Тут Фрося надулась, покраснела и сказала совершенно серьёзно:
– Как вам не стыдно, Николай Павлович… Никогда не думала, что вы станете такое говорить…
– Сама виновата! Я предлагал рассказывать – не захотела. Теперь не мешай.
– Правильно! – зашумели лётчики. – Фрося, к порядку!
– Я вам ещё не то расскажу, – продолжал Белов. – Однажды она явилась ко мне с целым провиантским складом: им можно было полк накормить! При этом она заявляет, что, мол, ее ждите меня – целую неделю не приду.
Я спрашиваю, как и что; она отмалчивается. Когда я стал беспокоиться, что её заметили, она рассказала, что ничего страшного нет: просто ей нужно связаться с партизанами, и всё.
Пожалуй, время её отсутствия было для меня самым тяжёлым испытанием за все дни нашего бедствия. Я не мог ни есть, ни спать. Никогда в моей жизни дни не тянулись так медленно. Я воображал себе всяческие несчастья, которые могли случиться с Фросей, проклинал своё беспомощное состояние, и мне не раз приходила в голову сумасшедшая мысль выбраться из своего логова. Но как я мог прийти к ней на помощь?
Не на седьмой, а на десятый день к моему убежищу подошла Фрося вместе с партизанами. И только уже в партизанском лагере я узнал, что она спасла весь отряд… Посмотрите на неё, дорогие товарищи! Эта скромная девушка сохранила нашей стране восемьдесят шесть человеческих жизней…
Фрося опять сильно покраснела. На этот раз она смутилась настолько, что на её глазах появились слёзы. Но, как в первый раз, когда она пришла к нам в полк, она взяла себя в руки и прервала Белова:
– Николай Павлович, честное слово, вы не так рассказываете. Уж лучше я сама.
Народ, слушавший всю эту историю, конечно, зашумел: требовали продолжения. Фрося сказала:
– Не знаю, что тут такого? Каждый бы так сделал. Я работала официанткой у них в столовой. Никакого героизма тут нет: наоборот, очень противно было подавать этим гадам… Они думали, что я не знаю их языка, и свободно говорили при мне обо всём. А я немножко понимаю. И, когда я узнала, что готовится карательная экспедиция на партизанский отряд, я, конечно, пошла и предупредила. Вот и всё.
– Нет, не всё! – крикнул ей Белов.
– Как – не всё?
– А документы?
– А-а… Ну, вот ещё что: когда я решила уйти и больше уж не возвращаться, я пошла в гардероб, где они оставляли свои шинели. Там я всё повытаскивала у них из карманов – на всякий случай. Конечно, могло оказаться, что ничего ценного бы не нашлось. Но один дурак оставил в кармане шифр радиопередач и список тайных осведомителей. Всё это очень пригодилось партизанам. Только, по-моему, это не моя заслуга, а глупость врага… Ну, а теперь уж окончательно всё. – И Фрося вздохнула с облегчением.
В этот вечер долго не смолкали разговоры о Фросе. Она уже давно ушла отдыхать, а мы всё толковали о ней.
– Помните, – сказал кто-то, – мы решили, что она пришла к нам в столовую подавальщицей наниматься?
– Да-а… А кто это сказал, что с таким штурманом улетишь и домой не вернёшься?
– Это я сказал, – отозвался Белов.
На этот раз пришла его очередь покраснеть.
– Нет, – добавил он, – теперь я вижу, что с ней-то как раз откуда угодно домой попадёшь.
Однажды во время Отечественной войны лётчик Павел Михайлов, ныне Герой Советского Союза, получил задание доставить в город Миллерово полковника с секретными документами. Для большей безопасности полёт должен был состояться ночью. На подлёте к городу Михайлов увидел яркие лучи прожекторов. Во многих местах поднимались огненные фонтаны зенитных снарядов и трассирующих пуль.
– Город и аэродром бомбят фашисты, – сказал лётчик.
– Придётся подождать, когда кончат. Задание должно быть выполнено.
Лётчик стал делать круги, выжидая.
Но бой не прекращался, а, наоборот, разгорался.
Михайлов забеспокоился, что в ожидании истратит весь бензин. Он решил зайти с другой стороны города. Только стал разворачиваться, как вновь показались вражеские самолёты. Снизу по ним давали сильный огонь. Начали стрелять и в Михайлова: ведь ночью не видно, свой самолёт или чужой!
Три прожектора поймали машину Михайлова и не выпускали её из своих лучей. Зенитки палили наперебой. Кабину так ярко осветило, что лётчику слепило глаза, и он перестал различать показания приборов. Невозможно разобрать, какая скорость, правильно ли идёт самолёт.
