— Тоже мне подарочек, — поначалу ворчала Шамайка, — длинноухого принесли.
Но скоро она к кролику привыкла и облизывала его утром и вечером.
Прошло две недели, и котята подросли. Они свободно уже стали вылезать из ящика, только кролик никак не мог выбраться наружу.
Глава 17. Господин У-туулин
— Слишком много развелось трущобных котят, — ворчал господин У-туу-лин, протирая тряпочкой малокалиберную винтовку. — Надо их перестрелять, пока они беспомощные.
И он полез на крышу с винтовкою в руках.
— Маса, маса! — вскричал негр Джим, вбегая в лавку японца. — Господин У-туулин стреляет по котятам! По трущобным котятам! Мне их жалко, маса!
— Трущобные — они же ничейные, — сказал японец. — Значит, господин У-туулин может по ним стрелять. Ты не вмешивайся в это дело, Джим. Нельзя нам ссориться с господином У-туулином.
Но Джим всё-таки побежал назад и полез на крышу, с которой стрелял господин У-туулин. Прилипая к оптическому прицелу, господин стрелял и стрелял — и очень много мазал.
Котята играли во дворе возле бочки и, конечно, не понимали, что это щёлкает и прыгает вокруг них. Когда пулька зарывалась в пыль и поднимала кучку дыма, они пытались поиграть с пулькой, прихлопывая это место лапкой.
— Не надо стрелять в котят, господин У-туулин, — сказал Джим. — Мне их жалко.
— Нечего жалеть всякую шваль, — ответил господин. — От них только блохи и разные болезни. Отойди в сторону.
Но Джим не отошёл в сторону, потому что он заметил, что на соседней крыше объявился чёрный кот-пират — папаша Рваное Ухо. И господин У-туулин навёл на него винтовку. В оптический прицел хорошо был виден пират, который сегодня отчего-то весь день ухмылялся. С ухмылочкой поглядывал он на этот мир и брёл по самому гребешку крыши.
— Не надо стрелять в этого кота, маса, — сказал негр Джим.
— Это твой кот?
— Нет, маса, это не мой кот, — ответил честный Джим. — Но этот кот — король трущоб. Он пират из пиратов.
— А я не люблю пиратов, — ответил господин У-туулин, — потому что они грабят честных собственников.
И он выстрелил, и чёрный кот-пират — новоявленный папаша Рваное Ухо свалился с крыши, потому что пуля попала ему в лоб. И тут мы должны снять шапки в честь и в память старого пирата, если, конечно, шапки наши не из кошачьего меха.
А на крыше объявилась Шамайка. Она должна была объявиться по всем законам судьбы и литературы. И она объявилась. Она шла по гребню крыши, след в след за Рваным Ухом, и господин У-туулин навёл на неё винтовку. Здесь, вероятно, закончился бы наш рассказ, если б не одно обстоятельство. Шамайка тащила в зубах огромную дохлую крысу.
— Не стреляйте, маса, не стреляйте, — сказал негр Джим. — Ведь это кошка-крысолов. А у вас во дворе скобяного склада очень много крыс. Сами вы их не перестреляете.
Господин У-туулин почесал лоб.
— Твоя правда, негр, — сказал он. — Эта кошка достойна жить дальше.
Джим с крыши заметил, куда отправилась Шамайка, и пошёл по следу. Осторожно заглянул он в ящик из-под сухарей, увидел в ящике кошку, кролика и дохлую крысу и накрыл ящик доской.
— Господин японец! — кричал он, втаскивая ящик в лавку. — Господин японец! С вас полтора доллара!
Японец заглянул в щёлочку и стал всплескивать короткими руками:
— Это сенсационные обстоятельства! Джим, ты гений, получишь два доллара.
— За что два доллара такому обалдую? — спрашивала Лиззи, как всегда спускаясь в подвал из спальни.
— Смотри, хозяйка! Вот где пропавший крольчонок, а ты-то думала, что я его сожрал!
— Хватит с тебя и двадцати центов, — ворчала Лиззи.
— Я всегда чувствовал, — сказал японец, — что в этой кошке заключаются деньги. Но теперь я знаю, как их из неё извлечь!
Такие афиши расклеивал Джим в переулках, и народ валил не то что валом, но некоторые любопытные заходили посмотреть на редкое сожительство. Пришла и мадам Дантон с тремя молодыми подругами.
— Ах, какая редкость! Какое великолепие! — говорила она. — Среди людей это уже не встречается! Подберите кролика для моей Молли. Пусть и она живёт с кроликом.
— Сию минуточку, — радовался японец. — Сейчас подберём кролика, способного жить с кошкой. Вам подороже или подешевле?
— Мне средненького, чёрного цвета. Моя Молли беленькая, а кролик пусть будет чёрным.
