— Все собрались? — осведомился он у Типки, выходя вперед. Подняв руку, он остановил колонну. — Ребята! — закричал Володя, обращаясь к демонстрантам. — Вы кто... буржуйские сынки или нашего рабочего класса смена?
— Мы здешние, свои! — слышались возгласы скобарей.
Володя немного помедлил.
— Требуйте! — закричал он, потрясая кулаком. — Фабрики и заводы — рабочим! Землю — крестьянам! Школы и книги — ребятам! Да здравствует революция!
В ответ прозвучало дружное «ура». Кричали не только ребята, но и столпившиеся на панели взрослые.
Довольные, возбужденные ребята тронулись в путь.
Впереди были Царь и Спирька. Тут же находился и Купчик. За ним Серега Копейка нес знамя.
Немного подальше над головами ребят плыл кумачовый стяг. На этот раз его несли Ванюшка и Цветок.
Больше сотни звонких ребячьих голосов хором пели:
Отречемся от старого мира,
Отряхнем его прах с наших ног!
Нам враждебны златые кумиры,
Ненавистен нам царский чертог...
На Большом проспекте возле Андреевского собора толпилось множество ребят, среди которых выделялись «чистенькие», гимназисты и реалисты. Над их колонной развевался белый стяг с надписью: «Ученье — свет, а неученье — тьма!» Возле стяга и знамен в полной походной форме стоял отряд бойскаутов.
— Р-ребята! — предупредил Царь, оглядываясь на своих. — Не присоединяться к буржуям! О-отмежуемся от них.
Колонна тронулась.
Наступила решительная минута. Царь побледнел и двинулся по свободному пространству дороги.
— Сюда! Сюда! — кричали с белыми повязками на рукаве вожаки бойскаутов, указывая скобарям и гужеедам место, где следует остановиться и влиться в общую колонну. Кое-кто из скобарей уже заколебался, замедлил шаг.
— Н-не присоединяться к «чистоплюям»! — закричал Царь громовым голосом, отворачиваясь от подошедших к нему гимназистов. — Ребята, запевай!
Не успела грянуть песня, как вожаки «чистоплюев» окружили скобарей. Начался жаркий спор — идти раздельно или вместе. Настроение демонстрантов все более накалялось.
С той и другой стороны сыпались злые шутки и взаимные насмешки. Чувствуя свое численное превосходство, «чистоплюи» явно лезли в драку.
Какой-то гимназист, схватив Левку Купчика, силой потащил его в свои ряды. К Купчику немедленно бросился Цветок и отшвырнул противника.
— Что, заработал? — торжествующе осведомился он у гимназиста.
Но тут кто-то нахлобучил ему на глаза шляпу, а другой «чистоплюй» сшиб с ног.
— Без штанов, а в шляпе! — гоготали враги.
На помощь поверженному Цветку поспешил со скобарями Ванюшка. А в это время Царь, исчерпав свои доводы на право идти самостоятельно, вскочив на тумбу, закричал своим:
— Р-ребята-а!
В ту же секунду Царя сбили, а на тумбу взгромоздился верзила гимназист в гимнастерке с ясными пуговицами. Но он не успел раскрыть рта, как его стащили Никита и Спирька.
В начавшейся свалке на тумбу снова взобрался Царь и успел крикнуть:
— Вперед! Бегом!
Этого призыва было достаточно, чтобы колонна скобарей и гужеедов немедленно пришла в движение и рысью преодолела опасную зону. Их поспешно догоняли отставшие. Сразу же победно загремела песня:
Смело, товарищи, в ногу...
Опешившие «чистоплюи» нерешительно топтались на мосте, грозя кулаками.
«Чумазые» смело и уверенно уходили все дальше и дальше по людному проспекту. Победно колыхалось над ними знамя — было оно в руках Ванюшки! Плыл над головами ребят самодельный кумачовый стяг с понятным каждому призывом. Позади редели ряды «чистоплюев». Ребята с рабочих окраин пристраивались к скобарям, образуя новые ряды.
— Мы с вами! — кричали они.
Царь поглаживал полученные в стычке синяки — он чувствовал себя победителем. Колонна его росла. Рядом шли Спирька Орел, Цветок, тоже сияющие, торжествующие.
Зорко поглядывая по сторонам, Царь невольно вспоминал, как два года назад он тоже шел по этой широкой, прямой как стрела, нарядной улице, застроенной большими многоэтажными домами, но шел сгорбившись, опасливо посматривая на встречных и вздрагивая при виде полицейских. Тогда он был один-одинешенек на белом свете, уходил он как изгнанник.
Теперь Царь чувствовал себя хозяином. Эта многолюдная, нарядная от молодой листвы деревьев, сверкавшая зеркальными витринами магазинов улица принадлежала и ему.
