Ребята разыскали Младенца в чайной. Когда он шел вслед за ними, то крестился, что-то глухо бормоча про себя.
Матрос, сняв свою белую бескозырку с черными ленточками, вместе с милиционерами сидел у подъезда на лавочке. Возле них толпились рабочие, скобари.
— Хорош! — с брезгливостью проговорил матрос, осмотрев тряпичника с ног до головы. — В полиции служил?
— Помогал, — шепотом признался Младенец, меняясь в лице. Он сразу понял, что в охранном отделении нашли список тайных осведомителей полиции.
Допрос был короткий.
— Осведомлял, — скупо бормотал Младенец. — Околоточному Грязнову доносил. Платили десятку в месяц.
— Дешево продался, Иуда! — звучали негодующие голоса.
Собравшиеся на дворе с омерзением смотрели на тряпичника. Не выдержав, он упал на колени.
— Братцы!
— Какие мы тебе братцы? Предатель! — кричали ему.
Расправляться своим судом с Младенцем не стали. Матрос и два милиционера повели его через ворота на улицу.
— В тюрьму, — толковали между собой скобари.
Вечером, встретив Ванюшку на дворе, Катюшка сообщила, что у тряпичника при обыске в углу, который он снимал на шестом этаже в многосемейной квартире, нашли зашитые в подушку золотые монеты.
— А жил впроголодь, нищим, — удивлялась Катюшка.
НА ПЕРВОМАЙСКОЙ ДЕМОНСТРАЦИИ
Утро 1 мая 1917 года после ненастной ночи выдалось ясное, солнечное. Ни одна фабрика, ни один завод в этот день в столице не работали.
— Какой ты вальяжный сегодня, — удивлялась, Дунечка Пузина, разглядывая Ванюшку, щеголявшего в сером шерстяном костюме и в черных тупоносых ботинках, блестевших глянцем.
Не один Ванюшка — все ребята выглядели в этот день по-праздничному. Фроська ходила в длинной черной юбке и в розовой блузке, охватив, как обручем, красной лентой свои густые смоляные кудри. Копейка, всегда одетый небрежно, на этот раз выделялся бумазейной желтой косовороткой. Цветок надел красную рубаху, откуда-то достал коричневую шляпу с короткими полями. Только Царь выглядел буднично в своей латаной солдатской гимнастерке, в солдатской фуражке с кокардой и в стоптанных, но начищенных до блеска сапогах. Зато на груди у него поблескивал на трехцветной ленточке Георгиевский крест. Блеск этого креста не могли затмить настоящие посеребренные часы Левки Купчика и даже из американского золота дутые сережки Дунечки Пузиной.
Обширный двор Скобского дворца в это ясное весеннее утро походил на шумный цыганский табор.
Взрослые тоже принарядились. Все были веселые, довольные. Поздравляли друг друга с праздником.
Володя Коршунов на своей трехрядке мастерски играл кадриль. Был он в розовой рубашке, жилетке и в новом картузе.
— Живей! Живей! — кричал Володя.
Возле него плясали девушки, помахивая платочками.
Не выдержав, он передал соседу гармонь и сам пошел в пляс, лихо отщелкивая каблуками.
Кто-то из взрослых парней подхватил Фроську, и она, довольная оказанным ей вниманием, тоже закружилась, а потом выскочила вперед и, прихлопнув в ладоши, приняла вызов Володи. Плясала она залихватски, вызывая зависть не только у подружек, но и у взрослых фабричных девушек.
А у ворот в это время гремела «Дубинушка». Командовал хором Фроськин отец.
— Что, Фунт ситный, не опоздаем мы? — спрашивал у Ванюшки озабоченный Левка Купчик. Он то и дело щелкал крышкой часов, явно форсил.
Больше всех суетился неузнаваемый в своей шляпе Цветок. Он и ростом казался выше.
— Ребята! — кричал он. — Чичас строиться будем.
Пришла большая группа гужеедов. Спирька как руководитель, с красной повязкой на рукаве, подошел к Царю договариваться.
Ванюшка слышал, как Спирька спорил:
— Позади вас идти мы не согласны. Мы тоже свой пай вносили.
Что-то говорил ему Царь.
Колонна ребят стала строиться: ряд скобарей и ряд гужеедов попеременно. И тут снова пошел спор: кому нести знамя, кому — стяг.
Если бы не было на дворе Типки Царя, могло бы дойти дело до кулаков. Но Царь решил быстро и мудро.
Знамя он вручил Цветку, а палки стяга передал Фроське и Маринке. Столь неожиданным решением он утихомирил и скобарей и гужеедов.
Спорить с Царем никто не стал.
