые Янкой под партой.
Еще больше насторожила Витьку та уверенность, с которой отвечал Генка. Тут что-то не так. Отталкиваясь от выражения «говорить как по писаному», о Генке можно было сказать, что он отвечал «как по подсказанному».
Но, как уже отмечалось, никаких шпаргалок на парте не было видно и Янка все время сидел с закрытым ртом. Впрочем, если бы он его даже и раскрыл, это принесло бы Генке скорей вред, чем пользу.
В голове Рыжего, только что пережившего неслыханное унижение, роились планы мести, один страшнее другого. Хорошо бы взорвать парту, на которой сидели Генка с Янкой, или загипнотизировать умника Генку, чтобы у него отшибло память. Неплохо было бы разбить стекло в учительской и свалить на друзей…
Витька злился еще больше от того, что все эти планы были совершенно невыполнимы. Взрывчатки достать негде, гипнотизировать Витька не умел, а незаметно разбить стекло в учительской не так-то просто.
И оскорбленный остановился на классическом способе мести, известном еще школьникам древнего Рима. Он подговорит ребят, и они изобьют Генку с Янкой.
Приняв такое решение, Витька облегченно вздохнул и торжествующе посмотрел на друзей. А те, словно забыв о его существовании, вернулись к прерванным разговорам о том интересном походе, который их ожидал завтра.
Само собой разумеется, что они старались разговаривать незаметно для Нины Петровны, почти шепотом.
Однако тренированное ухо Рыжего сразу уловило суть разговора. Его враги собирались завтра после уроков пойти в Исторический музей, на какую-то выставку. Генка с умным видом шипел о необыкновенном наконечнике, который он должен видеть во что бы то ни стало.
Время летело. Урок приближался к концу. Продолжая вслушиваться в шепот врагов, Витька понемногу начал успокаиваться. Спустившись на грешную землю с высот фантазии, распаленной гневом, он понял, что план мести, по которому Генку и Янку предполагалось избить, — тоже нереален. На такое дело ребят подговорить не удастся.
И Витька решил следить за своими врагами, смутно догадываясь, что историческим наконечником можно будет по крайней мере одного из них ранить в самое сердце. Как это осуществить на практике, Рыжий пока еще не знал.
На другой день Генка и Янка отправились в музей. Чтобы попасть в него, надо было пересечь всю старую часть города. Это был очень интересный район. Генка любил бродить здесь. Почти на каждом шагу встречались старинные здания, на которых были прибиты аккуратные желтенькие таблички: «Архитектурный памятник. Охраняется государством». Переулки, где не разъехаться и двум всадникам; живописные тупики, оканчивающиеся домиками, словно перенесенными из книг Дюма; высокие и темные купеческие амбары, с крюком наверху, напоминающим виселицу; большая площадь возле самого музея, которая помнила тяжелые шаги меченосцев…
Даже названия всех этих улиц, переулков, площадей и тупиков были очень интересными. Тут был и двор Конвента, и Английский дворик, и проходной Иванов двор. Одна из самых старых улиц почему-то называлась Новой, а одна из самых тихих — Шумной. Неподалеку находились улицы Грешников и Мучеников… О происхождении некоторых названий Генка легко догадался сразу же, как только перевел на русский язык. Так, Валовая улица наверняка получила свое название потому, что здесь когда-то проходил городской вал, ограждавший город от врагов; на Известковой, видимо, жили ремесленники, которые жгли известь… Но все же оставалось так много загадочного и непонятного, что Генке весь Старый город казался частью какого-то исторического музея, в котором без хорошего проводника можно просто заблудиться.
По особенно старым и особенно красивым улицам Генке даже хотелось пройти на цыпочках, — так действовала на него окружающая обстановка, свидетельница давно минувших времен.
Был ноябрьский серый день. Падал снег пополам с дождем, — частое явление в здешних местах. Под ногами стояли лужи. Мокрые голуби просительно заглядывали в лица прохожих. Из парадной двери домика, на фронтоне которого цветным камнем была выложена дата постройки «1745», вышел важный румяный малыш и с деловым видом принялся ковыряться палочкой в старинном водостоке.
Около музея не было никакого оживления. Выставка «Страницы рыцарских времен» привлекла только любителей старины, специалистов да немногих болельщиков, вроде Генки и его друга. Остальная, неизмеримо большая часть человечества, не заметив такого выдающегося события, продолжала спокойно заниматься своими делами.
Янка и Генка поднялись по вытоптанным ступеням, вошли в вестибюль, холодный и серый. Здесь их встретил красноносый и усатый музейный служитель Сирмгайле, объединявший в одном лице целое штатное расписание. Он был одновременно кассиром, контролером и швейцаром на вешалке.
Сирмгайле, или, как его между собой называли Генка с Янкой, Симгай, поступил в музей сравнительно недавно. С Янкой, а через него и с Генкой, у Симгая почти сразу же установились хорошие отношения. Этому способствовал ряд причин. Во-первых, в музее работала Янкина мать; во-вторых, к мальчикам очень тепло относился заведующий отделом средневековья Сергей Петрович.
