Гарри промолчал. Он уже понял, что такие возражения, скорее всего, и выдвинут против его новых доказательств; он прямо-таки слышал слова Гермионы: «Ну ясно же, Гарри, он всего лишь притворялся, чтобы заставить Малфоя рассказать, что тот затеял…»
Впрочем, эти слова были всего лишь плодом его воображения поскольку возможности поведать Гермионе о подслушанном разговоре ему не представилось. Вечеринку у Слизнорта она покинула ещё до его возвращения – так, во всяком случае, сказал Гарри разгневанный Маклагген, – когда же он добрался до общей гостиной, Гермиона уже легла спать. А на следующее утро перед отъездом в «Нору» он только успел пожелать ей счастливого Рождества да сказать, что после каникул сообщит очень важные новости. Полной уверенности в том, что Гермиона его услышала, у Гарри не было – всё это время за его спиной, не прибегая к помощи слов, прощались Рон с Лавандой.
И всё-таки одного не сможет отрицать даже Гермиона: Малфой явно задумал какую-то пакость, и Снеггу это известно, отчего Гарри считал, что имеет полное право повторять: «А что я вам говорил?» – и уже сделал это несколько раз в разговоре с Роном.
До самого сочельника Гарри так и не смог побеседовать с мистером Уизли – тот теперь задерживался в Министерстве совсем допоздна. Этой ночью семейство Уизли и его гости расположились в гостиной, которую Джинни разукрасила до того, что каждому, кто здесь сидел, казалось, будто его самого опутали с ног до головы гирляндами из цветной бумаги. Только Фреду, Джорджу, Гарри и Рону и было известно, что ангел на верхушке рождественской ёлки – на самом деле садовый гном, цапнувший Фреда за лодыжку, когда тот дёргал в огороде морковку для рождественского обеда. Обездвиженный заклинанием, выкрашенный в золотую краску, втиснутый в маленькую балетную пачку и украшенный приклеенными к спине крылышками, гном гневно взирал на всех, кто собрался в гостиной. Это был самый уродливый ангел, какого Гарри видел в своей жизни, с лысой, точно картофелина, головой и волосатыми ножками.
Предполагалось, что все будут слушать по радио рождественский концерт любимой певицы миссис Уизли, Селестины Уорлок, голос которой изливался из большого деревянного приёмника. Флёр, по-видимому находившая Селестину безумно скучной, так громко разговаривала в углу, что миссис Уизли то и дело наставляла свою волшебную палочку на регулятор громкости приёмника, отчего голос певицы звучал всё мощнее и мощнее. Под прикрытием особенно жизнерадостной песенки «Котёл, полный крепкой, горячей любви» Фред и Джордж играли с Джинни во взрыв-кусачку. Рон украдкой поглядывал на Флёр с Биллом, словно надеясь обзавестись с их помощью полезными навыками. Римус Люпин, который выглядел ещё более тощим и обтрёпанным, чем прежде, сидел у камина, глядя на огонь и словно не слыша Селестины.
О, приди, помешай моё варево,
И, если всё сделаешь правильно,
Ты получишь котёл,
Полный крепкой, горячей любви.
– Мы танцевали под эту песню, когда нам было восемнадцать! – сообщила миссис Уизли, утирая вязаньем глаза. – Помнишь, Артур?
– М-м-м? – произнёс мистер Уизли, снимавший, клюя носом, кожуру с мандарина. – А, да… прекрасная мелодия…
Он не без труда распрямился и взглянул на сидевшего рядом с ним Гарри.
– Извини нас за это, – сказал он, поведя подбородком в сторону приёмника, из которого неслись теперь голоса подпевавшего Селестине хора. – Скоро уже кончится.
– Ничего, не страшно, – улыбнувшись, ответил Гарри. – Много сейчас в Министерстве работы?
– Очень, – сказал мистер Уизли. – И ладно бы ещё толк от неё был, а то ведь арестовали мы за последние месяцы троих, но я не уверен, что хотя бы один из них настоящий Пожиратель смерти. Только не передавай никому моих слов, Гарри, – торопливо добавил он, приобретая внезапно вид гораздо менее сонный.
– Неужели Стэн Шанпайк так до сих пор и сидит? – спросил Гарри.
– Боюсь, что сидит, – ответил мистер Уизли. – Я знаю, Дамблдор напрямую обращался к Скримджеру пытался заступиться за Стэна… Все, кто его допрашивал, согласны с тем, что Пожиратель смерти из него такой же, как из этого мандарина… Однако наверху стараются создать видимость хоть каких-то успехов, а «три ареста» выглядят гораздо лучше, чем «три неоправданных ареста с последующим освобождением»… Но это опять-таки сведения совершенно секретные.
– Я не проболтаюсь, – пообещал Гарри.