Стараясь уйти от прожекторов, лётчик снижал машину, развивая бешеную скорость. Наконец ему удалось уйти от ослепляющих лучей, и он увидел, что летит со скоростью трёхсот пятидесяти километров, а до земли осталось всего пятьдесят метров.
Сейчас машина врежется в землю… Холодный пот выступил на лбу у пилота. Он резко рванул штурвал на себя и, над самой землёй выровняв самолёт, пошёл в сторону.
В это время к Михайлову подбежал бортмеханик и доложил:
– Пробиты баки! Бензин вытекает. Немедленно надо садиться!
Но куда? Ведь ничего не видно.
Лётчик осветил землю своими фарами. Под самолётом он увидел кустарники и овраги. Сесть негде… Командир резко развернул самолёт и решил тянуть на аэродром – что будет… И вдруг заметил на краю оврага более или менее ровную площадку. Михайлов не задумываясь повёл машину на посадку. Самолёт коснулся земли, лётчик выключил моторы и нажал на тормоза. Перед самым оврагом машина остановилась. Не успели люди порадоваться благополучной посадке, как раздался женский голос:
– Руки вверх!
– Да мы свои…
– Руки вверх! Стрелять буду!
Ничего не поделаешь, пришлось поднять руки.
К самолёту подошли несколько девушек.
– Обыскать! – скомандовала одна. Девушки отобрали у всех пистолеты.
– Нефёдова, – командует всё та же, – беги к командиру, доложи, что наша батарея сбила немецкий самолёт. Экипаж взят в плен.
– Есть, товарищ старшина, доложить командиру!
Девушка козырнула, повернулась кругом по всем правилам воинской дисциплины и помчалась выполнять приказ.
– Послушайте, товарищ старшина, – сказал тогда полковник, – вы же видите, что мы не немцы. Посмотрите на самолёт – на нём красные звёзды. Мы вам сейчас предъявим документы.
– Мало ли что звёзды да документы! Это всё сделать можно. А зачем вы бросали на своих бомбы, если так?
– У нас пассажирский самолёт, – вмешался тут Михайлов. – Какие же могут быть бомбы?
– Прекратить разговоры! – заявила старшина. – Там, на батарее, разберёмся.
Пошли на батарею. По дороге полковник, лётчик и бортмеханик, которые были очень довольны благополучной посадкой, начали вслух обсуждать своё положение.
– Вот это здорово, товарищ полковник! – сказал Михайлов. – Вам приходилось когда-нибудь в плен к своим попадать? Я – в первый раз!
– А девушки – молодцы! – ответил полковник. – И стреляют неплохо и принимают хорошо. Только не очень вежливо!
– Как это – неплохо стреляют? – вмешался бортмеханик. – Очень даже здорово! Вы посмотрите на машину! Хорошо ещё, что они нас не продырявили.
Девушки шли всё это время молча и не показывали виду, что этот разговор касается их. Когда дошли до командного пункта, старшина доложила:
– Товарищ командир! Эти люди с того самого самолета, который носился над нами и чуть не задел колёсами нашу батарею. Они хорошо говорят по-русски и уверяют, что свои.
К самолёту подошли несколько девушек.
– Обыскать! – скомандовала одна.
Командир поднял голову и, ни слова не говоря, пристально всматривался в «пленных».
– Ваша фамилия? – спросил он наконец Михайлова. Тот ответил.
– Я вас знаю, – сказал тогда просто командир. – Вы неоднократно прилетали к нам на аэродром. Садитесь, товарищи, и для порядочка предъявите документы: как и что… А на наших девушек не обижайтесь!
На лице старшины появился густой румянец.
– Извините, – сказала она, – получилось недоразумение.
– Никакого недоразумения нет! – весело ответил ей полковник. – Вы молодцы! Так и надо действовать. – Он крепко пожал всем девушкам руки и добавил: – Сегодня же позвоню в штаб противовоздушной обороны и попрошу, чтобы вас отметили в приказе.
Фронт проходил между Тулой и Орлом. Я летел с подмосковного аэродрома на передовую. Погода была хорошая, дул попутный ветер, и я очень быстро добрался до места назначения. Часа через два я уже возвращался в свою часть.
На этот раз лететь было много труднее. Ветер, дувший прямо в лоб самолёту, усилился. Скорость сократилась вдвое. Значит должно уйти вдвое больше бензина.
Я мысленно подсчитал количество горючего и понял: хватит, но в обрез. Чтобы сократить расстояние, решил идти бреющим полётом напрямую. Лечу около трёх часов. Впереди блеснула Москва-река. Отлично! Скоро наш аэродром.
А пока иду над густым лесом. Самолёт сильно болтает. Внизу проплывает какое-то село, не обозначенное на карте. Сразу же за селом – снова лес.