Бабу Нату встреча с Алексеем Петровичем возвратила в состояние некоторого, пусть и нестойкого, но все-таки равновесия. Он был очень сосредоточен и искренне заинтересован в том, чтобы все кончилось хорошо. Попросил Митьку с Данилой еще раз рассказать в подробностях все: о девушке, и о моряке, и о Гасане Давыдыче — как он пришел, что говорил и каков оказался в бойлерной. И даже о седом дядьке с бородкой, которого угораздило накануне происшествия запастись водицей «Байкал» и грузить ее в свои «Жигули». И даже о том, давно ли я охотник. И еще очень заинтересовался тем неприятным голосом, который дважды спрашивал бабу Нату — каков он был, этот голос. И неожиданно сам прогнусавил почти точно так, как говорил по телефону тот неизвестный, и сказал, что, видимо, голос был нарочно изменен — на случай, чтоб ребята потом не опознали.
Было видно, что он поработал над собой те два часа, какие ушли на печатание снимков, и слегка освоил смежную в его учреждении профессию.
Он выложил на стол туристскую карту Москвы, на которой, воспользовавшись телефонной книгой, обозначил кружочками все двадцать городских таксопарков и предложил добровольным детективам, договорившись, кто с кем поедет, по двое или по трое, самим наметить маршруты от Башиловской до разных таксопарков. Допустим, одной группе — третий парк и двенадцатый: они недалеко один от другого, на улице Вавилова, метро «Ленинский проспект». Другим — пятый и шестой парки, что у Краснохолмского моста, метро «Пролетарская». Третьей группе — второй парк и девятый, хоть они и не рядом, но все-таки в одном районе. Кому-то должны были достаться маршруты менее благодарные — всего один парк, да к тому же в Медведково, в Тушино, в Выхино, в Химках или у Новых домов.
— Вы в самом деле хотите их отправить в Выхино? — тревожно спросила баба Ната, когда они со Скородумовым вышли из комнаты в лоджию.
— А почему бы и нет? — Алексей Петрович аккуратно пристроил загипсованную ногу на табуреточку и стал протирать стекла очков. — Они же взрослей, чем нам кажутся, и вообще у страха мам и бабушек глаза чересчур велики. Если они все-таки поедут, по двое, по трое, да еще с чувством важности возложенного на них доброго дела, они и в пути будут осмотрительны и никаких неприятностей не случится. Зато все будут знать, что сделано все возможное. Это надо знать еще и вам, и вашему мужу, а этим честным и чистым людям, просто пока еще не очень рослым, совершенно необходимо.
— Значит, вы совсем не верите, что собаку удастся найги? — испуганно спросила Наталья Павловна.
Скородумов вздохнул:
— Я поговорил по телефону с одним своим товарищем, а он в этом недурно разбирается, и он, кстати, кое-что посоветовал. А когда я сказал, что по такой-то причине у нас на поиски всего двое суток, этот товарищ расхохотался! И предложил разобрать — ну с вами, допустим, — всего три возможных версии и подсчитать, сколько времени потребует путь, диктуемый каждой из них.
— Какие версии? — не поняла Наталья Павловна.
— Обыкновенные, — сказал Алексей Петрович. — Первая: произошла случайность. Шел нечестный человек, увидел без присмотра дорогую собаку, решил поживиться и увез в такси. Версия вторая: преднамеренная кража, Варяга подкараулили, но в обоих случаях собаку будут продавать. Вот расчет времени. Если мы сами за эти два дня чудом не узнаем, куда отвезли собаку, найдя всего-навсего в Москве именно того шофера такси, то придется обратиться в милицию и в Общество охотников, и быть может, либо на Птичьем рынке, либо у некоего покупателя собаку удастся обнаружить. Когда? Через полмесяца. Месяц. Два!
— А я в понедельник поеду за Сережей в «Дубки», в санаторий! И что я ему скажу? — взмолилась Наталья Павловна. — И как я ему скажу? И как у меня язык повернется?
— А! Так Сергей Дмитриевич уже в санатории! — протянул Скородумов. — Тогда, быть может, все не так страшно, тем более он, по-моему, уравновешенный мужчина.
— Он мальчишка, — рассердилась Наталья Павловна. — Просто ему случайно не пятнадцать, а пятьдесят два. Он же совсем не хочет помнить, что с ним случилось, и хочет жить так, как он жил, когда у него не было рубца на сердце!
— Это лучше! Это во всех отношениях лучше! — развеселился Алексей Петрович.
…Да, быть может, в нас, пятидесятилетних ныне, мальчишество бродит всю жизнь, потому что в юношестве было-то не до него. Я тогда остался жив — один изо всей батареи — да чудом! И попал в партию раненых, которых вывозили самолетом — да еще в Москву! И в госпитале меня с того света вытащили за ноги — за вот эти, перебитые. Антибиотиков тогда не было — многого не было, а у меня начался сепсис, заражение крови… Я на костыли в первый раз встал на восьмой месяц — понимаете? Мой врач Илья Михайлович — это я из-за него решил на доктора учиться, светлая ему память — сказал тогда: «Считайте, мальчик, что вы снова родились, и это — чудо!»
