Мы спустились по коротко» боковой лестнице и очутились перед дверью, на которой било написано: «Штаб рейда „Дорогой славы отцов“. В моей школе но было такого штаба и не было такого рейда. Я знал об их существовании, но видел впервые.
На стендах лежали старые солдатские каски, пилотки, гильзы, винтовки без затворов, с зарубками на прикладе. Видно, отмечал снайпер, сколько немцев убил из нее.
На стенах висели увеличенные портреты воинов – суровые лики войны. Я сказал:
– Если бы даже на них не было гимнастерок, я бы сразу определил, что это солдаты Отечественной войны. Эпоха накладывает на лица свой отпечаток.
Не знаю, дошел ли до нее внутренний смысл моих слов. Наверно, не дошел, слишком серьезно она ответила:
– Эти солдаты погибли в наших местах. Мы разыскали их родственников.
Конечно, дело это нужное и полезное. Но меня не убедишь, что действительно есть энтузиасты рыть могилы, переносить останки, разыскивать родных, которые и без того знают, что их близкие погибли. Да и какие родственники сейчас, через тридцать лет? Отцы и матери умерли, дети забыли, внуки в глаза не видели.
Но Наташа мне понравилась, и я сочувственно заметил:
– Это было, наверно, чертовски трудно?
– Это было сложно, – ответила она.
У нее гладкое лицо и серые пристальные глаза. Стройная, смуглая, спортивная девчонка. Она мне сразу понравилась. Хотя я и сразу понял, что совершенно ей безразличен. Интерес у нее не возник, а когда интерес не обоюден – тогда мертвое дело.
Она рылась в большом книжном шкафу.
– Ты в каком классе – в девятом, в десятом?
Она ничего не ответила. Ей не нравятся мои вопросы? Почувствовала мой интерес? А что в нем предосудительного? Я знаю этих серьезных, замкнутых девчонок, это гроб с музыкой... И все же именно в таких девчонок я всегда врезываюсь. Их замкнутость, что ли, меня интригует? И чем бесперспективней, тем больше стараюсь. Мистика!
Она достала из шкафа сверток:
– Вот пакет Софьи Павловны. Здесь нет ни фамилии солдата, ни документов. Мы отложили розыск до осени.
Она развернула пакет и выложила его содержимое на стол: фотография, старая промокашка, кисет с вышитой на нем буквой «К», самодельная зажигалка из патрона, маленький картонный квадратик из детского лото с изображением утки.
Фотография была разорвана на четыре части, потом склеена. Пять солдат сидели на поваленном дереве на фоне леса. В середине – бравый, щеголеватый старшина со значком на груди, с медалью, с широким командирским ремнем и портупеей через плечо. Справа от него – два молодых солдата, слева – два пожилых. Я перевернул фотографию. Там было написано: «Будем помнить ПРБ-96».
– Что за ПРБ-96?
– Название ремонтной части, их уже давно не существует, – ответила Наташа, – и найти ее невозможно. Когда часть строевая – полк, дивизия, – тогда легче. И потом, на карточке пять солдат. Кто из них в могиле – неизвестно.
Она говорила в воздух. Будто я не живой человек, а казенная единица, пришедшая посмотреть казенное дело.
– Слушай, – сказал я, – у вас тут, кажется, есть танцплощадка.
– Есть. – Она насмешливо посмотрела на меня. – Могут и тебя пустить, если подстрижешься.
– Дело идет к зиме – утепляюсь.
– А дорога – это что: романтика?
Итак, прояснилось ее мнение обо мне.
– Тут ты угадала: муза дальних странствий.
Я говорил и держался развязно. Тоже мистика! С девчонками, с которыми нужно держаться развязно, я серьезен. И наоборот: с кем нужно быть серьезным, говорю развязно. Чувствую, что все порчу, а иначе не могу. Я всегда стараюсь укрепить первое впечатление о себе, даже если это впечатление для меня невыгодно. Возможно, у меня какое-то психическое нарушение – делать все во вред себе.
– Кстати, дай мне фотографию, – сказал я.
– Зачем?
– Отчитаться перед начальством, а то скажут – не ходил. Я лицо должностное.
– Только верни, – после некоторого колебания ответила она.
– А как же, завтра же. Ты где живешь? Дом я знаю, а квартира?
Она пожала плечами:
– Какая тебе разница? Принеси в школу – мне передадут.
Понятно... И все же я ее так не отпущу. Вижу, что дело гиблое, а не отпущу. Психи мы, психи!
– Так как, договорились? Идем на танцы? Завтра!
– Завтра нет танцев.
– Послезавтра.
– Послезавтра я буду у бабушки.
– Послепослезавтра.
– Опять нет танцев.
– Ясно. А как насчет кино?
– Я видела эту картину.