Он поколебался немного, прикидывая, как подступиться к тому, что ему хотелось рассказать. Пока он собирался с мыслями, Селестина Уорлок запела балладу «Ты заклятием взял моё сердце».
– Мистер Уизли, вы помните наш разговор на вокзале, перед тем как мы отправились в школу?
– Я всё проверил, Гарри, – тут же ответил мистер Уизли. – Обыскал дом Малфоев. И не нашёл ничего, ни сломанного, ни целого, чему там находиться не следовало.
– Да, я знаю, читал про этот обыск в «Пророке»… Но я о другом… о чём-то более…
И он рассказал мистеру Уизли всё, что услышал из разговора Снегга с Малфоем. Рассказывая, Гарри заметил, что Люпин слегка повернул голову в их сторону и вслушивается в каждое слово. Когда Гарри закончил, наступило молчание, только Селестина продолжала мурлыкать:
О, моё бедное сердце, где ты?
Надолго ль оставило ты меня?
– Тебе не приходило в голову, – сказал мистер Уизли, – что Снегг просто изображал…
– Изображал готовность помочь, чтобы выведать планы Малфоя? – быстро откликнулся Гарри. – Да, этих слов я от вас и ждал. Но как мы можем знать наверняка?
– Знать – это не наше дело, – неожиданно произнёс Люпин. Он повернулся к огню спиной, и теперь взгляд его был устремлён, минуя мистера Уизли, на Гарри. – Это дело Дамблдора. Дамблдор доверяет Северусу, и этого всем нам должно хватать.
– Но, – возразил Гарри, – допустим, всего лишь допустим, что Дамблдор ошибся в Снегге…
– Это уже говорилось, и много раз. Всё сводится к тому, доверяешь ты суждению Дамблдора или не доверяешь. Я доверяю, а потому доверяю и Снеггу.
– Но ведь и Дамблдор может ошибаться, – настаивал Гарри. – Он сам так говорит. А вы… – Он взглянул Люпину в глаза. – Если честно, вам нравится Снегг?
– Я не могу сказать, что он нравится мне или не нравится, – ответил Люпин. – Нет-нет, Гарри, я правду говорю, – добавил он, увидев появившееся на лице Гарри скептическое выражение. – Мы с ним никогда не были закадычными друзьями – всё, что произошло между Джеймсом, Сириусом и Северусом, оставило слишком много горьких чувств. Но я не забываю, что в тот год, когда я преподавал в Хогвартсе, Северус каждый месяц готовил для меня волчье противоядие и готовил замечательно – я не испытывал в полнолуние обычных страданий.
– Тем не менее он «случайно» проговорился, что вы оборотень, и вам пришлось покинуть школу! – гневно воскликнул Гарри.
Люпин пожал плечами:
– Да оно так или иначе выплыло бы наружу. Мы оба знали, что он метит на моё место, и всё же Северус мог бы причинить мне куда больший вред, просто подмешав что-нибудь в противоядие. А он сохранил мне здоровье. И я ему благодарен.
– А может, он просто не решался подмешать что-нибудь в противоядие, зная, что Дамблдор не спускает с него глаз! – возразил Гарри.
– Тебе хочется ненавидеть его, Гарри, – со слабой улыбкой сказал Люпин. – И я тебя понимаю: Джеймс – твой отец, Сириус – крёстный, ты унаследовал от них давнее предубеждение. Разумеется, ты должен рассказать Дамблдору то, что рассказал мне и Артуру, но только не жди, что он с тобой согласится. Не жди даже, что твой рассказ его удивит. Вполне возможно, что Северус расспрашивал Драко по приказу Дамблдора.
…пусть ты разбил его на части,
Оно вернулось – это счастье!
Селестина завершила пение на очень долгой, высокой ноте, из приёмника понеслись громкие овации, к которым с энтузиазмом присоединилась и миссис Уизли.
– А, уже кончилось? – громко поинтересовалась Флёр. – Слава богу, это такое ст'гашное…
– Ну что же, по стаканчику на ночь? – ещё громче спросил мистер Уизли, вставая. – Кто желает яичного коктейля?
– Чем вы в последнее время занимались? – спросил Гарри у Люпина, когда мистер Уизли торопливо отправился за коктейлем, а все остальные, потянувшись, начали переговариваться друг с другом.
– О, сидел в подполье, – ответил Люпин. – Почти в буквальном смысле слова. Потому я и не писал, Гарри. Посылать тебе письма – значило бы выдать себя.
– О чём вы?
– Я жил среди моих собратьев, моей ровни, – сказал Люпин и, увидев непонимающий взгляд Гарри, прибавил: – Среди оборотней. Почти все они встали на сторону Волан-де-Морта. Дамблдору требовался шпион, а я словно для того и создан.
В голосе его прозвучала горечь, возможно, Люпин и сам заметил её, потому что, продолжая свой рассказ, улыбался уже с большей теплотой:
