— Я слышала, тут раньше был зоологический уголок, а когда народ сбежал, так все и бросили. У них здесь обезьяна жила, может, это она? Может, она тут до сих пор обитает? Сошла с ума, питается крысами, ну, и вообще, чем придется…
Я поморщился. Обезьян я не любил. Особенно таких. Диких. Которые чем придется питаются. Что касается звуков, в таких старых зданиях вечно что-то падает, отваливается и шуршит. Кстати, именно поэтому о старых домах ходит такая дурная слава. А на самом деле все просто: это не привидения, это падающая штукатурка.
— А может, что-то упало… Там, кажется, зрительный зал.
Паша отступил от окна, спрятал за пояс свои дубины.
— Ладно, — сказал он. — Нам действительно пора идти…
И они вышли из вестибюля через высоченную, метра в три, дверь.
Я вылез из-за штор. Подошел, посмотрел на картины.
На одной был нарисован богатырь. Но не Илья Муромец и не Семен Буденный, а богатырь неизвестный. Остролицый, с длинной бородой. Похож на Ивана Грозного. Богатырь не улыбался, не хмурил грозно брови и не вытаскивал из ножен меч. Богатырь испуганно оглядывался, будто его кто-то догонял.
Остальные картины тоже изображали разных героев и военачальников, а вот картина в углу была совсем другая.
Она была мерзкой на самом деле. Дом культуры, прямо на его крышу опускается страшное красное солнце. А из двери вылезают толстенные черные щупальца.
Они стояли возле широкой парадной лестницы.
Лестница вела на второй этаж и являлась настоящим произведением искусства: на ступеньках болтались обрывки роскошного ковра, вдоль перил торчали статуи разнообразных рабочих и колхозников, все со своими рабоче-крестьянскими инструментами: косами, пилами, лопатами, отбойными молотками. Статуи были хорошие, и я подумал, почему их отсюда до сих пор не вывезли: ни завод, ни охотники за цветными металлами?
Видимо, и в самом деле проклятие.
— Квартира Паровозова была на втором этаже, — сказала Тоска. — Пойдем поскорее, мне тут как-то это… не по себе.
— Слушай, Тонька, — остановился Паша. — Я тут подумал и решил: давай немножко побродим туда-сюда…
— Зачем? — насторожилась Тоска.
— Затем, что я хочу здесь чуть-чуть пофотографировать. Одни статуи чего стоят, ведь такое сейчас фиг где найдешь! На самом деле сделаю книжку такую — «Мертвые города». У меня и знакомые есть на полиграфическом комбинате, помогут, если что. Давай тут все обсмотрим, а альбом этот никуда не денется.
— А ты не боишься? — спросила Тоска.
— Не-а, — быстро ответил Паша. — Чего тут бояться?
И они пошли вверх по лестнице. Я медленно крался за ними, тихо, как настоящий ниндзя, не зря надел обрезанные валенки. Поднялся на второй этаж. Прокрался мимо статуй.
Паши и Тоски не было видно. В зрительный зал, наверное, забрались.
Где-то тут должна была быть дверь, ведущая за кулисы. Я двинулся вправо и очень скоро эту самую дверь обнаружил. На ней была предупреждающая табличка — хода, мол, нет, только для персонала. Я плюнул на табличку и проник внутрь.
За дверью оказались всевозможные театральные подсобные помещения: гардероб, гримерки, реквизиторская, костюмерная. В костюмерную я заглянул.
Костюмов было много. Разных. От новогодних смешных до карнавальных и серьезных. Из серьезных мне понравился один костюм — мужик, состоящий из многочисленных каменных обломков. Видимо, это была статуя Командора. Каменный гость или что-то в этом роде. Я сначала собрался обрядиться именно в эту самую статую, но потом увидел еще более подходящий костюм. Прямо напротив статуи Командора на вешалке красовалась белая хламида, заляпанная видными кровавыми пятнами. Не знаю, для какого спектакля предназначалась эта простыня, наверное, для японской оперы, но выглядела она мрачно. Я без колебаний ее напялил, затем измазал лицо белым гримом и прокрался к сцене.
Тоска и Паша стояли на краю сцены, из-за кулис мне их было прекрасно видно. На сцене возвышалось неприятное суковатое дерево, похожее на карликовый баобаб. Сначала я было подумал, что это декорация, но потом присмотрелся и обнаружил, что вроде бы дерево выросло здесь само — корни его пробивались через сцену и уходили вглубь. Это было необычно, я не видел раньше таких деревьев.
— Зал! — восхищалась Тоска. — Какой огромный зал! Даже больше, чем в нашем театре! Умели раньше строить. Хочу посмотреть, какая здесь акустика…
Тоска подбоченилась, набрала воздуха и выдала длинную ноту.
