У Ани от счастья дрогнуло и замерло сердце. Она остановилась. Рой мыслей пронесся в ее голове. «Картошка еще не остыла — она на пару... Мамочка не рассердится, что поздно... Алешу только будить не стоит... А сардельки? Часть полопалась в кипятке... Сколько же можно их варить! Но ничего! Худые она оставит своим! Да! Еще чай... Это быстро!.. Но какие же молодцы! Все-таки пришли!.. Дорогие мои!»
— Ребята-а! — закричала Аня, прижав руки к груди.
Олег остановился.
— А-анька! — услышала она радостный возглас.
И сразу же закричала, замахала руками вся цепочка. Олег закинул чемодан за спину и побежал к Шестеровой, высоко вскидывая колени. Вдруг он как-то странно уменьшился и исчез вместе с чемоданом. Послышался глухой шум и приглушенный крик. Потом что-то зловеще зашуршало — и большой кусок снежного карниза обрушился вниз. Там, где только что белел снег, зияла пустота.
Когда на виду у всех гибнет человек, многие теряются, не знают, за что браться. Нужен какой-то толчок, чтобы привести людей в движение. В такие секунды первое слово часто решает судьбу попавшего в беду. Найдется смелый человек — и другие бросятся за ним спасать погибающего. Но стоит трусу опередить события и удариться в панику, как страх может передаться и остальным.
Шестнадцать человек замерли у обрыва. Первое слово выкрикнул Вольт.
— Наза-ад! — заорал он и попятился. — Здесь обрыв!
И все отпрянули назад, а кое-кто даже побежал прочь от опасного места.
— Куда-а! — с отчаянием и упреком закричала Аня. — Вольт!.. Вольт!.. Что же ты? Куда?..
Не услышав ответа, Аня скатилась по крутой, почти отвесной стене котлована, обнажившейся после обвала. Завязнув по пояс в сыпучей смеси песка и снега, она разбрасывала, разгребала руками холодное месиво. Она забыла о других. Она думала только о нем — о засыпанном, задыхающемся Олеге. Ее рука задела за что-то твердое. Аня с головой, как крот, залезла в снег, раздвигая его плечами, грудью, лицом. Она потеряла валенок и не заметила этого. Не заметила она и то, что вскоре рядом с ней замелькали еще чьи-то руки.
— Вот он! — выдохнул кто-то.
Олега подхватили, отнесли подальше от стены котлована. Аня опустилась рядом на снег, выдернула из-под мокрого пальто подол своего нового платья и вытерла Олегу лицо.
— Дыханье!.. Искусственное дыханье надо!.. — пробормотал Вольт, стоявший за спинами пионеров.
Аня нагнулась к Олегу и подула в забитые снегом ноздри.
Потом шутили: «Аня, как бог, вдохнула в Олега жизнь!» А сейчас все хотели чуда. И оно свершилось: Олег открыл глаза и чихнул...
* * *
Собрание началось ровно в пять.
Старшая пионервожатая от имени пионерской дружины поблагодарила присутствовавших на собрании шефов за оборудование мастерских. Затем перешли к выдвижению кандидатур на руководящие должности комбината.
— Начнем с главного, — сказала она, — с директора. Прошу...
Ей не дали закончить.
—Шестерову! — закричало сразу несколько голосов.
Все вскочили и под отрывистые дружные, как салют, хлопки начали скандировать:
— Ше-сте-ро-ву! Ше-сте-ро-ву! А-ню! Ше-сте-ро-ву!
Плюс и минус, как известно, — знаки сложения и вычитания. Но этим не исчерпывается их значение. В школьной практике плюсы и минусы существуют как дополнительные показатели знаний учеников. Пять с плюсом, например — это сверхотлично, превосходно. Бывает и такая отметка — три с «вожжами», то есть с двумя минусами. Это даже скорее не отметка, а знак, определяющий отношение учителя к ученику. Такую оценку ставят в том случае, когда знаний нет, а есть симпатия. Она-то и заставляет учителя выводить вместо полноценной заслуженной двойки «вожжастую тройку».
Салов, Никашин и Орлов — или, как звали их в школе, три «мушкетера» — как раз и были теми счастливчиками, которым вместо двойки часто ставили три с двумя минусами. Веселые и дружные, они отвечали невыученный урок с такой храбростью, что зловещая двойка не решалась усесться в журнале напротив их фамилий.
— Видите ли, — вдохновенно начинал Салов, когда его спрашивали, к примеру, о климате Восточной Сибири, — Сибирь издавна славится своими морозами. Не случайно во время проклятого царского режима она являлась излюбленным местом ссыльных.
— Я не думаю, что ссыльные были влюблены в Сибирь, — с легкой усмешкой возражал учитель.
