В эту ночь вместе с отрядом красногвардейцев Типка занял боевые позиции в районе Царского Села. В наскоро вырытых гнездах стояли пулеметы. Ощетинившись винтовками с примкнутыми штыками, находились в засаде красногвардейские цепи. Впереди в сумрачной мгле притаился враг — казачьи отряды и пехота Керенского.
Всю ночь до рассвета Царь с группой красногвардейцев дежурил на пригорке, всматриваясь и чутко вслушиваясь, не появятся ли вражеские войска. Но враг не показался. Утром красногвардейцы сами перешли в наступление. А в Петрограде уже грохотали орудийные залпы, трещали пулеметы и на улицах снова лилась кровь. Восстали юнкера в военных училищах. Контрреволюция наступала.
Только через неделю, когда войска генерала Краснова, поддерживавшие Керенского, были полностью разгромлены, Типка Царь, побывав и в Царском и в Красном Селе и в Гатчине, вернулся обратно в Петроград. На Большом проспекте возвращавшихся с фронта торжественно встречал народ. Пришли и скобари. Они видели, как по мостовой, гремя походными котелками и четко отбивая шаг, со вздыбленными штыками проходили красногвардейские отряды. Со своими боевыми соратниками прошагал и Царь.
— Ура-а! — кричали, столпившись на тротуаре, скобари.
Месяц тревожной жизни, когда Царь ни на один день не расставался с винтовкой, пролетел быстро. В начале декабря Царь, возвращаясь с митинга, задумчиво шел по Садовой. Его окликнули:
— Типка!
Царь оглянулся. На панели стояла старообразная женщина в темном вязаном платке, в короткой деревенской жакетке.
— Аксинья! — сразу узнал Царь бывшую судомойку в чайной «Огонек».
Они поздоровались.
— Все же приметный ты, не обманулась. Какой ты большой стал да бравый! — говорила Аксинья, во все глаза рассматривая Царя.
Он узнал, что Аксинья только недавно вернулась из деревни, куда по этапу ее отправили из Питера после ареста в Скобском дворце.
— А Гришу-то тоже тогда заарестовали, — сообщила Аксинья, — братана моего. Заарестовали его, что он был большевик. В тюрьме держали. Хотели на каторгу сослать.
Царь невольно вспомнил про приворотное зелье. Какой наивной показалась ему теперь затея с выдуманным Аксиньей приворотным зельем, которое он украдкой спрятал за божницу в комнате, намереваясь угостить им Фроську.
По панели текли вереницы людей. Аксинью и Царя толкали. Они отошли в сторону.
— А тетка... И-иваниха? Ее тоже тогда по этапу отправили? — спросил Царь, когда Аксинья кончила рассказывать про своего братана Григория. — А она где теперь?
Аксинья с недоумением взглянула на Типку.
— А ты, голубок, разве не знаешь? — спросила она и набожно перекрестилась. — Царство небесное ей...
— Умерла? — чужим голосом спросил Царь, сердце у него замерло.
— Когда высылать стали, — вспоминая, заговорила Аксинья. — еще в тюрьме она захворала. А как вышли на волю, перед высылкой-то, она совсем зачахла. Была у меня здесь на Песках родственница, к ней мы тогда добрели переночевать. Ее здесь, в Питере, на Смоленском кладбище, и похоронили. Все перед смертью тебя поминала, жалела.
Царь молчал. Суровая складка прорезала лоб, лицо у него потемнело. На другой день пришел он на кладбище, разыскал могилу по тем приметам, которые дала ему Аксинья.
На могиле ни креста, ни венка. Только чуть возвышался небольшой глинистый бугорок, заросший жухлой травой. Да немного в стороне росла молодая березка, голая и седая от зимнего инея.
Царь до земли поклонился праху Иванихи, вытер набежавшие слезы: ведь она заменяла ему мать. Потом зло огляделся по сторонам. По другую сторону дорожки шли буржуйские могилы за оградами, с лампадами на памятниках и металлическими венками. На одной из них Царь прочел:
Невинно убиенному за службу родине Андрею Грязнову.
Тут же под стеклом висела карточка моложавого полицейского в белом форменном кителе — бывшего околоточного Грязнова.
— С-собака! — прошептал Царь. — Сюда попал и тоже верховодишь.
Даже и после своей поганой смерти околоточный находился рядом с Иванихой, словно и на том свете не отпуская ее от себя. Царь рассердился. Недолго думая он распахнул незапертую дверку железной решетчатой ограды. Огляделся. «Не будешь стоять здесь», — решил он, наваливаясь на небольшой гранитный памятник, находившийся на могиле. Памятник поддался, сдвинулся с места. Пыхтя и обливаясь потом, Царь, с помощью найденного по соседству лома, все же перетащил гранитный памятник на могилу тетки. Сбил ломом ненавистную надпись и написал карандашом:
Вечная память Аграфене Ивановне.