— А-а-а-а…
Конечно, в этом пении не было той мощи, что демонстрировала Тоска на Чертовом Омуте, но все равно было громко. У меня даже ухо слегка заложило, и я подумал, что, пожалуй, в лице Тоски мировое оперное искусство многое потеряло.
Паша принялся ее фотографировать, а Тоска кривлялась, кривлялась, потом взяла и спела что-то уже со словами, кажется, по-итальянски.
Паша восхитился, заорал «браво, браво» и стал хлопать в ладоши. Момент был более чем подходящий. Я отдернул занавес и выдвинулся из-за кулис.
Вообще, приличные люди в таких обстоятельствах должны падать в обморок или с ними должен разрыв сердца случаться. Но эти типы совершенно не обращали внимания, будто меня и не было вовсе. Паша вдохновился вокальным талантом Тоски и принялся распевать какую-то песню в стиле рэп. С соответствующими телодвижениями. Я пришел от этого в ярость, поскольку рэп и все эти ужимки я искренне ненавижу. Тогда я вылез из-за кулис уже окончательно. И заклекотал горлом.
Паша повернулся в мою сторону. И остекленел. Видимо, я на самом деле выглядел страшно: дружелюбности во мне было маловато. Совсем почти не было дружелюбности.
— А-а-а! — заорал Паша.
Не так, конечно, громко, как Тоска, но все равно. Тоска замолчала и посмотрела на него с удивлением.
— Ты чего? — спросила она.
— Там! — заорал Паша и невоспитанно показал на меня пальцем. — Там мертвец!
— Какой мертвец? — Тоска сощурилась на меня. — Какой еще мертвец?
— Самый настоящий! В простынях! С кровью!
Я подумал, что неплохо было бы напугать их еще сильнее. Как самые настоящие мертвецы, я вытянул перед собой руки и заклекотал горлом еще сильнее. А потом прыгнул вперед и каркнул:
— Крови!!!
— А-а-а! — Паша шагнул назад.
Шагнул назад, прямо к оркестровой яме, потерял равновесие, замахал руками и обрушился вниз. Послышался громкий струнный звук.
Бам-м-м…
Тоска посмотрела в яму, потом на меня.
— Привет, Куропяткин, — сказала она. — Так и знала, что ты притащишься. Зачем человека напугал? Он, может, ноги переломал?
В подтверждение этой версии из оркестровой ямы послышался стон. Я заглянул туда и обнаружил, что Паша лежит в большущем, как дредноут, черном рояле.
Это было очень красиво, я еще никогда не видел, чтобы народец лежал так в роялях. Лежать в рояле было по-благородному, я бы сам полежал…
— Ты жив? — спросила Тоска.
— Кто это? — просипел снизу фотограф. — Кто этот мертвец?
— Держатель Южного Сегмента Мирового Яйца и Высший Прозектор Сущего Феликс Аполлинариевич Куропяткин, — отрекомендовался я. — А вы кем, сударь, будете?
— Павел Иванович Воблин, — представился Паша. — Мещанин… тьфу ты, в школе я учусь. Рад сделать знакомство. Хотя обстоятельства несколько не располагают…
— Вылезай, Пашка, — позвала Тоска. — В роялях водятся рояльные мыши. Весьма свирепая разновидность, вызывают бруцеллез.[6]
— Что такое бруцеллез? — испугался Паша.
— Не время разбираться, вылезай.
Но самостоятельно Пашка вылезти не смог — застрял в струнах. Пришлось спуститься по лесенке и прийти на помощь этому придурочному фотографу. Я достал из рюкзака кусачки, покусал струны, позвал Тоску, и с помощью оной Воблин был извлечен.
— Странно, — сказал Паша, отряхнув с себя рояльный прах. — Тут такое дело… Я, пока лежал в рояле, одну штуку увидел. Смотрите.
Паша указал вверх.
Мы задрали головы. На потолке были нарисованы глаза. По кругу купола сплошная дружба народов с виноградом и планерами, а прямо посредине глаза. Красные такие. А из правого слеза кровавая капает.
— Мерзкое дело, — сказал я.
— Почему? — спросила Тоска.
— С какого фига там глаза? Это очень нехорошее предзнаменование, я в этом разбираюсь. Просто так такие глаза не рисуют. Пойдемте лучше отсюда.
Паша задрал свой фотик и снял глаза.
— «Город Мертвых», — сказал он. — Страшно…
— Выбираемся…
Но выбраться из ямы просто так у нас не получилось.
Лесенки не оказалось.
Пока мы выручали из рояля этого фотографического дурачка, кто-то спер лесенку.
— Что это значит? — задергался Паша. — Что это значит?!
— Это значит, мы тут не одни, — сказал я. — Все, как всегда…
— А кто это может быть? — Паша нервно озирался. — Кто может украсть лесенку?