— Вы совершенно правы! — тотчас соглашался Салов. — Не то чтобы влюблены... Просто их любили туда ссылать. Морозы в Сибири доходят до... В общем, с ртутным термометром там делать нечего.
Класс хохотал. Учитель безуспешно пытался скрыть улыбку. А Салов продолжал с прежним вдохновением:
— В наши дни советский характер простых советских тружеников преодолел вечную мерзлоту Сибири. Из места ссылки она превратилась в цветущий край. Мичуринцы-биологи стремятся к тому, чтобы она стала богатым плодоносящим садом. В годы великих свершений, когда мы успешно штурмуем космос, где царствует абсолютный нуль, Сибирь с ее морозами не может являться непреодолимой преградой.
Салов умолкал и выжидательно смотрел в глаза учителю, будто ждал нового вопроса, уверенный, что ответит на него так же блестяще.
Учитель с грустью спрашивал:
— Не выучил?
— Не то чтоб совсем не выучил... Учил, но не очень, — признавался Салов и добавлял под веселый шумок товарищей: — Ведь я не ошибся... По-моему, все точно: и как раньше — до революции, и как сейчас...
— Берись, Салов, за уроки! — внушительно говорил учитель. — Пора! На одном языке не выедешь, хоть он у тебя и хорошо привешен...
Несколько секунд учитель и ученик вздыхали по очереди: учитель — огорченно, и Салов — с томительным ожиданием. Потом учитель ставил в журнал тройку о «вожжами», а Салов шел за парту.
На уроках русского языка «героем» обычно бывал Никашин. Он обладал внутренним чутьем на язык, и это позволяло ему иногда блеснуть интересной догадкой. Однажды, разбирая слово «берлога», он привел в умиление учительницу, сказав, что берлога происходит от немецких слов: «бер» — медведь и «леген» — лежать. В другой раз он увидел скрытое родство между словами «неделя» и «дело». С тех пор никакие глупости, которыми часто изобиловали его ответы, не могли поколебать учительницу. Даже в самых катастрофических случаях она ставила Никашину три с двумя минусами.
Третий из «мушкетеров» — Орлов — не обладал ни красноречием Салова, ни чутьем Никашина, но зато он был удивительно догадлив, имел кошачий слух и превосходную зрительную память. Когда его вызывали к доске, он поднимался из-за парты медленно-медленно и за это время успевал найти и окинуть взглядом страницу учебника с ответом на заданный вопрос. Если на странице попадались формулы или даты, он запоминал их мгновенно. Остальное приходило само собой в виде чуть слышных подсказок друзей и наводящих вопросов учителя, из которых Орлов умел извлекать очень многое. Его ответы строились приблизительно так:
— Двадцать шестого мая, шестого июня по новому стилю, тысяча семьсот девяносто девятого года, — растягивая слова, произносил Орлов первую цифру, которую он успел заметить на странице учебника по литературе. А в это время его чуткий слух улавливал шепот Салова: «Родился...» — и Орлов уверенно продолжал: — родился Александр Сергеевич Пушкин. В тысяча восемьсот одиннадцатом году... — следовала подсказка: «Лицей!» — Пушкин поступил в лицей.
— В какой? — спрашивал учитель.
— В царский, конечно! — добавлял Орлов.
— В Царскосельский, — поправлял учитель.
— Да-да! В Царскосельский! Я оговорился... В тысяча восемьсот двенадцатом году...
— Подожди, Орлов! — перебивал его учитель. — Ты о детстве поэта расскажи.
— А что именно? — допытывался Орлов. — Детство юного поэта было большое и интересное.
— Расскажи о том, что помогло стать Пушкину великим поэтом: интересовались ли в семье Пушкина литературой, может быть, у них была библиотека, может быть, к ним заходили поэты и писатели. Расскажи о няне, о ее сказках...
— Все ясно! — живо подхватывал Орлов. — В доме Пушкиных в Москве была библиотека. Родители юного Александра Сергеевича были большими любителями литературы. К ним приходили поэты и писатели. Они разговаривали на литературные темы. Была у Пушкина и няня Арина Родионовна. У нее были сказки...
— Как были? — удивлялся учитель. — Она рассказывала их поэту!
— Да-да! — поправился Орлов. — Она часто вечерами в свободное от работы время рассказывала их поэту... юному, конечно... Он тогда еще юный был...
После мучительного длинного и несвязного рассказа в журнале появлялась очередная тройка с «вожжами».
Двоечников прорабатывали на сборах отряда. Им помогали избавляться от хвостов. А троечники, даже если у них в дневниках красовались жирные «вожжи», не вызывали опасений. В ведомости в колонках оценок за четверть «вожжи» не выставлялись. Там писалось кисло-сладкое словечко «удовлетворительно». Оно обеспечивало переход в другой класс.
