В неё всунулся заскорузлый палец, и Васе захотелось схватить его, но палец, покрутившись, ушёл обратно.
— Воры! — закричал человек на крыльце. — Дырку просверлили!
Дверь распахнулась, и в комнату влетел человек. Он выскочил на середину комнаты, размахивая сумкой-авоськой и тяжело сопя, и тут же у Васи над ухом грянуло:
— Р-Р-РУКИ ВВЕР-Р-РХ!
Вася даже не понял, что это крикнул Болдырев, — таким страшным показался капитанский голос. Он рявкнул с силою пароходной сирены. От этого ужасного и неожиданного звука человек выронил авоську, ахнула об пол бутылка, а руки вошедшего вздёрнулись вверх так резко, будто он хотел подтянуться на турнике.
Болдырев тут же подошёл к нему сзади и, похлопав его по карманам, вытащил оттуда ключи и пачку папирос «Беломор».
Не опуская рук, вошедший обернулся. И лицо-то его оказалось знакомым — рябое, изъеденное оспой.
«Стекло! — вспомнил Вася. — Двойное бэмское!»
— Рашпиль! — сказал Болдырев. — Старый знакомый! Можешь опустить руки.
Стекольщик по прозвищу Рашпиль опустил руки. Глаза его были глубоко упрятаны под бровями и глядели оттуда, как мыши из подвала.
— Смотри, Вася, — говорил Болдырев, — вот это Рашпиль, старый вор, который сидел в тюрьме триста или четыреста раз.
— Два, — глухо проворчал стекольщик, а потом ткнул в Васю пальцем: — Эта морда мне тоже знакомая.
— Что ты здесь делаешь, Рашпиль?
— Как — что, гражданин начальник? Домой пришёл.
— Это твой дом?
— А чей же? И дом, и сад, и ульи — всё моё. Наследство от родителя, Иван Петровича. Помер родитель. Добрый был.
— Жаль родителя, жаль Иван Петровича, — сказал капитан. — Значит, дом теперь твой. А кто же стрелял?
— Да мне откуда знать, гражданин начальник? Я в магазине был. Пришёл — дырка.
— Интересно получается, — сказал Болдырев. — Дом твой, а кто был в доме, ты не знаешь. Я бы на твоём месте подумал.
— Чего мне думать? — ответил Рашпиль. — Пускай лошадь думает, у ней башка большая.
— Ну, если не хочешь думать, тогда пошли.
— Куда?
— Куда надо.
Тут Рашпиль спрятал глаза под бровями, и теперь стало казаться, что у него вообще нету глаз, как, например, у репы.
— Может, жилец стрелял, — сказал он хрипло.
— Какой жилец?
— Да на рынке один попросился ночевать, я его и пустил. Сам-то я в магазин пошёл, а он дома остался. Прихожу — дырка.
— Как звать жильца?
— Васька.
— А фамилия?
— Фамилию-то я чего-то плохо помню. На букву «К» вроде.
— Курочкин? — влез в разговор Вася.
— Не-не, другая какая-то. Постойте, Кулоресов. Точно: Васька Кулоресов.
— Ага, — сказал Болдырев. — Вот как выходит. Ну ладно, гражданин Рашпиль. Сиди дома, никуда не выходи. Понял?
Он широко распахнул дверь и уверенно пошёл по садовой дорожке. Вася по-солдатски повернулся на каблуках и пошёл следом, глядя в затылок капитана.
— Только не оглядывайся, — тихо сказал Болдырев.
— Почему? — спросил Вася, когда они уже вышли на улицу.
— Человек, который уверен в себе, никогда не оглядывается.
Вася шагал вслед за Болдыревым, крепко ударяя ботинками в землю, как человек, уверенный в себе. Но на самом деле он совсем не был в себе уверен.
Глава девятая
Каша в голове
Отойдя с полсотни шагов, Болдырев завернул за угол и остановился. Он достал из кармана чёрную записную книжку, похожую на маленький пистолет, и стал что-то быстро писать. Потом выдрал листочек.
— Пулей в милицию! — сказал он. — Отдашь записку Тараканову.
— А вы?
— Я здесь останусь.
Зажав записку в руке, Вася побежал по дороге. Сначала он бежал медленно, но потом разогнался и в милицию действительно ворвался пулей.
Тараканов сидел за столом в дежурной комнате. Размеренно и важно, с достоинством и с интересом старшина ел бутерброд.
— Записка! — крикнул Вася. — От капитана!
Одной рукой старшина взял у него записку, а другой по-прежнему ел бутерброд. Он стал читать медленно и вдумчиво.
— Так, — сказал он, дочитав записку и доев бутерброд. — Всё ясно.
Секретным ключом старшина открыл несгораемый шкаф и достал оттуда пиджак-букле и соломенную шляпу, потом аккуратно снял форменный китель и фуражку. Переодевшись, старшина стал неузнаваем. В пид жаке-букле и в шляпе он был похож на сельскохозяйственного агронома с авторучкой в нагрудном кармане.