Ниже мелкими буквами добавил:
Племянник Антип.
Подумав немного. Царь внизу более крупно написал:
Не трогать, охраняется революционным законом.
Еще раз низко поклонившись праху тетки, Царь ушел с кладбища.
ОТЪЕЗД
Наступил наконец день, когда Ванюшка должен был покинуть Питер.
А на дворе Скобского дворца развертывались такие события, от которых у Ванюшки кружилась голова и уезжать не хотелось. Несколько скобарей возрастом постарше, чем Ванюшка, и Царь уже записались в Союз социалистической молодежи.
Собирались записываться Серега Копейка и Фроська. Надеялись они на Царя, что он замолвит за них свое слово.
Обязательно записался бы и Ванюшка. Он уже считал себя твердым большевиком. А вот теперь предстояло покинуть родной Скобской дворец и уезжать почти за полтысячи верст, хотя и в сытную, теплую деревню из холодной и голодной столицы, но все же в деревню.
Деревню он знал и помнил... Там на берегу речушки Дубенки расположились два посада, вытянувшись почти на версту. С краю на слободе стояла трехоконная изба дедушки, с огромным под крутой драночной крышей, двором. Раньше, до Питера, дедушка со своими земляками промышлял продажей скота мясникам, но потом прогорел и уехал искать счастья в Питер. Неоднократно в летние месяцы Ванюшка с бабушкой, а порой и с матерью приезжали в деревню и жили там. Знал он многих своих сверстников — деревенских мальчишек и девчонок. Но ни в какое сравнение со скобарями они не шли.
Накануне они с матерью долго собирали вещи. Что поценнее и полегче, забирали с собой, а остальное оставалось в запертой квартире. Таких нежилых, запертых квартир в столице было уже много.
— Может, поживем немного в деревне и вернемся, — говорила мать, успокаивая себя и Ванюшку.
Ванюшка с тревогой смотрел на кота Ваську, мирно дремавшего на стуле, и ничего не мог придумать. Оставался кот один-одинешенек в Петрограде.
— Отнести бы его куда-нибудь, отдать бы кому, — вздыхал Ванюшка.
Но отдать кота в наступившее голодное время так и не удалось. Брать с собой тоже было невозможно. В углу, рядом с дровяным сараем, на дворе стоял ящик. Ванюшка положил туда разную ветошь, несколько кусочков хлеба, большую дольку колбасы и пару вареных картошин. Принес кота.
— Живи здесь, — наказал он коту и простился с ним.
На вокзал Виндаво-Рыбинской железной дороги извозчик привез Ванюшку с матерью рано. До отхода почтового поезда оставалось еще часа два.
Переполненный вокзал шумел. В залах первого и второго класса битком набилась «чистая» буржуйская публика. В закопченном и грязном зале третьего класса толпились такие же, как и Ванюшка с матерью, пассажиры.
— Здесь попроще и посвободнее, — пояснила Ванюшке мать, складывая свои вещи у стены.
Устроившись на вещах, мать облегченно вздохнула, вытирая платком вспотевшее лицо:
— Думала, и не управимся. Теперь все... Поедем... Простился со своими дружками-то?
— Не-е-ет, — с сожалением ответил Ванюшка, — не успел.
Собирался накануне, но отложил до утра.
А утром почти никого из его друзей на дворе не оказалось. Скобари ушли провожать Царя.
Нужно же было так случиться, что в одни и тот же день с Ванюшкой из Петрограда уезжал и Типка Царь. Вместе с заводским отрядом Красной гвардии он ехал доставать хлеб для петроградских рабочих. По счастливой случайности ушли скобари на тот же самый вокзал, где находился теперь Ванюшка. Оставив мать сидеть с вещами и пообещав, что он скоро вернется. Ванюшка побежал на перрон.
— Ты недолго, — предупредила мать.
На крытом перроне толпились пассажиры, сновали носильщики, ходили вооруженные солдаты, но Царя и скобарей там не оказалось. Не сразу Ванюшка сообразил, что, очевидно, красногвардейцы грузятся где-то на другой платформе.
Он храбро отправился искать по многочисленным путям, разбегавшимся в разные стороны.
Вокруг пыхтели и звонко перекликались паровозы. Толкая друг друга с одной колеи на другую, переходили вагоны. Пахло гарью, дымом и нефтью. С сумрачного неба сеялся легкий снежок.
— Чего ты, парень, ищешь? — осведомился какой-то железнодорожник в лоснящемся от мазута полушубке, с молотком в руке.