…Мальчик? Да мне же еще и девятнадцати не стукнуло и я же после всего был, как в госпитале меж ранеными говорилось, «тонкий, звонкий, прозрачный и ушки топориком». Вот когда переменил уже костыли на палочку, я пошел однажды в город — в увольнительную. А чтобы все время не козырять, одолжил у соседа — он москвич был — гражданский пиджак. Надел поверх гимнастерки и забыл курево в пиджак положить. Зашел в Елисеевский магазин — его тогда сделали коммерческим магазином: все дорого, но без карточек. За папиросами очередища, а инвалидам — без очереди. Я и сунулся без очереди. И слышу: «Эй, пацан! Ты чего это под калеку работаешь? Ишь ты, палочку взял, хромоту показывает а гимнастерка-то, верно, папкина?» Я оборачиваюсь к этому пожилому дядьке — ну, как я сейчас, — к тому, которьи меня назвал пацаном. А там, в Елисеевском, полно зеркал и позади него как раз зеркало, и вижу в нем себя — чужой пиджак на мне как на вешалке, а из гимнастерки торчит со вершенно цыплячья шея… Ну не трясти же перед ним документами, перед этим дядькой. И ушел без папирос. Но я отвлекся…
Меж тем Алексей Петрович сказал, что этот его товарищ сведущий в делах розыска, человек вообще очень насмешливый. И поэтому третью версию они с Натальей Павловной разбирать не станут. И даже он, Скородумов, об этой версии с ее разрешения, сейчас умолчит.
А в общем-то, главное — во второй и в третьей версиях что похищение было преднамеренным — хотели похитить именно Варяга, и только его. Кстати, Варяг — чемпион породы?
— Да какой он чемпион! — простонала баба Ната. — Это наш приятель неделю назад в «Дубках» раскричался, что его надо на выставку, на охоту, на испытания, и тогда — через два года будут медали. А мы развесили уши и раззвонили!
— Отлично! Это гирька для этих версий. И телефонные звонки не забудьте прибавить. И измененные голоса! — заключил Скородумов. — А теперь о шансах. При двухдневном сроке главный шанс — это одиннадцатый таксопарк. Единственный из всех. Потому что двадцать парков — это слишком много. Просто нереально. А этот — в километре отсюда: в начале Тимирязевской улицы. И тамошние водители, выезжая на линию, иногда отправляются по нашей улице к гостинице «Советская», к Белорусскому вокзалу, к аэровокзалу — к бойким местам, где могут быть хорошие пассажиры. И наверное, разумней всего — повесить рядом с воротами парка, а если разрешат, то и в проходной два-три объявления с фотографией собаки — это будет бросаться в глаза. И вот если Варяг был вдруг увезен не на случайно проезжавшей машине, на машине, вышедшей из этого парка на линию, и если ее шофер сегодня не заболеет, не уедет наутро в отпуск и не пройдет мимо ваших объявлений в таком настроении, когда и на что смотреть не хочется, — это и есть тот единственный шанс, который нам нужен, чтобы все закончить до возвращения Сергея Дмитриевича.
— А если все-таки поговорить с шоферами? — спросила Наталья Павловна.
— Лучше бы. Конечно, лучше. Но знаете, сколько их там? Тысячи две. И все приходят на работу в разное время. А у вас всего два дня.
— Но как же они? Ребята? Они же собираются расспрашивать шоферов! — удивилась Наталья Павловна и посмотрела сторону комнаты, где очень бурно обсуждали завтрашние маршруты.
— Пускай они пока поездят по карте, — сказал Скородувов. — Я просто еще не сумел изобрести ничего другого, и утро вечера мудренее. А вы бы, не откладывая, написали сейчас три-четыре объявления и поехали бы в одиннадцатый парк. Я и сам бы с вами поехал, да вот эта нелепица! — и он даже стукнул костылем по гипсу. — А заодно вы там немного представите себе ситуацию.
Когда наша баба Ната с Митькой, Данилой, Ольгой и Славиком Рыбкиным, который из всех один категорически отказался их покинуть, проехали на семьдесят втором автобусе ровно две остановки от начала Башиловской до начала Тимирязевской и сошли неподалеку от стеклянной проходной одиннадцатого таксомоторного парка, время было уже совсем не детское. И они увидели длиннющий хвост из многих десятков одинаковых, салатного цвета «Волг» с пыльными стеклами и тусклыми из-за этого зелеными глазками. И этот хвост не убывал, потому что стоило одной машине уйти за ворота, как в конце уже пристраивались сразу две или три.
