Снова разошлись.
Командовать поручили Мишке. Он скомандовал:
— Три… Четыре.
Поединки должны были начинаться одновременно, но не успели Петька со своим противником сделать по шагу навстречу друг другу, как Никита вихрем налетел на Мишку, одним ударом из-за плеча выбил у него шпагу, вторым двинул ему между ребер, и на этом единоборство секундантов закончилось.
Мишка подобрал свое оружие, зачем-то скребанул в затылке и сел на бугорок, рядом с Никитой, чтобы лучше видеть дальнейшие события.
Вообще-то Мишка умел драться, но, может, раскаивался, что его засекли с двумя-тремя сантиметрами, может, не хотел вовсе уж портить отношения со своими вчерашними друзьями или еще что — кто его знает. Раз есть победители, должны быть и побежденные. У каждого своя гордость. Колька тетки Татьянин, к примеру, еще считать как следует не научился, а уже был сорок два раза убит на дуэлях. Это тоже не всякому дано.
Короче говоря, секунданты приготовились наблюдать, основные противники начали сходиться. Владыка — достойный потомок каких-нибудь там графов де-ла-Бе — приветливо улыбнулся и хотел сказать одну из мушкетерских колкостей, но так как противник его шел молча, он тоже ничего не сказал. Только улыбку оставил — ну, со всякими там дворянскими штучками в ней: надменностью, презрением и тому подобное.
Незнакомому с искусством улыбок Петьке захотелось внести в этот комплекс также и долю своей фантазии, но правила запрещали бить по лицу. Бить разрешалось только в грудь, до пояса. Причем самый кончик шпаги закруглялся во избежание укола. Прикосновение к груди в зачет не шло. Засчитывался лишь удар, которого противник попросту не мог оспорить.
Первый выпад сделал Петька. Но Владька отшатнулся, коротким ударом отбил его шпагу вверх и сделал ответный выпад, так что Петька едва ушел в сторону.
Эти пробные секунды боя показали, что на легкую победу лучше не надеяться. Петька мгновенно перестроился. Несмотря на свой рост, противник был явно слабее физически. Петька решил измотать его и, уже не заботясь ни о красоте, ни о точности ударов, стал нападать непрерывно. Удар справа, слева, снова слева, потом быстро выпад, еще один…
Казалось, что шпага его мелькает сразу в нескольких направлениях, но при этом она всюду натыкалась на Владькину шпагу, и если бы дерево вдруг оказалось металлом — яростный звон слышался бы в самой дальней деревне.
Сначала Петька норовил развернуться так, чтобы Владька оказался лицом к солнцу, но скоро утратил координацию. И то видел солнце перед собой, то замечал его сбоку, то вовсе не знал, где оно.
Бой становился напряженным. Секунданты начали волноваться. Мишка не выдержал даже и подсказал:
— Слева!
За что тут же получил первое предупреждение от Никиты. Щелкнув зубами, слегка прикусил кончик языка. Поморщился, сплюнул и от дальнейших комментариев воздержался.
У Владьки была тонкая узкая шпага. Поэтому, когда Петька заметил, что противник его стал меньше думать о выпадах, а стремится вложить в каждый удар побольше силы, он с готовностью ответил ему тем же.
Сопротивление новичка разъярило Петьку, и он уже представил себе, как под его ударом разлетается хлипкое оружие противника, когда послышался треск.
Все дальнейшее завершилось в несколько мгновений.
Ярость едва не погубила Петьку, ярость и спасла его.
Треснув, разломилась надвое не Владькина, а Петькина шпага. И от неожиданности, и от злости Петька совершил невозможное. Еще ни Владька, ни секунданты не успели среагировать на случившееся, как Петька, чья реакция обгоняла мысль, с отчаянием уже погибшего рванулся вперед, коротким взмахом в прыжке отбил шпагу противника и, падая, сильно ударил Владьку своим обломком прямо в грудь.
Так что упали они оба. Владька — плашмя на спину, Петька — плашмя на живот.
Петька вскочил первым и, еще разгоряченный, сделал своим обломком что-то похожее на оборонительное движение. Потом, не глядя, отбросил его в кусты. Как будто для него это было в привычку: завершать дуэль обломком и выбрасывать его. Владька сел на траве, тронул грудь. Больно.
Петька вытащил из кармана лопух, бросил его к ногам поверженного противника.
— На́ — за елку. В другой раз порубишь, — наставительно сказал Петька, вроде тут же забыв обо всем, что касалось недавней схватки. Повернулся к Никите: — Идем…
Зашагал, наступая на одуванчики. Так, от нечего делать.
— Техника, — разъяснил Никита своему соседу по кочке.