На него и его товарищей с заводских окраин смотрели отовсюду — останавливались облепленные пассажирами трамваи, сдерживали своих лошадей извозчики, тормозили свой бег автомобили, замирали лихачи.
Звенела песня:
Мы наш, мы новый мир построим...
Перед зданием, в котором помещался райком РСДРП (б), колонна остановилась.
Царь на балконе увидел Максимова. Рядом с ним стояли другие большевики. Кто-то из них, перегнувшись через перила, громко закричал, приветствуя демонстрантов:
— Да здравствует юный народ с рабочих окраин! Да здравствует пролетарское единство и свобода!
— Ура-а-а-а! — ответила звонким многоголосым эхом вся улица.
На другой день, встретившись с Царем на дворе, Максимов похвалил скобарей.
— Молодцы! — сказал он. — Настоящие большевики!
А вечером, когда Царь с Володей готовились ложиться спать (последнее время Максимов редко ночевал дома), Володя, отложив газету в сторону, сказал:
— Силен ты, Антип Царев! В газету попал. Пишут о демонстрации ребят с пролетарской окраины. Теперь и Ленин о тебе тоже знает. — И предложил: — Завтра хочешь со мной на митинг пойти? Ленина послушаешь.
Царь утвердительно кивнул головой. Снова взглянуть на Ленина, о котором так много шло разговоров в городе, было интересно.
ВСТРЕЧА
Ванюшкин дед Николай Петрович неожиданно остался без дела. Дерюгин нашел покупателей, братьев Гулиных, и предложил Николаю Петровичу продать чайное заведение.
— Время тревожное, — объяснил он. — Теперь не до жиру, быть бы живу. Растрясешь что и имеешь-то!
Дед согласился. Оставить только за собой торговое дело не позволяли средства.
Николай Петрович почти полностью получил свой пай, который он вложил вначале, и остался без дела. Привыкнув всю жизнь трудиться, он затосковал. Приобретать новое чайное заведение было одному не под силу. Да и время наступило слишком бурное, неспокойное. Дед решил выждать.
— Неизвестно еще, как события-то повернутся, — говорил он дома. — Война затягивается. Кругом разруха, неразбериха.
Мечтал он поехать к себе на родину, в деревню. Взять там у мира надел земли, приобрести лошадь, корову и уже больше не помышлять ни о какой торговле. Такую мысль развивал дед, когда вся семья собиралась вместе.
— Что ж, жить можно и в деревне, — неуверенно соглашалась мать Ванюшки Анна Николаевна. — Голоднее не будет.
После того как расстались с чайной «Огонек», она устроилась в хлебопекарню. Работа оказалась нетяжелая. После смены полагалось два дня отдыха. В хлебопекарне кормили, с собой после работы давали по буханке хлеба. Этим хлебом теперь кормилась вся семья.
Ванюшке очень не хотелось уезжать в деревню. К таким разговорам он относился неодобрительно.
«Чего я там, в вашей деревне-то, не видел? — думал он. — Мне и здесь неплохо».
По «Огоньку» Ванюшка скучал, и, когда однажды дед предложил: «Не сходить ли нам, Якунькин-Ванькин, чайку попить», Ванюшка тотчас загорелся:
— Пошли-и...
Явились они в «Огонек» через общий ход с улицы. По пути дед раскланялся с новыми хозяевами. Сели у окна за свободный столик. С любопытством осмотрелись. Все такое привычное, знакомое и в то же время... чужое.
— Пару чаю с лимончиком! — заказал Николай Петрович улыбавшейся во весь белозубый рот Любке. — Порцию. — Он строго взглянул на Любку. — Чего умным не требуется, а дуракам не хватает, с гарнирчиком. Понятно? Да парочку утопленников принеси, с хренком. — Дед мельком взглянул на Ванюшку. — А ему полпорции «бузотера» и «пустослова», тоже с горошком и с хренком, чтоб злее было.
Ванюшка в недоумении глядел на деда. Про подобные кушанья он еще ни разу не слышал.
Смышленая Любка, заморгав глазами, все же поняла.
— Сей минут, — улыбчиво сказала она, все еще не отходя от стола.
Поблескивая стеклами очков и поглаживая свою черную окладистую бороду, дед тоже улыбался Любке:
— Вот, Любаша, поворот-то у нас какой. То мы людей кормили. Теперь кормят нас.
Любка принесла им порцию мозгов с гарниром, пару соленых огурцов с хреном и полпорции заливного языка, тоже с хреном, расставила на столе чайную посуду. Оглянувшись по сторонам, шепотом сообщила:
— Не по нраву мне теперь здесь, Николай Петрович! Будет у вас чайное заведение, уйду к вам.
