— А вот и не это! — сказал Шурка.
— Ну, тогда я не знаю.
— В ней нет ни одного железного гвоздя? — торжественно заявил Шурка.
— Врешь! А как же она держится?
— А ее скрепляют деревянными гвоздями. Понимаешь, чем больше она в воде стоит, тем лучше размокает. Если железные гвозди поставить, они будут ржаветь и воду пропускать. Вот. И называется она по-ороченски «тымкты».
К вечеру лодка была закончена, и охотники спустили ее на воду, чтобы испытать, как она будет ходить в море.
На этой тымкты Шурка и Димка уехали домой, привязав к корме свою оморочку.
Ребята взгромоздились на носовой помост лодки. Он высоко поднимался над водой, и на нем было удобно лежать. Мальчики, растянувшись, смотрели в воду. Савелька — молодой ороч, сын Софрона — тоже поехал с ними.
Орочи взмахнули веслами, и тымкты плавно двинулась по реке. На берегу собралась толпа. Женщины смотрели молча, дети же бежали вприпрыжку вдоль берега и кричали. Потом они отстали. Тымкты вышла на Майдату.
Солнце багровым кругом, почти без лучей, висело над морем. Было тихо-тихо. Словно никогда ветер не залетал в эти края; будто вечно не шевелясь, стояли деревья по берегам. И вода стала темной. Озаренные мертвенным красным светом заходящего солнца, борта лодки отражались в воде пылающими полосами. Димка взглянул на Шурку. Тот, не мигая, смотрел на солнце, и оно красными точками горело у него в зрачках. Димка толкнул друга под локоть. Тот обернулся, и огоньки в его зрачках исчезли.
— Ты чего толкаешься? — спросил он с удивлением.
— А ты чего уставился на солнце? — сказал Димка.
— Люблю смотреть на него, когда оно такое. Красиво!
Вдруг нижний край солнца точно кто-то обрезал ножом. Свет становился тусклее. Темнота выступила из всех уголков и поползла на реку, на берега, в лес. И Савелька, взглянув вверх, вдруг сказал про солнце.
— Его домой пошел. Двери закрывай. Его боиса ночи. Спать хочу.
Солнце исчезло. Тотчас же наступила темнота. Лишь на западе в непостижимой высоте пылало багровое облако. Края его колебались, точно вздуваемые ветром. Савелька, теперь совсем невидимый в темноте, сказал:
— Это солнце печка топи. Огонь труба ходи. Его тама очень холодно.
Впереди засветились огоньки. Это был поселок. Тымкты тихо причалила к высокому берегу. Орочи, привязав ее к березе, свисавшей над водой, отправились к избе Савелия Петровича. А Димка помчался домой.
Стремительно распахнув дверь, он влетел в комнату. Он собирался единым духом рассказать отцу обо всем, что произошло за эти три дня. Но отец был не один. Возле него стоял приказчик Накано с чемоданом в руке.
Димка насупился и прошел в свою комнату, не ответив на приветствие приказчика. Отец вполголоса говорил:
— Извините, Накано-сан, я сказал, что ничего не возьму. И передайте господину Наяме, чтобы он ничего мне больше не присылал. Я ничего брать не буду. До свидания, Накано-сан!
Приказчик, пятясь, вышел из избы. На пороге он низко поклонился, коснувшись руками колен, и сказал:
— О, я понимаю… обстоятельства изменились… Хоросо!
Димка молча разделся, лег в постель и сразу же стал засыпать. И сквозь сон слышались ему не то совсем рядом, не то далеко за бухтой какие-то песни. В это время кровать словно покачнулась и поплыла куда-то, разноцветные точки закружились в глазах Димки, понеслись в хороводе, сплетаясь в удивительные узоры. «О каких обстоятельствах говорил Накано?» — подумал Димка, засыпая.
Обстоятельства действительно изменились. Поутру Димка, выйдя во двор, увидел красный флаг на воротах. Он взглянул на другие дома. И там висели такие же флаги — на углах, на плетнях, на коньках дощатых крыш. Кто повесил их здесь ночью, в бухте Тихой, пока Димка спал? Ведь еще вчера их здесь не было, ведь еще староста Чекрыга тут, и начальник белой милиции, и Наяма, и Накано. А флаги висят, ничего не боясь, и утренний ветер с моря дует на них, распрямляя их складки.
Димка был озадачен. Не мерещится ли это ему, как вчерашнее пение? Но нет. Вон Шурка вышел из дому, умывается из рукомойника, висящего на шесте, вкопанном в землю. Он подставил свои черные вихры под струю воды, и она льется ему за воротник.
Димка бросался к приятелю:
— Что это, Шурка? Флаги?
Тот мокрой рукой хлопнул его по плечу:
— Красные, Димка, пришли!