Мишка от дискуссии отказался.
До самой реки победители шли молча. И сели в лодку, равнодушные ко всему. И в молчании выплыли на середину реки.
Только здесь Петька немного оживился.
— Как, а?
— Техника, — орудуя веслами, повторил Никита результат своих наблюдений. Потом сказал: — А шпага-то у него, знаешь, это — клееная. Из лыжины, что ли. На вид — тьфу, а крепость…
— Да? — переспросил Петька. — Где же он достал это…
Дернув себя за чуб. Петька помрачнел. Выходит, что и без того трудная победа могла оказаться еще труднее.
Домой Петька пришел уже в темноте. Сунул весло за топчан в сенях.
Мать хозяйничала на кухне. Лампа в горнице едва тускнела, и под кроватью и по углам чернели тени.
Петька взял со стола кружку парного молока, пирог с капустой и только теперь почувствовал голод.
Когда мать вошла в горницу с тарелкой дымящихся галушек в руках, ни молока, ни пирога с капустой уже не было.
— И где тебя носит… — по-всегдашнему запричитала мать. — Нет по-людски чтобы… Одним молоком… На что ж я галушки-то грела?
— Больше не хочу, — заявил Петька. Но чтобы не расстраивать мать, взял ложку и принялся вылавливать тугие галушки. — Много надоила сегодня?
— Где там… — вздохнула мать. Потом спохватилась: — Митька-то прихворнул ноне. Кто же стадо выгонит? Ты бы попас Ягодку завтра. Доить днем не буду…
— Попасу… — пообещал Петька, тут же прикидывая в уме, как совместить эту свою новую обязанность с прочими делами. Хотелось в назидание Мишке за его измену отправиться на днях в путешествие на долбленке. Оставалось доделать немногое: выстругать мачту, сшить парус, уговорить дядьку косого Андрея, чтобы сковал накладку для мачты.
— Да, что-то щеколда расхлябалась у сарайки. Того и жди отвалится… — посетовала мать.
Петька поднялся из-за стола.
— Сейчас сделаю.
— Да чего же сейчас-то? Завтра! — забеспокоилась мать.
Но Петька не любил откладывать хозяйственные дела на завтра. Взял молоток, гвозди, вышел во двор.
Над рагозинской церковью поднималась ущербленная луна.
Двумя десятисантиметровыми гвоздями Петька намертво закрепил щеколду, потом заодно приколотил отошедшую дощечку в заборе.
Мать постелила ему в сарайке. Налила в таз горячей воды. Но так как сама она после этого взошла на крыльцо, Петька лишь для порядка побултыхал в тазу ногами и выплеснул воду на помойку.
— Все, мам…
Мать неслышно вздохнула, но проверять результаты мытья не стала. А Петьке всякий раз, когда она так вздыхала, хотелось тут же заново перемыть ноги или сделать в жизни что-нибудь такое необыкновенное, чтобы любой человек сказал: «Да, не у каждой матери такие сыновья бывают…» Уж кто-кто, а Петька-то знал, что это только с виду мать его неприметная, тихая-тихая будто, — на самом деле второй такой с огнем по земле не сыщешь. Некогда ей шумной быть, вот и вся разгадка. Одно, другое — поработай-ка с ее…
В эту ночь Петька вовсе, кажется, не спал.
Всего и запомнил, как рубаху стаскивал. И вытянуться, кажется, не успел, как проснулся от петушиного крика. Решил, что сдуру петух кричит, и, не открывая глаз, натянул на голову старую материну фуфайку. Но куры всполошились на насесте, заквохтали, а краснобородый Степан Разин, будто назло, подошел к самому Петькиному уху и басом заорал во второй раз:
— У-а-э-хо!..
Петька выскочил из-под фуфайки, запустил в петуха собственными штанами, и сон как рукой сняло. Из чувства мести бросил в краснобородого дурака еще двумя березовыми полешками, отчего залотошило в один голос все куриное семейство, и принялся одеваться.
В щели сарая заглядывало раннее солнце.
Мать спала.
Ежась от холодной росы, Петька махнул через плетень в огород старика Евсеича и задами помчался к Никитиной избе.
Выдернул с Евсеичевых грядок две морковины, отер их ботвой и позавтракал на ходу.
Окно в комнату Никиты было закрыто. Петька осторожно растворил его, прыгнул на подоконник и, прихватив со стола кружку воды, хотел было вылить ее на подушку спящего Никиты. И уже брызнул чуток под самое одеяло, когда спящая фигура вздернулась, и Петька увидел перед собой рассвирепевшую бабку Алену.
— Ты чевой-та, пострел, удумал?! Ты энто откедова тут? Вот я те!..
