— Генрих Полянский, — уточнил Янка.
— Я могу подождать в коридоре… — неуверенно промолвил Генка и фальшиво улыбнулся.
— Нет, зачем же в коридоре, — ответил военком. — Оставайся, раз ты друг. Дружбу надо ценить… Дружба — это, брат, великое дело. Стульев в кабинете хватит. Размещайтесь… Вон там… А вас, Анна Карловна, я прошу вот сюда, поближе.
Янкина мама села возле стола. Друзья скромно заняли два местечка в сторонке и не отрываясь смотрели на военкома.
Приближался ответственный момент. Все понимали это. И Анна Карловна, и ее сын, и Генка, и сам военком.
Лицо полковника стало серьезным. Сидя напротив своей гостьи, в зеленоватом свете настольной лампы, он напоминал одного из тех добрых шотландских танов, которым, как знал Генка, очень трудно жилось из-за их любви к людям и прямодушия. Слегка откашлявшись, военком вытащил из ящика желтую картонную папку. Положил ее перед собой.
Янка не отрывал глаз от этой папки. Сейчас она расскажет о судьбе отца. Янка вдруг услышал, как бьется его сердце. Он слышал каждый удар.
«Жив, жив, жив», — стучало Янкино сердце.
Военком раскрыл папку, вынул оттуда какую-то очень маленькую, как показалось Янке, бумажку и посмотрел на Янкину маму.
— Анна Карловна, — сказал военком, — вы сообщили нам, что в Минске живет фронтовой товарищ вашего мужа, Мацкевич Александр Степанович, который может дать необходимые показания для оформления вам пенсии, как вдове партизанского командира.
«Умер! — вдруг молнией прорезало Янкино сознание. — Вдове!.. Значит, все-таки умер…»
Анна Карловна была не в силах ответить что-либо. Она лишь слегка кивнула головой, давая знать, что слышит и понимает все, что говорит ей военком.
На Генку никто не обращал внимания. Он вытянул шею вперед, стараясь не пропустить ни одного слова. И не потому, что его мучило любопытство, — нет, он понимал, он чувствовал, что в эти минуты происходит что-то очень-очень важное в жизни Янки. И если бы Янка взглянул сейчас на своего друга, он бы удивился: Генка совсем не был похож на того обычного парнишку с насмешливо прищуренными глазами, каким его знали в школе. Глаза Генки были грустными, и дышал он тяжело.
— Мы немедленно послали запрос в Минск, — продолжал военком, — и вот сегодня получили ответ. Прочтите… — Он протянул бумажку маме, но она слабо оттолкнула ее:
— Нет, нет, уж вы сами…
Тогда военком еще раз откашлялся и медленно начал читать:
«На ваш запрос сообщаем, что с гр-ном Мацкевичем А. С. побеседовать не удалось, так как за четыре дня до получения запроса гр-н Мацкевич А. С. скончался в Минской городской больнице в результате застарелого тяжелого сердечного заболевания. Военком города Минска, подпись».
Полковник вздохнул. Стало тихо. Янка ничего не мог понять. Он с нетерпением ожидал, что же будет дальше? Неужели это все? А как же его отец? Из этой бумажки совершенно неясно, жив он или умер?
Но мама поняла. Она опустила голову и просидела так с полминуты. Все молчали. Это молчание, возможно, продлилось бы еще, но военком прервал его.
— Итак, ответ очень неутешительный, — сказал он. — Я знал, что вам будет тяжело, и поэтому решил сам сообщить обо всем… Решил и потому, что хочу добавить от себя: не отчаивайтесь, Анна Карловна. Наверняка еще отыщутся боевые друзья вашего мужа, которые остались в живых. Они дадут необходимые показания, и вы получите пенсию, на что, по моему глубокому убеждению, имеете полное право.
«При чем тут пенсия! — вдруг захотелось крикнуть Янке. — Я хочу знать, что с моим отцом? Что с моим папой?»
Он с трудом удержался, чтобы не сказать это вслух.
Мама поднялась со стула и протянула военкому руку.
— Спасибо, товарищ полковник. Ну, пойдем, Янка!
Она держалась твердо.
— Никуда вы не пойдете… Я прикажу вас всех развезти по домам, — возразил военком. Сняв телефонную трубку, он коротко бросил: — Мою машину к подъезду! Идемте, я вас провожу… А ты что приуныл, герой? — обратился военком к Янке. — Это не дело!.. Я уверен, что мы добудем необходимые документы, и все будет в порядке.
— Он потому расстроился, что говорят — его отец жив, — неожиданно брякнул долго молчавший Генка и, смутившись, что его могут не так понять, добавил: — Жив и находится в Америке… Конечно, мы этому не верим, — опять добавил он.