— Сиди здесь! — сказал он Васе и вышел, скрипя хорошо начищенными сапогами.
«Как это так: сиди здесь? — подумал Вася, усаживаясь на лавку. — Там дела делаются, а я сиди здесь! Встану сейчас да и отправлюсь следом. Чего я буду зря сидеть?» Но всё-таки он сидел, не решаясь нарушить приказ, и только прислушивался к тому, какая каша варится у него в голове. А каша варилась в ней действительно странная. Кто стрелял? Зачем стрелял? Почему Болдырев вдруг ушёл?
Вася пытался разобраться в этой каше, но ничего не получалось. Тогда он плюнул и стал думать о другом.
«Мама-то Евлампьевна, наверно, с ума сходит. Думает: где мой Вася? А Вася в милиции сидит. А куда, интересно, пропал Матрос? Наверно, совсем обиделся. Там его в мешок суют, здесь ногами топают».
Скрипнула дверь.
В комнату вошёл Болдырев.
— Ну, — сказал он, — так кто же всё-таки стрелял?
— Курочкин.
— Почему думаешь?
— Так я его по голосу узнал.
— Хорошо, — сказал Болдырев, — теперь давай думать, кто был в комнате, когда мы постучали.
— Курочкин.
— А где был Рашпиль?
— В магазине.
— Почему думаешь?
— Он сам сказал.
— Мало ли что он сказал! А почему на столе лежали две вилки? Нет, парень, Курочкин и Рашпиль — одна компания. Они оба были дома, и мы застали их врасплох. С перепугу Курочкин выстрелил. Потом они удрали.
— А зачем же Рашпиль вернулся?
— Вот я и думаю: зачем?
— А может быть, — сказал Вася, — они в доме позабыли что-нибудь?
— Ну молодец, — сказал Болдырев. — Конечно, они оставили что-то важное. Скорей всего, деньги.
Болдырев прошёлся по комнате, внимательно посмотрел на план города Карманова, висящий над столом.
— Но Курочкин — это гусь. С пушкой ходит. Это важный преступник. У него дела покрупнее, чем твои поросята. Кстати, ты уверен, что слышал его голос?
— Ещё бы! Я этого Курочкина теперь за километр узнаю и по голосу, и не по голосу.
— А в темноте узнаешь?
— Я его с закрытыми глазами узнаю. Только понюхаю и сразу скажу: вот он, Курочкин.
— Ай да парень! — насмешливо сказал Болдырев. — Всем хорош, только водопроводчиком объявился. Ну ладно, сегодня вечером будешь нюхать.
День-то почти что уж кончился.
Незаметно подплыли сумерки, за ними подвалил вечер. В домиках за деревьями загорелись настольные лампы — ночь наступила.
Ещё в сумерках Болдырев с Васей снова пришли к дому Рашпиля. Осторожно приоткрыв калитку, капитан вошёл в сад. Вася за ним. У поленницы дров капитан остановился и сказал негромко:
— Докладывайте.
— Всё в порядке, — неожиданно ответили дрова глухим еловым голосом, — пташка в клетке. Нет ли чего-нибудь пожевать?
— Подкрепляйтесь, — сказал капитан и сунул в поленницу бутерброд, завёрнутый в газету.
Дрова тихонько заворчали, шелестя газетой.
— Встань у сарая, — сказал Болдырев Васе, — и гляди в оба. Только не вздумай чего-нибудь делать. Стой, смотри и молчи.
— А если меня будут резать?
— Тогда кричи, — сказал Болдырев и растворился где-то за кустами смородины, за пчелиными ульями.
Вася стоял прислонившись спиной к сараю. Справа от него была поленница дров, слева — смородина и помойка, прямо перед Васей — яблони и ульи, а за ними — дом.
В темноте Рашпиль выходил несколько раз на крыльцо, кашлял, ругался, законопачивал дырку от пули, наверно, бутылочной пробкой.
Где Болдырев, Вася не знал. Видно, пристроился поудобней, чтоб в окно глядеть.
В окно-то глядеть, конечно, интересней. А тут стоишь спиной к сараю и только дрова видишь, а смородину и помойку уже и не видно. Так, что-то сереет, что-то чернеет, а что это — не разберёшь.
«Надо было домой ехать, — думал Вася, — мама Евлампьевна совсем, наверно, извелась. Сидит на завалинке и плачет». Да и как не плакать — Вася-то у ней один. Может, убили Васю! Прижали в тёмном углу, сняли пиджак, часы «Полёт»…
Вспомнив маму, Вася совсем загрустил и бессмысленно смотрел теперь на поленницу дров, уже не различая, где берёзовые дрова, а где сосновые. Нет, конечно, берёзовые дрова были пока видны, но слабо, бледно, невыпукло. Кора-то белела, а вот чёрточки на ней растворились.
«Слились чёрточки, — думал Вася, — пропали во тьме. А я стою один, у сарая. Ну и жизнь!»