Только Фроська подозрительно взглянула на пышноволосую Королеву, потом на Царя. Да Ванюшка заметно изменился в лице. Он мог простить Царю, если бы тот сам взял знамя в руки или даже передал его Левке Купчику. Но выдвинуть знаменосцем Цветка?!
«Дурак ты питерский, — в сердцах ругал Ванюшка Царя, отойдя в сторону. — Нашел себе друга! Цветок тебя за фальшивую монету продаст».
Скобари и гужееды вышли со двора. На стяге было написано: «Ребятам — школу! Подросткам — работу!» Такой лозунг посоветовал скобарям написать Максимов.
На улице остановились, стали равняться.
— П-по рядам, стройся! — басовито, по-военному четко снова скомандовал Царь.
С правой стороны колонны встал Царь. С левой — Спирька, который согласился признать главенство Царя.
Равнялись ряды. Колыхалось знамя. Натянулся на ветру кумачовый стяг. Звонко запел Серега Копейка:
Отречемся от старого мира!
Отряхнем его прах с наших ног...
Песню сразу же подхватили десятки голосов:
Нам враждебны златые кумиры,
Ненавистен нам царский чертог...
Колонна ребят шла по булыжной мостовой, мимо заводских и фабричных корпусов. Ребята шли с гордо поднятой головой, ни на кого не обращая внимания. На всю улицу звонко гремел боевой призыв:
Вставай, поднимайся, рабочий народ!
Иди на врага, люд голодный...
На пути колонна обрастала добровольцами — такими же подростками, как и скобари. За знаменем шагало уже сотни две ребят.
На Большом проспекте звенели оркестры, реяли в воздухе знамена различных партий и организаций. Возле знамен на проспекте толпился народ. Впереди Царь заметил Володю Коршунова, Максимова с красной повязкой на рукаве. Над ними колыхалось огромное, малинового цвета знамя с лозунгом: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», а внизу — «РСДРП (большевиков)». Впереди колонны играл свой оркестр. Царь подошел к Максимову и, приложив руку к козырьку фуражки, отрапортовал:
— П-привел ребят!
Максимов похлопал его по плечу.
— Подождем здесь немного.
— Р-ребята, не разбегаться! — предупреждал Царь, обходя ряды скобарей и гужеедов.
— Скоро? — зазвучали нетерпеливые голоса.
Уловив ропот, Царь принял решение менять знаменосцев.
На смену Цветку и Фроське с Маринкой встали другие: Копейка, Спирька и Никита. Ванюшка и на этот раз не попал в число счастливчиков, хотя и находился рядом с Царем.
«Не замечает», — с обидой думал он. Не замечала его и Фроська. Вообще в этот день на Ванюшку никто не обращал внимания, исключая, пожалуй, Катюшку, которая все время вертелась возле него и лезла с какими-то нелепыми вопросами. «Тоже... прилипла», — думал Ванюшка, отворачиваясь в сторону.
Обидевшись на всех, Ванюшка взял в попутчики Левку Купчика и отправился путешествовать по Большому проспекту.
Необозримое море людей, пестреющее разными красками, заливало не только огромный Большой проспект, но и все втекавшие в него многочисленные улицы.
Всюду реяли знамена — красные, голубые, желтые, зеленые, белые и даже черные. Множество стягов с различными лозунгами и призывами теснилось в воздухе. Играли оркестры. Звучали песни. Казалось, даже распустившиеся деревья с шелестящей нежно-зеленой молодой листвой приветствовали людей.
По расцвеченной флагами улице ребята ушли далеко вперед, ловко проскальзывая в толпе, заполнявшей тротуар, а где и пробиваясь локтями.
— Вернемся к своим, — советовал Левка, поглядывая на часы.
— Пошли дальше, — упрямо тянул его Ванюшка.
На углу 10-й линии Ванюшка заметил сына убитого околоточного Грязнова. Ромка в простой ученической курточке как-то уныло глазел на огромное черное знамя, развевавшееся над малолюдной колонной.
— «Анархия — мать порядка!» — вслух прочел Левка на черном шелковом полотнище.
— Анархисты! — слышались голоса среди любопытных на тротуаре.
— Это что... русские пли чужеземцы? — спрашивала женщина в пестром деревенском наряде.
— Воры и жулики! — авторитетно разъяснял пожилой мужчина, по виду торговец.
Ванюшка, сжалившись, хотел было пригласить Ромку в свою колонну, но тут же сообразил, что сына околоточного Царь сразу же выставит из рядов скобарей-пролетариев.
В это время стоящая впереди колонна пришла в движение. За ней тронулись и анархисты со своим огромным черным знаменем.
К удивлению Ванюшки, Ромка юркнул в колонну анархистов и зашагал рядом с лохматым длинноволосым дядькой в круглой черной шляпе и рубашке с белым шнурком на воротнике.