— Как пришли?
— А ты ничего не знаешь? — удивился Шурка. — Тебе отец ничего не говорил? А я как пришел, батька мне все рассказал. Мы с ним песни пели. Наша теперь власть! Вчера красные без гудка с парохода сгрузились, белую милицию обезоружили. Чекрыгу, старосту, — под замок! И во Владивостоке и по всей России теперь советская власть. Здорово, да? К нам новый начальник милиции приехал, Прокопович. Папка с ним партизанил в Приморье… Сегодня будет митинг. Будут советскую власть выбирать.
— Значит, теперь Наяме конец? — спросил Димка.
— Конец, — твердо ответил Шурка.
Много удивительных событий прошло перед глазами Димки за эти несколько дней. Люди при встречах стали называть друг друга товарищами, собирались у домика милиции, и новый начальник ее часто звонил в обрубок рельса, висевший тут же, на низкой ветви сосны. Ту самую минуту, когда установили в бухте Тихой советскую власть, Димка так и не заметил, но всего больше удивило его то, что этой властью оказался Савелий Петрович, отец Шурки, лесной объездчик, простой человек, так ловко чинивший старые ружья и замки.
И еще оказалось, что не только Димке нравился он своим умом и приветливостью, но и всем орочам, и Софрону, и Савельке, и даже китайцам с другого берега реки. Его выбрали председателем сельсовета.
А отца Димки никуда не выбрали, хотя и оставили лесничим. Что и говорить, Димке было немного обидно за отца. Хотелось, чтобы и его любили так же, как Савелия Петровича. Потом ему еще очень хотелось знать, что теперь будет с Наямой.
Но ни от кого Димка не мог добиться никакого толку.
Один только Шурка охотно делился с ним всем, что он знал. А знал он, оказывается, много.
— Спрашиваешь, как будет? — с важностью говорил он Димке. — А вот как. Лес теперь сами рубить будем, без Наямы. У Чекрыги невода отберем — артель сделаем. Хищничать никому не дадим. Дела теперь хватит. У батьки народ с утра толпится. У меня аж голова заболела.
— Что же это у тебя голова болит? — не без зависти спрашивал Димка. — Ведь народ не к тебе ходит, а к председателю, к Савелию Петровичу.
— А потому, — отвечал Шурка вполне рассудительно, — что председатель-то он председателем, а объездчика другого у нас пока нет. Вот мы с батькой и пойдем завтра искать тайные лесосбросы.
И впрямь Шурка с отцом ушли наутро в тайгу. А Димка весь день до полудня бродил по берегу. Ах, и ему хотелось, чтобы от дел у него, как у Шурки, болела голова и чтобы в их домике толпился целый день народ!
Но как назло, голова не болела нисколько и дел никаких не было.
Перевалив через утес, Савелий Петрович решил идти по берегу. Снизу были видны спуски, по которым хищники скатывают в море лес.
Часа полтора шли отец с сыном, перелезая через валуны и горы валежника, намытого прибоем. Возле крайнего мыса Пундык еще издали увидел огромную заваль поваленного леса и бревен, громоздившихся друг на друга и беспорядочной кучей сползавших в море. На прибое покачивались отдельные бревна; они то отходили от берега, увлекаемые волной, то, окруженные шипящей пеной, неслись к нему, словно не желая расставаться с родной землей. Пундык взглянул вверх.
В этом месте скалы достигали метров трехсот в высоту и разделялись узким ущельем — естественным скатом. Все дно ущелья было устлано изуродованными, ободранными, разбитыми в щепки деревьями. Шурка удивленно спросил отца, что это значит. Савелий Петрович объяснил, что хищники не заинтересованы в сохранении леса: если из каждых ста бревен, сброшенных в море таким образом, останутся в целости хотя бы сорок-пятьдесят, ничтожные затраты оправдаются с лихвой.
Спуск казался безлюдным. Но по необсохшим ссадинам на бревнах было видно, что они сброшены недавно. А на самом верху стояли штабеля, приготовленные к сброске.
Пользуясь бревнами, как ступеньками, Савелий Петрович стал подниматься по ущелью вверх. Шурка едва поспевал за ним.
Вдруг над обрывом показалось увесистое бревно. Оно на секунду повисло в воздухе, потом, тяжело перевалившись, обрушилось вниз. Сначала медленно, затем все быстрее, делая громадные скачки, теряя куски коры и щепки, бревно покатилось по спуску.
Савелий Петрович побледнел. Отскочив в сторону, он прижал к себе Шурку и вместе с ним втиснулся в углубление скалы. Бревно со свистом промчалось мимо них и, гигантским скачком перелетев через всю кучу леса, лежавшего на берегу, ударилось о воду, подняв тучу брызг.