– Какую?
Она засмеялась:
– Видела...
– Да, слушай, Софья Павловна сказала: про солдата знают ваши местные жители – Михеев и Агаповы. Известны тебе такие?
– Известны.
– Сходим узнаем, найдем этого солдата.
– Курьеры, курьеры, тридцать тысяч курьеров.
– Ты хочешь сказать, что это не так просто.
– Да, приблизительно это я и хотела сказать.
– А попытаться?
– Попытайся.
Из школы я отправился на почту. Дал телеграмму в Центральный военный архив:
«Прошу сообщить где в сентябре 1942 года находился ПРБ-96 жив ли кто-нибудь из его командиров их адреса».
Обратный адрес я указал: Корюков, дорожно-строительный участок, мне. Так запрос выглядел солиднее.
Квитанцию я скрепкой прикрепил к фотографии. Снова, на этот раз внимательно, рассмотрел ее. Солдаты сидели на поваленном дереве. У старшины через плечо висела полевая сумка, на левой стороне груди медаль, какая – не разберешь, а на правой – значок, по форме напоминающий гвардейский.
Вагончики и навес-столовая были ярко освещены. Уютно тарахтела электростанция. Тишина, покой, отдых после тяжелого трудового дня.
Рабочие обедали за столами, сколоченными из толстых, обтесанных досок с врытыми в землю крестовинами.
Мои соседи по вагончику – бульдозерист Андрей, тот самый, что наткнулся на могилу, и шофер Юра, подвозивший меня в город, – помахали мне. Я подсел к их столику. С ними сидела чертежница Люда. Как я понял, у нее с Юрой любовь.
– Чего узнал? – спросил Юра.
Все равно придется докладывать Воронову. Я счел лишним рассказывать сейчас.
– Справки по ноль девять.
– Во дает! – восхитился моим ответом Андрей.
Из кармана куртки он вытащил пол-литра, разлил по стаканам. Люда мизинцем провела по самому донышку, показала, сколько ей налить. На ней был немыслимо короткий плащ с погончиками, этакий мини-плащ. Странно, что такая молодая девчонка работает на строительстве дороги и живет в вагончике. Может быть, из-за Юры?
Водку я не люблю. Но выпить пришлось. Как объяснил Андрей, мы выпиваем в честь моего переезда в вагончик. Сегодня они, старожилы, угощают меня, завтра я, новосел, угощу их – таков обычай.
Так объяснил Андрей.
За соседними столами тоже ужинали, шумели, галдели. Но Андрей, Юра и Люда держались особняком. Сидели с видом людей, которые обо всем уже переговорили, молча понимают друг друга, сознают свою значительность. В коллективе каждый создает себе положение как сумеет. Эти решили создать себе положение, держась независимо и значительно.
Мимо нас прошел инженер Виктор Борисович, пожилой интеллигентный человек с помятым лицом. Окинул наш стол внешне безразличным, а на самом деле зорким взглядом.
– Присаживайтесь, Виктор Борисович, – пригласил его Андрей, придвигая табуретку.
Виктор Борисович присел чуть в стороне, оперся на палку. Не то сидел с нами, не то сам по себе.
Андрей налил и ему.
Ужин кончался, рабочие расходились. Официантка Ирина с подносом в руках собирала со столов посуду.
– Ириночка, прелесть моя, – Виктор Борисович погладил ее руку, – какая ручка, какое чудо!.. Радость моя, попросите на кухне немного льда и томатный сок.
– Ладно, – недовольно проговорила Ирина и пошла дальше, собирая на поднос посуду. У нее довольно правильные, даже тонкие черты лица, испорченные, однако, выражением недовольства.
– Только в глуши попадаются такие иконописные лица. И имя византийское – Ирина, – сказал Виктор Борисович.
– Византия – Константинополь – Стамбул, – небрежно проронил Юра, показывая свою образованность.
– Ирина, жена византийского императора Льва Четвертого, красавица, умница, – Виктор Борисович бросил в стакан лед, добавил томатного сока, – управляла государством вместо своего сына Константина, которого свергла с престола и ослепила.
Ребята с интересом слушали этого пожилого, видно, образованного застольного краснобая.
– Какие женщины были! – заметил Юра.
– То есть! – многозначительно произнесла Люда.
Это выражение обозначало у нее высшую степень согласия.
– Сына ослепила! – возмутился Андрей. – Ее надо было посадить на кол, четвертовать, колесовать, расстрелять и повесить.
– Боже, какой кровожадный! – с деланным ужасом проговорила Люда.
Виктор Борисович продолжал:
– Не только не повесили, дорогой мой друг Андрей. А наоборот, была она высоко отмечена церковью за преследование иконоборцев, то есть тех, кто боролся с культом икон.