— Какой вкус! — восклицал японец. — Изысканность! Чёрное и белое — это цвета королевской мантии! Изыск! Изыск!
И он всучил мадам Дантон вислоухого кролика, который всё это время равнодушно хрустел морковкой.
Заявился и господин Тоорстейн, который всякий раз надевал новый головной убор и теперь был в жокейской кепочке с чудовищно длинным козырьком.
— Лиса издохла, — сказал господин, входя в подвал.
— Не может быть! — вскричал японец. — Это она притворяется! Лисы, дорогой сэр, очень ловко умеют притворяться! Она и у меня сдыхала раз двадцать, и, заметьте, дорогой сэр, она сдыхала нарочно. Вы пробовали пульс?
— Какой ещё к чёрту пульс?
— Лисий пульс.
— Никакого пульса я не пробовал.
— И очень напрасно, очень. Где сейчас лиса?
— На помойку выкинул.
— Ай-я-яй! — воскликнул японец. — Чудовищная ошибка! Она издохла нарочно, специально, чтоб вы выбросили её на помойку. Ах, какой недосмотр! Теперь её уже, конечно, нету. Она ожила и убежала.
И тут японец мигнул Джиму, и негр взял лопату, стоящую в углу, и сказал, покряхтевши:
— Пойду морковь вскопаю.
А японец тарахтел дальше:
— Но давайте не будем говорить о печальном. Лиззи, Лиззи, посмотри, кто к нам пришёл!
— Вот это сю-у-урприз! — завопила Лиззи, спускаясь, кудлатая, из спальни. — Как здоровье почтеннейшей лисы?
— Сдохла, — изрёк господин Тоорстейн, несколько оживляясь при виде кудлатой Лиззи.
— Не сдохла! Не сдохла! — радостно гомонил господин Мали. — Это она притворилась! Ты помнишь, Лиззи, как она у нас нарочно притворилась? Но давайте поглядим на редкое сожительство. Давайте согреем кофию и будем наблюдать за редким сожительством кролика и кошки. Какой материал! Дарвина бы сюда!
Лиззи подала кофий, все уселись за стол, и Лиззи пристроилась рядом с Тоорстейном.
— Давайте понаблюдаем, — говорила она, подталкивая локотком господина, — за редким сожительством.
— Наблюдайте, наблюдайте! — кричал японец. — А я буду делать научные записи!
Тут японец достал грязную, замусоленную тетрадь и принялся строчить в ней научные закорюки, а Лиззи всячески подливала кофию почтенному господину.
Господин Тоорстейн старался поймать Лиззи за ушко и особо не смотрел ни на кошку, ни на кролика, который, между прочим, лежал в клетке без движения, а Шамайка облизывала его. В какой-то момент взор господина Тоорстейна прояснился, он присмотрелся к кролику.
— Кролик-то, — сказал он, — кажись, тоже издох. Попробуйте у него пульс.
Кролик устал быть экспонатом и членом редчайшего сожительства. Он тихо, по-кроличьи, скончался. Шамайка окончательно осиротела.
— Сдирай, Джим, афиши, — сказала Лиззи. — Кончилось счастливое сожительство.
— Зато наше ещё продолжается, — шутил японец, хлопая Лиззи по костлявой спине. — Мы ещё будем ездить в собственной карете.
— Откуда же ты её возьмёшь?
— Я говорю вам: эта кошка — золото. Она пахнет долларами. На счастливом сожительстве мы заработали кучу долларов и ещё добавим. Мы вырастим эту кошку на мех, а потом продадим. Вот тебе и собственная карета, ха!
— Не знаю, хватит ли этих денег на одно колесо, — сомневалась Лиззи. — Да и кому нужен мех с блохами? Надо вычесать блох.
— Ты шутишь, Лиззи! — смеялся японец. — Всё мною продумано, всё учтено. А ну-ка, Джим, разогрей-ка немного жиру гремучих змей! Прекрасное средство от блох.
И Джим разогрел на своей дурацкой печке банку варева, и вонь в лавке поднялась такая, что Лиззи сморщила нос, позеленела и, сказавши: «Мне дю-у-урно», убралась в спальню.
— Это большая вонь, сэр, — задумчиво говорил Джим, помешивая палочкой в банке. — Очень большая вонь, сэр. В прошлый раз, когда мы грели этот жир для меха лисицы, сдохли два кенара.
— Главное, что издохли блохи, — смеялся японец. — А мне, например, этот запах ни капли не воняет. Мне этот запах нравится — как-то легче дышать.
И тут они достали королевскую трущобницу из клетки и принялись её мазать жиром гремучих змей.
О, как она брыкалась, лягалась и кусалась! Как она верещала, рычала и вопила!
Потом её купали в тазу с горячей водой, вонь от жира гремучих змей смешалась с мыльным паром, и продолжались вопли и муки Шамайки.