Казалось, что сообщение Генки не произвело на военкома никакого впечатления. По крайней мере, он ничем не выдал себя. Он довольно спокойно хлопнул Янку по плечу и сказал:
— Вранье все это… Ложь. Грязные сплетни…
И только по тону, каким были сказаны эти слова, все поняли, что военком тоже возмущен оскорбительным подозрением, касающимся Янкиного отца. Поняли потому, что в спокойном голосе военкома чувствовался сдержанный гнев.
Янке было очень приятно узнать, что этот седой полковник, который наверняка успел многое повидать на своем веку и плохого и хорошего, верит в его отца.
И Янка впервые за весь вечер улыбнулся.
Военком проводил гостей до самой машины, приказал, чтобы шофер Генку непременно тоже отвез домой, и, прощаясь, вдруг задержал в своей большой и теплой руке потную Янкину пятерню. Потную потому, что Янка очень волновался.
— Послушай, что я тебе скажу… Был у меня один знакомый… военный человек… — Полковник отпустил Янкину руку, вынул носовой платок и провел им по губам. — Это был честный человек, коммунист… Но враги нашего народа оклеветали его, и этот честный коммунист был посажен в тюрьму. — Военком теперь говорил запинаясь, словно с трудом выдавливал каждое слово. — И все отвернулись от этого человека… даже многие бывшие друзья… А сын этого человека сказал: «Я не буду знать ни минуты покоя до тех пор, пока не докажу всем, что мой отец оклеветан… Я, — сказал сын, — отдам для этого всю свою жизнь, но добьюсь правды…» Теперь этот честный коммунист опять стал военным… и даже занимает довольно большой пост…
Все то время, пока полковник говорил, Генка внимательно смотрел на него. По мере того как рассказ подходил к концу, Генка все с большим интересом всматривался в лицо полковника. А когда тот, закончив, вздохнул, Генка вдруг прищурился и быстро опросил:
— А где он занимает большой пост? В нашем городе?
Как-то странно посмотрев на Генку, военком ответил:
— Да.
Никто не понял, зачем Генка задал этот вопрос. Все посмотрели на него в недоумении, даже солдат-шофер, который во время рассказа военкома открыл свою дверцу и слушал. Но Генка, не глядя ни на кого, подошел к военкому совсем близко и опросил, неожиданно глотнув воздуху в середине фразы:
— А… ваш сын?.. Где он теперь?
Янка удивленно посмотрел на полковника, потом перевел взгляд на Генку. «Какой сын? Откуда сын? Ничего невозможно понять!»
Но, к еще большему удивлению Янки, военком вдруг погладил Генку по голове и ответил:
— Мой сын тоже здесь, в Риге… Он математик, доцент, преподает в университете.
Потом, обратившись к Янкиной матери, добавил:
— Парнишка верно догадался… Это я рассказал о себе.
— Товарищ военком… товарищ полковник! — вдруг быстро-быстро заговорил Янка, словно боясь, что его перебьют. — Я тоже отдам все, я тоже буду так стараться, как никогда не старался, и непременно добьюсь правды!
— Вот и отлично, — серьезно сказал военком. — Я в этом уверен… тем более, что ты не один. Мы все тебе будем помогать.
Глава шестая
ПОЛЬЗА МУЗЕЙНЫХ ЗАПИСЕЙ
Генка думал, что его друг после беседы с военкомом станет совершенно другим, подчинит все свои поступки и мысли одной-единственной цели, то есть будет действовать в строгом соответствии с торжественным обещанием, данным полковнику. Что касается Генки, он действовал бы именно так. Если бы его отца-терапевта стали преследовать, ну, скажем, за неправильно поставленный диагноз, Генка облачился бы в широкие белые одежды, как это делают йоги, провел несколько дней в посту и размышлениях для просветления духа, а потом пошел бы по соответствующим инстанциям добиваться правды, клеймить позором клеветников, опорочивших его отца, который, конечно, никогда не мог поставить неверного диагноза.
Но этот странный Янка на другой день пришел в школу как ни в чем не бывало, пробегая по коридору, «причесал» карандашной резинкой плаксу Ингу; мимоходом дал кому-то подножку, а на уроке, когда все успокоились, вдруг шепнул Генке:
— Не забыть бы нам сегодня насчет музея… Надо же до конца выяснить, куда делся наконечник.
«И в самом деле, — подумал Генка, — как это я мог забыть о нем?»
Подмывало спросить, какие же первые шаги думает все-таки сделать Янка в другом, в том самом направлении? В конце концов Генка, не вытерпев, спросил бы, но Янка опередил его. Он сказал:
— А насчет отца мы с мамой пока договорились так: она будет продолжать поиски его фронтовых товарищей, писать письма, а я ей обеспечу тыл — буду ходить на базар, подметать комнаты и получше учиться… А надо будет — выполню любое задание!
